Спаситель океана, или Повесть о странствующем слесаре - Садовников Георгий Михайлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/48
• Следующая

Но нашего слесаря не забудешь надолго, до того он сердитый человек. Стоило остановиться на миг, как он выходил из своей жилой каморки и начинал шуметь:

— Ну, что здесь не видел? Ты по делу пришел? Если по делу, то говори. Или марш отсюда!

Наверное, этот чудак считал, что если я посмотрю на печи лишний раз, то с ними случится что-то ужасное.

Поэтому, когда и сейчас скрипнула дверь его каморки, я поспешно отвел глаза от печей, чтобы он не заметил, что я на них смотрел. Зачем расстраивать человека.

Но дверь-то скрипнуть скрипнула, да только из каморки вышел не слесарь наш, а Базиль Тихонович собственной персоной.

— Здравствуйте, — сказал я. — Мне нужен слесарь.

— Слесарь-водопроводчик? — спросил Базиль Тихонович.

— Ага.

— Тогда тебе нужен я! — объявил Базиль Тихонович торжественно.

Я уставился на него, ничего не понимая.

— Ну как мой сюрприз? А ты до сих пор поражен? Так вот, бывший властелин этого подземелья удалился на пенсию. И сюда пришел я. Я тебя понимаю: тут слишком мрачно. Ничего, скоро здесь будет дворец. Я выпишу с Урала малахит. Дам телеграмму в Большой театр, пусть пришлют свою запасную люстру. Как ты думаешь, есть в Большом театре запасная люстра? Лично я полагаю, что есть. Во всяком случае, для меня найдется.

— Ишь, из Большого театра ему люстра нужна, — послышался откуда-то из-за сплетения труб голос истопника Ивана Ивановича, — тут тебе котельная, а не какой Эрмитаж.

— А почему бы и нет? — откликнулся Базиль Тихонович. — Место, где трудится человек, должно быть еще краше Эрмитажа. Лично нам с дядей Васей роскошь чужда, — пояснил мне новый слесарь. — Я забочусь о жителях нашего дома. Чтобы здесь все радовало их глаз. Фонтаны и пальмы! Я обращусь с личным посланием к президенту одной прогрессивной республики в тропиках, и он непременно пришлет десяток колибри. Представь, здесь между труб порхают колибри! Ага, ты хочешь, чтобы я дал тебе аудиенцию? Тогда заходи!

Он церемонно отступил в сторону, освобождая вход в каморку. Его пышная речь и изысканные манеры окончательно потрясли меня. А войдя в каморку, я обнаружил, что новый слесарь-водопроводчик не бросал слова на ветер и уже энергично осуществил часть своих грандиозных планов.

Прежде всего меня ослепило ярчайшим светом. Это под потолком сияла громоздкая, вытесанная из серого дешевого мрамора люстра на пять ламп.

— Свет раздвигает стены, — изрек хозяин каморки.

Напротив дверей на тумбочке красовался бюст Ломоносова. А между тумбочкой и алюминиевой раскладушкой («Моя походная кровать», — сейчас же пояснил слесарь), так вот, между тумбочкой и походной кроватью стояло старинное кресло. На его лысом, утратившем цвет бархате сидел в позе копилки кот дядя Вася и смотрел на меня в упор.

Каморка была заполнена ровным гулом. Я вначале решил, что где-то скрыт мощный трансформатор или большая лампа дневного света, но вскоре понял, что это мурлычет кот. Он понял по моим глазам, что я догадался, в чем дело, и тотчас умолк.

— Что будешь пить? Может, старый добрый эль? Или пинту ямайского рома? — спросил Базиль Тихонович, положив крепкую ладонь на мое плечо.

— Пинту, — прохрипел я.

От волнения у меня пересохло в горле. Неужели у этого странного человека есть настоящий ямайский ром — напиток знаменитых покорителей моря?

— Пожалуй, ты прав, — сказал Базиль Тихонович. — Нет, пожалуй, на свете ничего замечательней ямайского рома. Пинту мне, правда, нечем отмерить. Поэтому мы просто нальем в стакан. Это тебя не шокирует?

Я потряс головой, временно лишившись дара речи.

Базиль Тихонович, движением мага и волшебника поднял с пола серебристый металлический чайник, выудил из тумбочки чистый стакан и в благоговейном молчании наполнил его жидкостью, похожей цветом на слабый чай.

— Многовато тебе, поди. Да ладно. Ты парень, видать, крепкий, на ногах устоишь, — сказал он серьезно и вручил стакан.

— Как-нибудь осилим, — ответил я, стараясь держаться с достоинством.

