Солнечный круг - Урманов Кондратий Никифорович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/53
• Следующая

Лес полон жизненных тайн, и как же бывает приятно открыть их и понаблюдать!

Пока я живу на каком-нибудь стане, у меня появляется много объектов для наблюдения. Тут я нашел гнездо зорянки в расселине старого пня, там — на ветках тальника — водяная крыса свила гнездо и родила деток, а там, под ветошью срубленного дерева, выложенное пухом гнездо чирка или кряковой. И везде яички: синие, белые, пестрые.

В тот год мой стан был расположен на кромке Чуманского бора, у горловины озера Зимник. Это исключительное по красоте место. Бор защищал меня от постоянных холодных юго-западных ветров, а на восток открывались широкие полой. Маленькие борки среди этого моря воды казались зелеными, плавучими островами. А когда распускались тальники, зацветали полевые цветы, одевалась в белый наряд, как невеста, черемуха, — век бы, кажется, тут жил!.. Воздух такой, что не надышишься, птичий гомон кругом день и ночь. Озеро Зимник то хмурится и гонит высокие волны, то улыбается под ясными лучами солнца, — нет, что ни говорите, братья охотники, Чуманка — лучшее место на Почтовских угодьях!..

Так вот — забрался я в тот год в Чуманку и живу. Тихо здесь и спокойно.

Но однажды мой покой был нарушен. Как-то во время обеда ко мне на стан приплыли на двух лодках крысоловы — пять человек и с ними две собаки. По правде сказать, я недолюбливал этих гостей, и у меня были к тому основания.

В недалеком прошлом они совершенно открыто бродили по высоким местам с длинными палками, пугали птиц и сотнями собирали утиные яйца.

Я всегда считал это самым страшным преступлением. Сейчас, встретив гостей, я подозрительно посмотрел на их сумки и был не совсем приветлив.

Недалеко от стана, на берегу залива, под ворохом хвороста, маленькая чирушка-свистунок устроила гнездо. Там было девять синеватых яичек, и она прилежно сидела на них. «Найдут, — думаю, — и моя чирушка останется без потомства».

Если сказать им об этом, они, конечно, сейчас послушают — сами обойдут и собак не допустят к гнезду, но как знать, не вернутся ли они после к этому месту?

Я попытался направить их в другую сторону.

— В Песьянской забоке, — говорю, — очень много крыс. Когда идешь, они так и шмыгают под ногами, так и шмыгают…

Но они, оказывается, все крысиные места знают хорошо.

— Вот в этом месте крыса должна быть, — говорит один из них и указывает пальцем прямо на ворох хвороста, под которым сидит моя чирушка.

Я вновь старательно предлагаю им свое направление. Раскурив молча цигарки, они поднимаются и идут… идут прямо к гнезду бедной чирушки.

Я не мог усидеть на месте.

— Что-то будет… что-то будет… — твержу про себя и иду за ними вслед.

Крысоловы шли толпой, и я был очень рад, что они уклонялись несколько вправо от гнезда. Но собаки!.. Эти лохматые твари идут прямо на кучу веток, под которыми укрылась уточка. Одна из них пестрая — помесь лаверака с дворнягой, — и не может быть, чтобы чутье не передалось ей по наследству. Да, наконец, и всякая дворняга имеет какое-то чутье.

Вот собаки подходят к гнезду. Они совсем близко. Суют свои длинные носы в сухой хворост, — и у меня замирает сердце. Сейчас все будет кончено…

Собаки останавливаются и долго принюхиваются.

— Спасайся, — говорю я тихо чирушке, как будто она может понять человеческое слово.

Но чирушка не вылетает. Что за диво?.. Собаки обнюхали все вокруг гнезда, и — о радость! — они уходят.

Дальше, дальше уходите, клыкастые звери, — вам тут совершенно нечего делать!..

Но что с чирушкой? Может быть, она улетела раньше времени, увидев собак? И у меня неожиданно закрадывается опасение: а вдруг я сам, готовый защищать чирушку, надоел ей своими посещениями, и она бросила гнездо.

Да, это могло быть. Но ведь я старался ее не тревожить. Издали взгляну под горбатую ветку, чирушка пригнет головку и сидит, предполагая, вероятно, что я ее не вижу. Почти всегда такими были мои посещения.

