Человек с горящим сердцем - Синенко Владимир Иванович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/67
• Следующая

Федор направился к хате сапожника. У Никиты он узнает все сельские новости.

Но что это? Хибарка Одинца покосилась и осела, окна крест-накрест заколочены досками. Где же весельчак Никита?

Говорливая соседка пояснила: Одинец еще зимой перебрался в Лоцманскую Каменку на Днепре.

— И за те вечерницы интересуетесь? — спросила молодица. — Ой, и было ж тут шуму на все село! Понаехали жандармы, запретили всякие сборища, а самого Никиту нагаями покрестили... За що? А за то, що гарно спивали парубки в его хате. Правда, люди балакают, что на тех вечерницах хлопцы сильно лаяли начальство, похвалялись даже поделить панскую землю меж сельской голытьбой. И за Власа Чубаря интересуетесь? Перед самой пасхой зробили в его хате обыск, нашли какие-то недозволенные бумаги. Били его стражники да сотские. А оно ж еще дите безусое, косточки у него квёлые! Можно ли такого бить? — Молодуха пригорюнилась, вытерла кончиком платка слезу.

— А Влас живет все там же?

Женщина готовно встрепенулась.

— Там, там, в конце села. У них на крыше заместо дымаря чугунок с выбитым дном — никак грошенят на кирпич не соберут.

Усадьбу Чуба рей Федор отыскал сразу. Родители Власа в поле, а сын хозяйничал дома. Не знал, куда усадить неожиданного гостя. Рассказал, что стряслось в Федоровке этой весной.

— Кто-то доказал на наш революционный кружок... Когда похватали всех, и до меня очередь дошла. Все спрашивали: «Где взял преступные книжки? Кто написал возмутительные вирши?» Но я так и не сказал. Потом меня выпустили за малолетством.

— Молодец, что никого не выдал! Но чьи же то были стихи?

— Мои, — смутился Влас. — Да и не вирши это, а так... Однажды учитель Лямцев спросил меня после урока: «Что, по-твоему, является большим преступлением для царского солдата: не стрелять в народ во время беспорядков и этим нарушить присягу или убивать своего брата рабочего? Попробуй вырази свои мысли в стихах». Сел я вечером, думаю: почему бы и нет? Вспомнил, как вы говорили про Первое мая, про песню, которую мы пели у Одинца: «Мы рабочих бить не станем, не враги они для нас!» Но стихи не получились, не понес я их господину Лямцеву, а стражники нашли... Досталось мне и за плохие!

— Прочитай мне что-нибудь.

Влас смущенно раскрыл тетрадь.

Что-то горячее перехватило горло Федора. Нет, не зря вел он беседы на вечеринках у Никиты! Ничего не забыл Влас.

— Послушай, Влас... Учись дальше! Непременно.

— Разве я против? Тато не захотят.

— Говорю тебе, подавай документы в механико-техническое училище! Есть такоо в Александровске.

— Тато не дозволят... Кто ему станет помогать?

Вернувшись с поля, родители Власа недоверчиво поглядывали на Фодора.

— Разве я враг Власу? — тяжко вздыхал Яков Васильевич. — Но с каких же достатков его дальше учить? Две десятины на восемь душ! Не надел — слезы! Влас целое лето наймитом у куркулей, я и мать на заработки ходим до немцев-колонистов. Как дальше-то жить, господин студент?

Федор страстно убеждал Якова Васильевича и Катерину Ивановну. Те дали согласие.

Влас от счастья заплакал и упал в ноги отцу и матери.

Вечером Сергеев пришел к церкви. Строители еще трудились. Подбирает Егор теперь послушных, которые и пикнуть боятся.

Братьям встреча радости не принесла.

Егор спустился с лесов. По-прежнему удивительно красивый и статный. Смотрели они друг на друга с нескрываемой жалостью, как на пропащих людей. Наконец Егор не очень дружелюбно вымолвил:

— Приехал, значит... Ну, здравствуй! Служишь где, учишься или сызнова мутишь голытьбу? Смотри опять не споткнись...

Тон снисходительный, с чувством превосходства. Не ровня!

Федор ответил спокойно, с легкой усмешкой:

— Работаю. Однако не так, как ты. Сплю с чистой совестью.

