Сказ про Игната - хитрого солдата (с иллюстрациями) - Привалов Борис Авксентьевич - Страница 20
- Предыдущая
- 20/37
- Следующая
Спирька повёл плечами, словно приноравливался тяжёлую ношу на спину взвалить, потом неуклюже взял перо и старательно накорябал несколько букв.
Игнат тут же схватил бумагу и помахал, как флагом, — чтобы чернила высохли быстрее.
— Ха-ха-ха! — захохотал, закряхтел Парамон, едва добравшись до лавки. — Ой, ох, грехи наши тяжки… Спирька, ты ж свою беду подписал, неуч! Теперь голова твоя гроша ломаного не стоит! Я ж из тебя теперь верёвки буду вить, братик ты мой единственный!
— Что, что, что? — завертелся Спирька. Он то смотрел на брата, то пытался заглянуть в глаза Игнату. — Но вы же оба тоже подписали… А? Что сие за бумага?
— Так, чепуха, — улыбнулся Игнат, спрятав расписку под камзол, к сердцу. — Расписочку ты заверил, Чёрт, о том, что сдал я тебе подати за оба села в срок и полностью. Только и всего.
— Где сдал? Когда? Кому? — Спирькины глаза смотрели затравленно, а лицо стало серым, как неотбелённый холст.
— Да тебе же, братец, тебе сейчас сдали, — сквозь смех молвил Парамон. — Ты же расписался собственноручно. Я как свидетель имя там своё проставил, а Игнатик — как сборщик. Всё честь честью, по закону! Князь доволен будет!
— Обман? — захрипел Спирька. — Обман вы сотворили, и я князю всю истину доложу сей же час!
— Доложи, доложи, — махнул тонкой ручкой поп, — а мы князю-батюшке твою подпись покажем. И клятвой подтвердим, что всё тебе сдали. А? С кого тогда спрос будет? Батогами тебя, братца моего единственного, накормят на заднем дворе… Твой же Дурында тебя же и примется бить, хе-хе-хе!
— Погубили меня… — поник головой Спирька.
— Ничего, ты много наворовал у князя-батюшки, — примирительно сказал Парамон. — И никогда со мной не делился. Вот и считай теперь — мою долю отдал.
— Брата на солдата променял, — сказал Спирька и с ненавистью взглянул на Парамона.
— Все люди — братья! — наставительно произнёс поп.
Спирька аж застонал от страха, заметался из угла в угол, как крыса в клетке. Потом остановился, уловил злорадный взгляд Парамона.
— Головы ты моей не получишь! — прошипел Спирька. — Ладно, сам недоимку покрою. Объегорили вы меня — да ещё сочтёмся, сплетутся наши дорожки…
— Жди, неуч, жди, хе-хе-хе! — веселился поп.
— Досмеёшься! — пригрозил Спирька.
— Не велика беда твоя: князю скажешь, дескать, собрано согласно реестру. Всё сдано, как положено, амбары засыпаны. Князь и не заглядывает в них никогда — эка невидаль, зерно или горох, — миролюбиво проговорил Парамон. — Да не серчай зря, а то тебя удар может хватить!
— Тш-ш-ш! — предостерегающе зашипел Спирька. — Тут голос на пять комнат слышен… Ты, солдатик, сейчас к князю пойдёшь с нами. Доложишь сам о собранных податях…
…Ночной князь Данило Михайлович Стоеросов в шёлковом халате и любимых своих расшитых сафьяновых сапожках возлежал на низком турецком диване. Кольца сверкали на его пальцах. Конец длинной светлой княжеской бороды упирался в холм живота. Князь лишь недавно глаза от сна продрал и приказал подавать завтрак.
— А-а, отец Парамон пожаловал! Милости прошу! И солдат тут? воскликнул князь лениво. — Спирька! Что за примета солдата ночью встретить?
— К добру, князь-батюшка, доподлинно знаю — к добру! — поклонился Спирька.
— К добру? Гм-гм, — задумался князь. — Может, ты, солдат, подати мне с мужиков собрал?
— Собрал! — отрапортовал Игнат, вставая перед князем по стойке «смирно». — Вот ему, Спиридону, всё свёз, всё сдал. Зёрнышко к зёрнышку, яичко к яичку, телёночек к коровке.
