Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под з - Титаренко Евгений Максимович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/75
• Следующая

Стерля служила враждующим сторонам естественной нейтральной полосой. По правому ее берегу рыбачили рагозинцы, по левому — белоглинцы. Случалось иногда, крючками путались. Ну, тогда уж — чья леска крепче.

Каждый белоглинец учился говорить с такой припевки:

Почему «водит» — никто не знал.

Но главным недостатком припевки было другое: то, что в ней легко заменялось первое слово. И рагозинские новорожденные обучались говорить на припевке, в которой только начало — «Белоглинская шпана…» — звучало оригинально, а дальше все шло точно так же, как и у белоглинцев.

Зная эти сложные взаимоотношения между деревнями, легче понять, почему тайна землянки была доверена довольно-таки неустойчивому в своих привязанностях Мишке. Мишка мог бросить всех и каждого за разрешение помочь косому дядьке Андрею в кузне. А через два дня забывал про косого дядьку Андрея ради возможности покормить голубей у Евсеича…

Два человека — это не компания. На многое ли развернешься вдвоем? Но не приглашать же в землянку рагозинцев!

Егоровы: сам, его жена, желтоволосая, тонкая, как девчонка, и трое детей — Владька, Светка и Димка (от горшка два вершка) — поселились как раз на бывшем хуторе Сопляковке.

Добротный шестикомнатный дом сопляковского барина выдержал десятилетия без особых разрушений. В нем один за другим похозяйничали почти все белоглинцы. Женится, например, Федька, сын дядьки косого Андрея, на Наташке, завпочтой из Курдюковки, — вселяются молодые в барский дом. Но кому нужны эти пустые хоромы? Да и побегай-ка молодая, потопи-ка зимой три печи! А лесу, благо, не ходить-занимать. И, глядишь, через месяц-другой Федька срубил себе домик: и поскромнее, и потеплее, и поуютнее. А на хуторе временно склад устроят. Председатель — он пустоты не терпит. Либо семена сушат в сопляковской усадьбе, либо телят отогревают. Потом опять кто-нибудь займет ее ненадолго. И так без конца.

Чтобы поделить дом, перегородить там, перестроить — до этого никому не хватило додуматься.

А экспедиционники быстро — раз-раз, — и получилось два входа: две двери, двое ворот, две калитки. Через одну ходят Егоровы, а через другую Кравченко — тоже экспедиционники, семья инженера.

Вот к этому-то хутору и приближались теперь два приятеля. Мысли Никиты витали где-то далеко и высоко — на его лице и слова не прочтешь. А Петькину физиономию, если хочешь, — так читай да перелистывай. Чуб Петька сознательно свесил на глаза и руки засунул в карманы брюк почти до колен. А кулаки как сжал у реки, так и на чуточку не разомкнул, отдохнуть не дал.

Поляна за рекой была постоянным местом сбора. И еще не было дня, чтобы кто-нибудь опоздал больше чем ну минут на пятнадцать — двадцать. Откуда их угадаешь, эти двадцать минут?

Мишка же в последние дни что-то слишком зачастил к Владьке. Сегодняшняя встреча и должна была разъяснить вопрос, что за тип Владька — стоящий или нет.

Шагах в двадцати от тропинки паслась на длинной веревке коза. А рядом с козой торчала из травы лопоухая голова Кольки тетки Татьянина.

— Эй, голая команда! — окликнул Петька, не давая себе труда взглянуть на такое мизерное явление, как Колька тетки Татьянин.

Колька вскочил и в мгновение ока предстал на дорожке пред властным Петькиным взором, как лист перед травой.

— Мишка проходил туда? — кивнул Петька в сторону сопляковской усадьбы.

— Тама, — отрапортовал Колька. Огромные глаза его сияли готовностью куда угодно побежать и что угодно сделать.

— Та-ак… — процедил Петька. А Никита, подумав секунду, велел:

— Жми на всех парусах. Скажешь: граф Монте-Кристо сейчас будут. Понял? Больше ничего. Граф Монте-Кристо.

— Понял… — не очень уверенно заявил Колька. Но так как переспрашивать не следовало, он развернулся и полным ходом устремился к дому Егоровых.

Колька уже готовился в первый класс, но до сих пор еще носил штаны с разрезом, и на бегу время от времени мелькал его голый зад.

