Уголовного розыска воин - Чергинец Николай Иванович - Страница 50

Гражданин охотно согласился и тут же поспешил к ближайшему телефону-автомату.

Возвратившись к Шторму, старшина взял поводок.

— Веди! — приказал он собаке.

Обшаривая носом ступеньки, Шторм побежал наверх и остановился возле одной из дверей. Зайдя в квартиру, собака сразу же бросилась к полураздетому парню, который сидел на кровати. Был он весь в синяках и ссадинах.

— Не ждали? — с иронией спросил старшина.

— Нет, почему же? — оправившись от испуга, пролепетал парень. — Я и сам хотел вызывать милицию. Избили вот меня, ограбили, обувь сняли.

— Что касается обуви, то я хоть сейчас готов вам помочь, — сказал Олешкевич, показывая мокрый полуботинок. — Второй получите у нас в милиции. А заодно расскажете, как и зачем вы угнали чужую машину...

Во все время нашей беседы меня не покидало ощущение, что в ней участвуют не двое, а трое. И хотя этот третий участник не произнес ни одного слова, чувствовался его острый интерес ко всему, о чем говорили мы с Евгением.

— Говорят, собаки лишены разума, — как бы угадав мои мысли, сказал Олешкевич. — По-моему, это не совсем правильно. У меня на границе была собака Джульбарс. Однажды во время выполнения служебного задания я сломал ногу. Боль была настолько сильной, что я потерял сознание. Было это в чистом поле, и помощь мне оказать никто не мог. Но со мной был Джульбарс. Вначале он пытался тащить меня по снегу, а потом, видя, что я замерзну скорее, чем он меня дотащит, он схватил в зубы мою шапку и побежал на заставу. Потом уже товарищи рассказывали, как Джульбарс подбегал с моей шапкой то к одному, то к другому, как звал их за собой. В общем, помощь поспела ко мне своевременно, и я отделался месячным пребыванием в госпитале.

Вот и говорите теперь, что собаки не умеют мыслить. А возьмите моего Шторма. Человеческая речь для него не пустой звук. Однажды Шторм не угодил чем-то одному из моих коллег. А тот возьми да и скажи мне: «Я твоему кобелю ребра переломаю». Не успел я ответить, как вижу — он уже на земле лежит, а Шторм упирается ему в грудь лапами. И если бы не мое вмешательство, бедняге, видать, было бы худо. Потом он, когда оправился от испуга, говорил мне: «При твоей собаке и ругнуться нельзя».

Мы засмеялись.

— А ведь что верно, то верно, — продолжал Олешкевич, — не любит мой Шторм сквернословов. Вот ходим мы с ним по городу. Бывает, и толкают его, и сумкой зацепят — он ничего. Но не дай бог ругнуться при нем! Как-то, помню, обогнали мы на улице двух подвыпивших парней. Слышу, один из них выругался матом. Боже, как взметнулся мой пес! Нет, парень отделался лишь испугом, но, думаю, впредь он в подобных случаях будет осмотрительнее.

Вдруг Шторм стал повизгивать, тихонько и как-то очень нежно.

— Кроликов почуял, — сказал Евгений, — у нас их тут специально держат.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Понимаете, собака все же есть собака. Во время розыска она может погнаться за котом, зайцем. Вот потому мы и взяли в питомник кроликов. Пусть собаки привыкают к посторонним животным и не отвлекаются в самые неподходящие моменты. Мой Шторм любит повозиться с этими длинноухими. Иди, Шторм, иди... — разрешил он, когда собака вежливо, но настоятельно повторила свою «просьбу».

Шторм радостно, но, как мне показалось, не совсем ловко вскочил со своего места. Встал он почему-то на три лапы, держа четвертую на весу.

— Старая болезнь сказывается, — пояснил Олешкевич, — когда в движении, то не так заметно, а вот стоит полежать — и видите...

— А с чего это у него?

— Прошлым летом Шторм участвовал в республиканских соревнованиях. Очень хорошо выступил на них, первое место взял, но вот заднюю лапу повредил. Вначале только прихрамывал, а потом и вовсе перестал наступать на нее. Врачи определили воспаление мышцы. Вот тогда и пришлось мне поближе познакомиться с медициной. Добыл шприцы, медикаменты, и целый месяц я лечил своего Шторма.