— Верно, князь-батюшка, верно, — поклонился Спирька, пряча злобное сверкание своих немигающих глаз. — Всё сдал.
— О-о, молодец! — удивлённо произнёс князь и погладил бороду там, где она соприкасалась с животом.
Игнат представил себе, как в том месте борода через шёлк халата щекочет князю брюхо.
— Нужно его наградить! — продолжал князь. — Спирька, принеси солдату мою медаль… Пусть носит!
Спирька юркнул в высокую двустворчатую дверь, и не успел поп рта раскрыть, как уже прибежал Черт назад, держа двумя пальцами цветную ленточку. На конце её болтался медный квадрат.
Игнат взял ленточку с медалью в руки. На медном квадрате выпуклые буквы: «С бороды пошлина взята». В верхнем углу гвоздём пробита самодельная дырка — для ленты.
«Это ж бороденный знак! — с усмешкой подумал Игнат. — Такие давали тем, кто не хотел бород брить. Плати пошлину, получай значок и носи бороду на здоровье! Единственная, видать, награда князя за всю его жизнь… Но не пристало боевому солдату такие побрякушки на грудь прикалывать…»
— Доволен, солдат? — спросил князь. — Неделю будешь носить, чтобы все видели мою милость к тебе. Я добрый!
— Рад стараться, Данило Михайлович! — по-солдатски громко, словно он стоял не в княжеском покое, а на плацу, ответил Игнат. — Только недостоин я вашей княжеской милости. Если бы не Спиридон — ввек бы мне с недоимками этими не спраниться. Ему и честь должна быть оказана по праву, а не мне.
— Молодец, солдат! — снова похвалил Игната князь. — Люблю честных людей… Носи медаль, Спирька!
Спирька бросился целовать князю руки.
Поп Парамон подмигнул Игнату.
…Когда Игнат ушёл из усадьбы к себе в избушку, а поп Парамон, разомлев от горячего чая, прикорнул в каком-то закутке княжеских хором, Спирька позвал Дурынду и сказал ему хриплым шёпотом:
— Отныне ты будешь при солдате Игнате неотлучно! Смотри, слушай вдруг мужики с солдатом худое чего надумали. А самое главное: расписочку у него нужно выкрасть, бумажечку махонькую… Нынче на груди он её спрятал, а завтра, может, иное место для неё отыщет. Ты всё выведай — куда он её прячет, где хранит! Десять рублей тебе за ту бумажку дам!
8. Крылья ветряные
Солдат смёткою богат.
Иногда стая поднимала шум и среди ночи. Это случалось по разным причинам: то неожиданно поднявшийся ветер начинал крутить крылья старого ветряка, то к птицам подбирался какой-нибудь враг — хорь, крыса или деревенский кот-озорник.
Внизу под мельницей, огибая холм, текла река. Перед тем как сделать вокруг холма петлю, река, словно собирая силы и переводя дух, долго крутилась в большом омуте, свивала в жгут свои текучие прозрачные пряди. За ледяную ключевую воду и глубину непомерную омут прозвали Бесовым.
— Раз мельница Спирьки-Чёрта, значит, она Чёртова, — шутили крестьяне, — а раз так, то и омут Бесов…
Над омутом, у подножия холма, кусты и травы стояли яркие, зелёные, словно никакой засухи нет и не было. А почти рядом, наверху, коробилось, трескалось от непосильной жары поле и темнели, умирали, сгорали, как тоненькие свечки, стебельки ржи.
Надела земельного у Игната не было. Истосковавшись по работе, солдат всё время проводил на полосках деда Данилки и бабки Ульяны. Рыхлил землю, твёрдую, спёкшуюся в камень. Воду пытался носить с реки. Но что три дюжины вёдер могут поделать с палящим зноем, с жарой-убийцей?
— На мельнице галки так хозяевами и останутся, видно, — тяжко вздохнул дед Данилка. — Нам-то в этом году молоть нечего будет…
Игнат долго ходил вокруг мельницы. Остановился, подпрыгнул, повисел на крыле, которое накренилось ниже других.
— Что, Игнатка, задумал-замыслил? — спросил дед Данилка.
Он, положив руки на посох, сидел в тени мельчицы рядом с бобылём Савой. Тут же растянулся на земле Дурында, ни на шаг не отходящий от солдата.
- Предыдущая
- 20/37
- Следующая