Этим же путем крысоловы вернулись на стан; собаки вновь обнюхали ворох хвороста и прошли мимо.

Когда крысоловы поплыли, я решил взглянуть на свою чирушку. Подхожу и вижу: чирушка сидит в гнезде и низко-низко пригибает голову, как это она всегда делает.

Что же случилось?

Одно из двух: или чирушка на короткое время покидала гнездо, а сейчас успела вернуться, или — у этих собак не носы, а… чурки…

Так мне казалось.

Только гораздо позднее я узнал, что у всех пород уток, начиная с кладки яиц, а особенно в период высиживания птенцов, перестает работать надхвостная жировая железа, выделяющая пахучий жир, и что даже породистые, чутьистые собаки в это время не могут отыскать утку.

Так природа охраняет утиное потомство.

Поселок Почта растянулся в одну улицу на узенькой высокой гриве. В старину здесь был почтовый стан (отсюда и название поселка): здесь ямщики перепрягали лошадей, проезжие угощались утятиной, рыбой, чаем — и мчались дальше. Позднее тракт проложили по более высокому месту, за Кашламским бором, а станок стал расти и вырос в поселок. Только в ширину ему нельзя было раздаться. С одной стороны Обь-матушка, с другой — река Уень: куцые огороды с одной стороны обрывались крутым берегом Оби, а с другой повисали над Уеньской низменностью, заливаемой каждый год вешней водой. За Обью — бор, за Уенью — пойменные луга на десяток верст, сотни озер и болот — царство водоплавающей и болотной дичи. Тут раздолье охотникам и рыбакам, а в летнее время — ягодницам.

Охотники давно знают эти благодатные места.

…В тот год вода была малая, что редко случается на почтовских поймах, и мы с Лёвушкой, молодым моим другом, решили первый день посвятить ходовой охоте по озеркам и старицам в прибрежном лесу. Позднее мы сядем на лодки и поплывем к любимым озерам, а пока… надо размять ноги…

Федор Ефимович, добрейший хозяин квартиры, рано разбудил нас:

— Пора, ребятки, пора… — говорил он мягким баском, словно отец, отправляющий сыновей на трудную работу, которую нужно было выполнить сегодня же.

На столе уже горела лампа, чинно стояли стаканы, на большой тарелке — горка нарезанного хлеба, а на шестке шумел блестящий ведерный самовар. Такой порядок был давно заведен в доме Шубиных. Виновницей этого порядка была Семеновна, бабка Агаша, как ее звали многие.

В прошлом они жили в бедности, но, несмотря на это, всегда отличались гостеприимством. Редкий день у них не было приезжих. Через поселок пролегала дорога в соседние деревни, да и пароходная пристань собирала людей со всех окраин. А что охотников, да рыбаков, да ягодников перебывает за лето у Шубиных — не счесть! Но мне ни разу не приходилось слышать неудовольствие от кого-нибудь.

Спят старики по ночам мало. Федор Ефимович караулит на берегу идущие снизу пароходы, чтобы вовремя разбудить охотников или рыбаков, а Семеновна угощает на дорожку чайком.

И сегодня Семеновна уже хлопотала у шестка, готовя нам завтрак, а Федор Ефимович, словно выполнив важное дело, сидел у стола и крутил «козью ножку», насыпая табак щепоткой из длинного черного кисета.

Та торжественность, с которой мы готовились к предстоящему дню, казалось, наполнила весь дом, осветила исполосованное морщинами крупное лицо Федора Ефимовича, заставила быстрее двигаться тонкую, сухую Агафью Семеновну. Даже Пиратка — длинный серый кобелек, помесь таксы с «дворянином» — не мог сидеть спокойно и все вертелся у ног хозяина.

— Тебя бы, лентяя, на охоту взять, чтобы промялся… — сказал Федор Ефимович Пиратке и вдруг застрожился: — Я кому это говорю?..

Пиратка встал на задние лапы, одно ухо поднял, другое опустил и такими глазами посмотрел на хозяина, словно хотел сказать:

— А что же, я могу пойти, только какой из меня толк будет охотникам? Я ведь ихнего дела не знаю…

Было похоже, что в доме все переживали с нами радость первого выхода.

• Предыдущая
• 7/53
• Следующая