Первым навстречу друзьям выскочил Мишка, а за ним — Владька: длинноногий, аккуратный, с рыжими волосами, неправдоподобно белым лицом и рыжими веснушками, рассыпанными по этому благодатно белому полю.

Мишка по-всегдашнему засуетился, замельтешил — ни секунды на одном месте:

— Ну. — Это всем. — Вы, чай, знаете друг дружку! — Владьке: — Я говорил — придут. Ну и вот. Порядок! — Петьке: — Тут, понимаешь, именины! Ну прям никак нельзя! — Никите: — У этого — Димки — у шмока! — именины! Ха! — Петьке: — Веришь, нет, ну как в кино! — Владьке: — Да ты не тово — подходи! — Петьке и Никите: — Мороженое — ну! Пробовал? Пальцы оближешь! Где там!..

— Двенадцать было?.. — негромко спросил Петька.

— Я же говорю — никак! Ты спроси его. Я и с этого боку, и с другого, а мне — сиди! Ну, что тут… — начал было оправдываться Мишка. Но в это время из ворот выбежала, будто выпорхнула, Владькина мать и приятно так это запела:

— Ребятки, разве можно! Девочек бросили, именинника бросили! Владик, почему ты не приглашаешь ребят? Зови сейчас же! Идемте-идемте! Не надо стесняться! Здесь все свои! Споем, потанцуем!

— Мороженое!.. — зажмурившись, прошептал Мишка.

Петька незаметно глотнул слюну.

— Ребятки, ой, какие вы все замечательные! Ну, идемте же!

Петька с Никитой переглянулись и молча шагнули в калитку.

— У него, понимаешь, ружье настоящее, духовое называется, — на ходу извещал Мишка. — Воздухом бьет. Воробья там или что — с маху! Вот — спроси!

— У меня и наган был, — скромно подтвердил рыжий. — Затерялся где-то…

— А мороженое!.. — снова зашептал Мишка.

Но отведать мороженого приятелям не довелось. В комнате, куда вошла вся компания, сидели трое: Димка, Владькин брат, лет четырех-пяти от роду — именинник; ровесница Кольки тетки Татьянина — кудрявая, с огромным бантом девчонка — Кравченко, и Светка, Владькина сестра, тонкая, красивая: глаза что твой самоцвет, а волосы до плеч — ровные, гладкие и желтые. Но желтые не как у Петьки или у Мишки, скажем, а — чистожелтые.

Правда, Петька все это разглядел только минуту спустя. Первое, что он увидел в комнате, — елка в углу, под самый потолок. Петька как увидел ее, так, думалось, и глаз не оторвет — аж побелел весь.

— Кто срубил? — чуть слышно обратился он к Мишке.

Тот загорелся.

— Думаешь, я? Вот те… Ну, чтоб мне землю грызть! Я тут ни при чем! Вхожу — уже стоит! Именинник, понимаешь, захотел!

К этому времени все вошли в комнату, и дальнейшие объяснения пришлось отложить на потом.

Эту елку с тройной вершинкой Петька узнал бы из тысячи. Года полтора назад ее задел трактор, когда запахивали холмы. Петьке жалко стало, утащил ее и прикопал на опушке. Думал, не приживется, а она прижилась. Так и говорили все: Петькина елка. «Где?» — «Да там, у Петькиной елки». — «Куда это?…» — «Ну, если от Петькиной елки глядеть…»

Никита Петькины чувства понял без слов.

— Ничего не трогай… — шепнул ему Петька.

— Светлана, — как-то по-особому, буковка к буковке проговорила Владькина сестра, подавая тонкую мягкую руку.

— Петька…

— Светлана.

— Никита… Монтекристов, — зачем-то соврал Никита.

Владькина мать убежала за угощением, Владька полез в шкаф за ружьем. Сестра его принялась что-то объяснять имениннику («Димочка… та-та-та-та!») А Петька тем временем, будто невзначай, оказался рядом с елкой и чиркнул острым, как бритва, ножом по шпагату, которым ёлка была притянута к стене.

Чтобы подойти к елке, чиркнуть ножом, спрятать нож в карман и сесть на предназначенное для него место, Петьке понадобилось всего несколько секунд.

Никита тем временем невозмутимо разглядывал что-то в полуметре над головой Владькиной сестры.

• Предыдущая
• 2/75
• Следующая