Только успел он оправиться после болезни, а тут всесоюзные соревнования в Ростове. В них, конечно же, включают и Шторма.

Сначала все шло хорошо. Один вид соревнований выиграл Шторм, другой... Знатоки, слышу, ему победу прочат. Вот сейчас он вышел вперед на полосе препятствий, уверенно преодолевает бум, «мышеловку», яму... Слышу, как ахают зрители, когда Шторм берет двухметровый барьер. Но... едва коснувшись ногами земли, собака падает на бок. Ясное дело, я не на шутку встревожился. Неужели, думаю, снова что-то с лапой? Это грозит уже выводом с соревнований. Только вижу, снова вскакивает Шторм и как ни в чем не бывало несется вперед. Мало кто заметил, что теперь мой Шторм бежал уже на трех лапах. Четвертая только имитировала бег. И знаете, он дошел до конца соревнований. И хотя не выиграл их, но закончил в общем-то успешно. Я, конечно, понимал, чего стоило все это моему Шторму. Ведь он чувствовал адскую боль. И все равно бежал. Ради меня...

Зазвонил телефон.

— Алло, — ответил в трубку Олешкевич, — сейчас выезжаем...

...Занятый своими мыслями, я шел по узкой улочке Магнитной, где размещается питомник служебного собаководства, и не сразу услышал шум нагнавшего меня милицейского «газика». Уступая дорогу, я поскользнулся и собирался уже помянуть черта, но через стекло кабины на меня внимательно смотрели желтые глаза Шторма и веселые, с хитринкой — старшины.

— Шторм не любит сквернословов!.. — вспомнились мне его слова.

С подполковником Гущиным я познакомился во Львове во время обычной журналистской командировки. Я попросил Николая Филипповича вспомнить о каком-нибудь деле, одном из тех самых запутанных, раскрытие которого стоило ему, говоря его же словами, немалых затрат «серого вещества».

Николай Филиппович прошелся по комнате, остановился у окна и, повернувшись ко мне, сказал:

— Будете писать, не перекраивайте ничего, не ищите интригующего композиционного хода, не забегайте вперед, не спешите называть имя убийцы (ведь и мы не знали его до последних дней расследования). Пусть все идет в той же логической последовательности, которая помогала нам обнаруживать истину.

...Итак, все как было. Все, как рассказал мне Николай Филиппович Гущин.

В небольшом городке в своей квартире была убита школьница Ирина Ватонина. Когда наша оперативная группа прибыла на место происшествия, судебно-медицинский эксперт дал устное заключение:

— Смерть наступила от ножевых ран. Из общего их количества почти половина была нанесена при жизни.

Мы тщательно осмотрели место происшествия и в результате остановились на следующих версиях. Преступление мог совершить человек с ненормальной психикой: кто-либо из соседей по дому на почве ссоры или мести или кто-то из знакомых...

Группу розыска возглавил я. Предстояло узнать, кто видел Ирину перед ее гибелью. С кем и где она была в день смерти? С кем дружила, ссорилась?

В квартире мы не нашли никаких признаков борьбы, отчаянного сопротивления. На столе нетронутый кошелек с деньгами. Только сосновое полено, валявшееся в стороне от печки, явно было «потревожено». Да на дверной раме, на пузырьке с нашатырным спиртом, на двух кухонных ножах и ножницах обнаружили отпечатки пальцев со следами крови.

Утром мне позвонил начальник оперативно-технического отдела:

— Отпечатки пальцев, обнаруженные на дверной раме и пузырьке, пригодны к сравнению. Установлено точно: они оставлены не родственниками.

Почти все опрошенные как сговорились: «Ирину убил сосед Ватониных — Ульгурский или его же родственница — Манзибура. Они вечно с Ватониными ссорились, дрались не раз. Воспользовались, видимо, что родители девушки уехали в район, и решили отомстить».

Не верилось, что все так легко и просто. А может, усложнять-то как раз и не надо?

Через день после случившегося «сработали» местное радио и сообщения, сделанные нами перед учащимися всех школ города, ПТУ и рабочими предприятий. Хлынули письма... Что ни письмо, то задача, ни одну из которых не решишь просто так, сидя в кабинете.