Тень Ветра - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 68
- Предыдущая
- 68/91
- Следующая
Оставшись в одиночестве, Саймон пару минут размышлял, чем бы заняться, потом решил последовать хозяйскому совету. Он вышел в сад и пустился в странствия по узким дорожкам, то выложенным звездчатыми изразцами, то засыпанным песком, то сиявшим мраморной белизной или алым заревом родонита. Над ним шумели пальмы, свежий морской ветер разносил аромат цветущих кустов жасмина, а за стеною зелени вздымались купола и минареты сказочного дворца. У самой высокой башни повисло облако, и Саймону почудилось, что из-за него вот-вот покажутся двое влюбленных на ковре-самолете или сам Аладдин, оседлавший косматого грозного джинна.
Однако джинны над Басрой не летали, зато в зарослях жасмина и роз обнаружилось круглое обширное строение, увитое плющом, к которому примыкал весьма внушительный бассейн. Тут царила суматоха: вереницы девушек несли кувшинчики и кувшины, чаши и блюда, подносы с чем-то ярким и ароматным, цветочные гирлянды и такое количество полотенец, будто им предстояло купать слона. Саймон узнал Нази, Айшу, Камару и Хаджар. Вероятно, остальные девушки-плясуньи были где-то неподалеку и готовились усладить его танцами.
У дорожки, по которой двигалась яркая шумная процессия, застыл десяток эмировых стражей в блестящих шлемах и с саблями наголо, но пояса их оттягивали вполне современного вида разрядники. Перед шеренгой воинов, в сиянии одежд и орденов, прогуливался Масрур, бросавший на девушек волчьи взгляды. Левая бровь его была приподнята, правая – опущена, а усы казались наконечниками двух пик.
Демонический мужчина, подумал Саймон, подошел к нему и, кивнув на круглое строение, спросил:
– Это и есть Большая Купальня? С девушками и почетным караулом у дверей? А салют тоже ожидается?
Масрур отвел жадный взор от Айши и Нази, уставился на гостя, поиграл эфесом сабли и нехотя процедил:
– Салют хочешь? Будет тебе салют! Из всех стволов, пониже поясницы!
Он явно чувствовал в Саймоне соперника.
Оба они были молоды, сильны и пользовались благосклонностью у женщин; и ремесло у них было фактически одинаковым – охранять и защищать. Чья же вина, что Ричард Саймон преуспел в этом занятии гораздо более красавца Масрура? Ведь сказано в суре третьей:
Аллаху принадлежит то, что в небесах, и то, что на земле. Значит, и судьбы людские!
Подумав об этом, Саймон усмехнулся. Взгляд его скользнул по орденам на груди Масрура, по сабле, изукрашенной брильянтами, и был он столь красноречив, что у племянника Абдаллаха гневно встопорщились усы.
– Не надо салюта, – сказал Саймон. – И не поминай то, что у меня ниже поясницы. Но если хочешь, можешь заглянуть в купальню и насладиться танцами, а заодно потереть мне спину.
Фигурка у Нази была восхитительной: хрупкие плечи, тонкий стан, изящные запястья и лодыжки, но груди полные и тяжелые, как виноградные гроздья. Вероятно, ее обучали искусству любви; невзирая на молодость и невинный вид, она могла дать сто очков вперед любой из девушек Саймона – кроме, быть может, многоопытной Долорес Чинта. Обстановка тоже способствовала всяким играм и развлечениям: в спальне царил таинственный полумрак, постель была мягче лебяжьего пуха, в парках, окружавших дворец, заливался соловьиный хор, а в широкие арочные окна заглядывал любопытный Арафат, местная луна, золотистая и блестящая, как кожа Нази.
Эта девушка, как все прочие плясуньи и танцовщицы, могла одарить благосклонностью эмировых гостей или оставить их поститься – до той поры, пока не прибудут они в сад Аллаха, где, как известно, тоже встречаются гурии. Выбор из этих двух вариантов зависел от Нази, хотя ее господин мог намекнуть насчет кого-то из гостей – но лишь намекнуть, а не приневолить. У арабов женщин уважали гораздо больше, чем на Уль-Исламе и даже в цивилизованной и вполне благополучной Сельджукии. Так что Нази была сейчас с Ричардом Саймоном по собственной воле, и в ласках ее не чувствовалось принуждения. Совсем наоборот! Они согревали Саймона гораздо лучше, чем теплые воды купальни и ароматные притирания, и он ощущал, как покидает его холод, бессильный перед нежностью Нази. Соловьиные трели еще не смолкли, еще не добрался до зенита Арафат, а Саймон уже позабыл о бану сулайм и бану килаб, об утонувшем верблюде, оскверненном источнике и взорванной бомбе. Ему было тепло – пожалуй, даже жарко.