Жаль, не видели меня в этот момент братья Феликс и Яша! Жаль, не видела дама сердца!

Трепеща с головы до пят, я поднес стакан к губам и сделал первый глоток.

— Это же чай… Это же чай, — сказал я разочарованно.

— У тебя нет воображения? — спросил Базиль Тихонович с тревогой.

— Есть! И еще сколько, — возразил я с обидой.

— Ну тогда это же самый настоящий ром. Неужели ты еще не заметил? Ну-ка, глотни еще!

Я так и сделал. Он оказался прав. Черт побери, это был настоящий ямайский ром! Правда, вкус его мне был неведом, но я готов был дать голову на отсечение, что это был чистейший ямайский ром!

Осушив стакан, я потребовал еще. Но Базиль Тихонович покачал головой.

— Сэр, — сказал он, — я верю: вы истинный морской волк…

— Тигр! Лев! — поправил я его.

— Лучше уж тигр. Морской лев — это всего лишь навсего морской лев. С ластами, — сказал Базиль Тихонович. — Так вот, хоть вы и заправский морской тигр, я вам советую остановиться. Это зелье сгубило не одну матросскую душу!

Я был очень доволен тем, что он охотно признал во мне человека видавшего виды, и больше не настаивал на новой порции рома. А вместо этого, слегка покачиваясь на воображаемой палубе, подошел к стене, на которой висела фотография.

И увидел четырех мушкетеров и мужчину в замасленном комбинезоне. Это был типичный групповой снимок. Два мушкетера стояли, вытянувшись в полный рост. Один из них держался за роскошную, знакомую мне портупею. Перед ними, положив руки на эфесы поставленных между колен шпаг, сидели на венских стульях два других мушкетера. У их ног лежал человек в замасленном комбинезоне. Это был Базиль Тихонович. Одной рукой он гладил большого черно-белого кота, похожего на дядю Васю, другой подпирал голову. Голова его была как-то странно повернута. Казалось, будто Базиль Тихонович держит свою голову на ладони, точно большое яблоко. Все шестеро, включая кота, сосредоточенно смотрели в аппарат.

— Базиль Тихонович! Это же Атос, Арамис, Портос и д'Артаньян! — воскликнул я изумленно.

— Да, мои старые добрые друзья Атос, Арамис, Портос и д'Артаньян, — подтвердил Базиль Тихонович, в голосе его чувствовались тепло и грусть.

— Разве вы были с ними знакомы? — спросил я недоверчиво.

— Как видишь сам. — И он указал на фотографию.

— Но ведь тогда еще не фотографировали, — возразил я, еле сдерживая обиду: что уж он меня таким темным считает.

— Ты прав: тогда и в самом деле еще не было фотографии, — легко согласился слесарь. — Поэтому мне пришлось потрудиться. Я вырезал мушкетеров из книги, затем нарисовал дядю Васю и туловище в комбинезоне и приклеил к нему свою голову со старого пропуска. А потом все это снял аппаратом «ФЭД». Ведь карточка выглядит достоверней рисунка, не правда ли?

Тут уж трудно было ему возразить. Но мне все же хотелось доказать Базилю Тихоновичу, что меня не проведешь, что я не настолько мал и наивен, чтобы можно было морочить мне голову.

— Сколько же вам лет тогда? — спросил я, не скрывая иронии.

— Много. — И Базиль Тихонович устало махнул рукой. — Садись и слушай.

Я присел на край табуретки, говоря ему всем своим видом: ну, ну, сочиняйте дальше, только никто все равно не поверит ни одному вашему слову. А слесарь-водопроводчик приподнял дядю Васю, сел в кресло, опустив кота на колени, и, не обращая внимания на мою ухмылку, начал свой рассказ:

— Родился я еще в семнадцатом веке. Сколько с тех пор воды утекло!.. — Он покачал головой.

— Столько лет живут только черепахи и попугаи. Я сам читал, — сказал я мстительно. — А у вас даже нет седого волоса.

— Мне удалось пропустить отрезок времени почти в триста лет, — сказал он, невинно глядя мне прямо в глаза. — Я подпрыгнул и изо всех сил заработал ногами, чтобы подольше продержаться в воздухе. А Земля в это время бешено крутилась подо мной, подо мной проносились годы, десятилетия. А я все держался. И когда уж совсем изнемог и опустился на землю, на ней шел шестьдесят девятый год двадцатого века! В общем, это была весьма несложная операция. Так, на чем же я остановился? Ну да, на том, что родился я в одном районном центре провинции Прованс. Ты, конечно, ел прованское масло?

• Предыдущая
• 4/48
• Следующая