— Разумею, разумею! — сощурился Егор. — Все еще не покорствуешь богоданной власти? Что ж... Господь тебе судья. — Затем великодушно: — Заходи через часок ко мне домой, потолкуем за косушкой вина о том о сем. Как-никак братья. Помнить надо.

Помнить не мешает, но и забывать о том, что жизнь их развела на разные полюса, тоже нельзя. Егор отравлен жаждой наживы.

Не успел Федор ответить брату, как тот добавил:

— А покуда гуляй. Но будь при понятии — в селе не очень... Наш урядник глазаст и ушами не хлопает. Научен!

Федор не собирался ничего затевать в селе. Это было бы сейчас неосмотрительно. Он дисциплинированный член партии и не может забывать о поручении Южного бюро ЦК. Так какого же черта он здесь прохлаждается, когда его ждет город судостроителей и военных моряков? Очнувшись от нахлынувших дум, Федор твердо сказал:

— Спасибо, Егорушка! Что гостить? Повидал тебя, и хватит.

Силовать не стану. Дашке и зятю Юрию привет!

Вернулся Федор на хутор к сестре поздно вечером. А утром, непривычно задумчивый и молчаливый, стал собираться в дорогу.

Даша не перечила. Знала: уж если брат что-то решил, нет на свете силы, которая могла бы остановить его.

Федор обнял Дарочку, приласкал детей и вышел за калитку.

— Прощайте, дорогие!

— Дядя, а ты скоро вернешься?

— Скоро, мои милые, скоро... Время летит, как ветер весной!

Даша по-матерински обняла, поцеловала «непутевого» брата и незаметно сунула ему в карман пятерку. Сам-то никогда не попросит.

Сергеев шел неторопливо, своим обычным уверенным шагом. На нем чистая, заштопанная Дарочкой рабочая блуза и брюки из ластика. Солнечный день или непогода, зима или хлесткий ветер с дождем — для Федора все нипочем. Главное — цель, к которой он неуклонно стремится, как стрела, выпущенная из лука с туго натянутой тетивой.

Федор злился. Ну и Николаев, будь он неладен!

Уйма заводов и фабрик, тысячи рабочих, и все народ боевой. Но проклятая охранка здесь особенно коварна и хитра. В апреле полиция накрыла отлично налаженную типографию, а в мае снова обезглавила городской комитет.

Третий день Федор (здесь он — Виктор) мается на чердаке домика на окраине. Через одно слуховое окно видно купола церквей, элеватор и корабельные мачты, в другом — желтеет скучная степь.

На эту «чистую» квартиру Сергеева поместили товарищи с явки, пока без права выхода в город. Вечерами его посещает Алексей Ухов, разметчик с Адмиралтейского судостроительного завода. Недавно вернулся из ссылки.

Он советует Федору:

— Надо выждать, Виктор... Сперва всё взвесим и обдумаем.

Федор нетерпеливо вышагивал по тесному чердаку. Солнце накалило крышу, дышать нечем.

— Известно, комитет предан провокатором. Но кто этот иуда? — спрашивает Виктор. — Надо разворачивать работу, а тут...

— Не торопись... — уговаривает его Ухов. — На воле из комитетчиков, кроме меня, остались трое. Саша Борисов — слесарь с французского завода. Еще мальчишками дружили. Теперь Семен Котелевец, монтер электростанции. Дважды был задержан с листовками. Уехал к больной матери в Херсон, только потому и спасся от ареста. Третий — Иван Чигрин, или Чумак. Тот, что на явке... Человек железный!

Все вне подозрения, и, однако, один из них предатель. Ухов прав: только начни сколачивать комитет — осведомитель сразу выдаст его жандармам. Кто же из этих троих? Как вывести провокатора на чистую воду, если город «прошпикован» агентами охранки, во главе которой прожженный царский опричник поручик Еремин? Задача!..

— Ладно, — сказал Федор, присаживаясь на кирпичный дымоход. — Посмотрим на дело трезво. Жандармы не зря оставили на свободе трех комитетчиков. Расчет простой — вызвать у подпольщиков взаимное недоверие. Допустим, мы не клюнем на их удочку и пополним комитет. Тогда господин поручик снова пустит в дело провокатора, и всех нас...

• Предыдущая
• 10/67
• Следующая