В промежутке между переменой блюд, ласково поглаживая плечико Нази, он поинтересовался:
– Другие девушки, что танцуют перед эмиром, так же искусны, как ты? И так же нежны? Эмир сказал, что они обидятся, если я буду к ним невнимателен… Но будь моя воля, я бы провел все эти ночи с тобой.
Нази фыркнула. Ее ладошка блуждала по мускулистой груди Саймона. Он видел, как блестят в полутьме ее глаза.
– Все обучены, все искусны и все нежны, – шепнула она ему в самое ухо, – но я – лучше всех!
– Почему, моя голубка?
– Потому, что я здесь, с тобой. Лучшая женщина – та, до которой можно дотянуться руками.
И она куснула Саймона за мочку, а потом принялась его щекотать, повизгивая и давясь смехом. Он поймал ее ладошки и прижал к себе – где-то в области паха.
– Этому тебя тоже обучали, малышка?
– Ну-у, – протянула Нази, – и этому, и всему остальному… Я была очень способной ученицей!
Она попыталась вырваться и доказать это на деле, но Саймон держал крепко.
– Чему же учили еще? Танцам, языкам? Обычаям, истории? Искусству одеваться? Искусству соблазнения мужчин?
– Да, да, да! – Девушка извернулась, и ее теплые губы приникли к шее Саймона.
– И были экзамены? – спросил он, целуя прядь душистых волос.
– А разве сейчас – не экзамен? – Нази подтянула коленки и села ему на живот. Потом наклонилась и стала покачиваться из стороны в сторону, так что напряженные соски скользили по губам Саймона. – Ну, какую ты поставишь мне отметку?
– За танцы – высший балл, – отозвался Саймон, пытаясь поймать ртом спелую вишенку. – А вот что касается истории…
– Ты хочешь заняться со мной историей? – Нази выгнула тонкий стан и расхохоталась. – Историей! Надо же! В постели!
– Почему бы и нет? Всем остальным мы уже позанимались…
– И еще займемся! – Она с игривостью стиснула Саймона бедрами – раз, другой. Стерпеть такое было трудно, но он держался. Он надеялся выяснить некий факт, но подбираться к нужному вопросу полагалось не спеша – так, как кот подбирается к мышке.
– Знаешь, в истории – в той истории, где говорится о людях, есть много поучительного. И много забавного! Вот, например – твои глаза темны, как аравийская ночь, а мои похожи на дневное небо… Почему? Кто знает?
– Я! Я знаю! – Нази подпрыгнула в полном восторге. – Потому что ты – рыжий колумбийский сакс, а я – дочь благородного арабского племени! Что, съел? – И она принялась колыхать ягодицами – да в таком темпе, что Саймона прошиб пот.
Сглотнув, он пробормотал:
– Во-первых, я не рыжий и не колумбийский сакс, потому что родился на Тайяхате и там родились двенадцать колен моих предков. А во-вторых, у вашего пресветлого эмира, сына арабского племени, зрачки точь-в-точь как у меня… А это значит, что ты – невежественная девчонка! В истории, само собой… Все остальное ты делаешь отлично.
– Я – невежественная?! – оскорбилась Нази и, склонившись над Саймоном, укусила его за нижнюю губу. – Если хочешь знать, я помню всю родословную эмира! Все титулы, звания и почетные прозвища! Лакаб, кунья, алам, насаб и нисба «Лакаб, кунья, алам, насаб, нисба – элементы личного именования у арабов.»! Начиная с Эпохи Исхода! Вот так! Знай же, рыжий сакс с Тайяхата, что первым был Дидбан ад-Дивана Абу-л-Касим Сирадж ибн-Мусафар ат-Навфали, но он умер еще на Старой Земле. А вот его сын, Азиз ад-Дин Касим ибн-Сирадж…
– Погоди, – сказал Саймон, – не надо оглашать весь список. Пусть я рыжий тайяхатский сакс, но даже мне известно, что все предки эмира были светлоглазыми. А почему?
– Потому, – молвила Нази, лаская острым язычком его шею, – что эмиры наши происходят от самого пророка. А у пророка глаза были синими. Такими наградил его Аллах, чтобы он отличался от всех прочих арабов.
- Предыдущая
- 68/91
- Следующая
