Уголовного розыска воин - Чергинец Николай Иванович - Страница 32

На Днепре, недалеко от города, есть остров, к нему прибило волной металлическую лодку-казанку, принадлежащую рыбнадзору. Первое, что бросилось в глаза, — поднятый из воды и поставленный на специальную защелку подвесной мотор, торчащие в уключинах весла и на средней банке-скамье, против весел, тело милиционера. Рыбинспектор на корме, возле мотора, на бак с бензином откинулся. Оружие у обоих цело. У милиционера — в кобуре под шинелью, а пистолет инспектора оказался на дне лодки с полным комплектом патронов и со взведенным курком. Мы сразу же решили, что преступление совершено где-то выше острова и лодку прибило к песчаной косе течением. При осмотре было установлено, что у обоих оказалось всего по одному совершенно одинаковому ранению. Крохотные ранки чуть больше спичечной головки повыше переносицы. Эксперты сразу же пришли к выводу, что это пулевые ранения из малокалиберной винтовки. Расположение ран навело на мысль, что стреляли с небольшого расстояния.

Бесспорно, патруль подготовился к встрече с браконьерами. Успели поднять мотор, чтобы в сетях не запутать винт. Милиционер сел на весла и кормой стал подгонять казанку к лодке браконьеров, которых, по всей вероятности, знал инспектор. Именно в таком положении милиционер оказался лицом к преступникам. Ни он, ни инспектор не ожидали сопротивления. Не ждали, что браконьеры начнут стрелять, поэтому не подготовились сами. По моему предположению, первым был убит милиционер. Он даже не расстегнул шинель, чтобы достать оружие. Инспектор увидел опасность и выхватил из кобуры пистолет, дослал патрон, но выстрелить не успел.

Чтобы посадить почти пуля в пулю в мишень, нужно быть очень метким стрелком. Ты же знаешь, что я родился на севере Иркутской области. У нас в Жигалове каждый пацан с детства охотник, а каждый охотник — сверхметкий стрелок. Там, почитай, любому ничего не стоит сбить рябчика в голову, на полтораста-двести метров свалить одной пулей две козы, выждав, когда они сойдутся. Короче говоря, в Сибири меткий выстрел никто не считал за диковину. Но мне подумалось, что тут, в Белоруссии, совсем иное дело. Тут меткий стрелок должен быть на виду. Пришла мысль, что этот стрелок должен выделяться не только меткостью, но и характером. Понял я, что могут подсказать люди, кто из местных жителей способен хладнокровно, без особой необходимости учинить такую расправу.

Что грозило браконьерам? Конфискация сетей, лодки и за злостное нарушение правил рыбной ловли два-три года лишения свободы. При таких обстоятельствах любой здравомыслящий человек не будет отстреливаться.

Там же, на острове, мы снарядили нескольких работников для осмотра берегов вверх по течению Днепра, а сам я вместе с Королевым и начальником уголовного розыска Речицы Иваном Ивановичем Морозовым отправился в село, раскинувшееся по берегу в двух километрах от города. Работники сельсовета, колхозный бригадир подсказали нам, что живет у них в селе некий Щербун, злой, пакостный, совсем никудышный человек, но очень меткий стрелок. В войну, когда пришли фашисты, стал Щербун помощником старосты. Напьется — и за винтовку, грачей влет стрелял, а уж кур деревенских, что фриц какой, половину перещелкал. После освобождения района от фашистов односельчане сами отвезли Щербуна в прокуратуру. Долго он отбывал наказание, затем вернулся в село. Больше не безобразничал. Вместе с сыном — то в лесу, то на реке.

Отправились мы к Щербуну. Жил он на краю села, у самого Днепра, так что огород его у берега заканчивался. Двор большой, ухоженный, амбар, коровник, свинарник, хата, шифером крытая. Зашли и сразу почувствовали, что в доме царит напряженная атмосфера. Щербун-старший — маленький, взъерошенный, юркий мужичонка, сын — копия отца, а хозяйка — полная, крупная, неразговорчивая. Пока мы были в доме, ни на один вопрос толком не ответила, все «не ведаю» да «не знаю». Ни рыбы, ни сетей, тем более оружия в доме не оказалось. Спрашиваем: «Есть лодка?» — «Есть». — «Где?» — «На берегу».

Вместе с обоими Щербунами отправились на берег. Старший показывает на воду, а из воды торчит только нос лодки, цепью к колу привязанный, а вся она под водой. Щербун объясняет, что лодку два дня назад отремонтировали и, чтобы не текла, решили хорошенько ее замочить. Делать нечего, все вместе подтащили ее к берегу и, наверное, с час возились, пока вычерпали воду. Но наши труды оправдались. На корме, в небольшом отсеке-ящике, в иле и песке нашли малокалиберный патрон. Старый, видно, давно там лежал. Но он уже более или менее материально подкреплял наши предположения.

Павел Александрович Королев остался в селе, чтобы выяснить кое-какие обстоятельства, а мы с Морозовым и обоими Щербунами отправились в Речицу и начали разговор. Оба Щербуна заявили, что рыбачить не выезжали, лодку как отремонтировали, так сразу и затопили. Послушал я сына. Человек он уже взрослый, в армии отслужил и недавно демобилизовался. Говорит он, а в глазах у него — страх жуткий. Папиросу берет, а спичка прыгает в руках, словно его озноб бьет. Присмотрелся к нему и вижу, что Щербун-младший просто одержим страхом — точно помешанный. И страх у него не обычный, какой бывает у многих, когда дело доходит до ответственности, а настоящий ужас от того, что совсем недавно произошло у него на глазах. На вопросы парень отвечал заученно: никуда не ездил, был дома, ничего не знает. Отец вел себя совсем иначе. Он ругался, грозил жаловаться, несколько раз заявлял, что не будет отвечать на вопросы. Я пригласил прокурора, но и с ним он себя вел так же. Мне показалось, что, будь у этого Щербуна оружие, он перестрелял бы всех. В это время вернулся из села Королев и вызвал меня из кабинета. Павел Алексеевич отыскал в селе людей, которые видели накануне лодку Щербуна на плаву. Более того, нашелся человек, который наблюдал, как вечером перед убийством Щербун и его сын отъехали на лодке от берега. И самое главное, в пустой силосной яме нашлось около центнера свежей, только что пойманной рыбы.

Вернулся я в кабинет, где следователь допрашивал старшего Щербуна, и спросил, почему он не рассказывает правду, его молчание усугубляет положение сына. А он ответил, что если пропадать, то уж лучше вместе. Снова поехали мы в село, и мать все рассказала. Выдала винтовку. Оказалось, Щербун с вечера выметал сети, под утро половину снял уже с рыбой и собирался выбрать остальные, когда появился инспектор рыбнадзора. Сын предложил выбросить сети и улов и грести к берегу, а отец прикрикнул на него. Когда патрульная лодка, выключив мотор, подошла на веслах довольно близко, он достал из-под брезента винтовку... Дома наставлял сына и жену не признаваться. Никакие доводы, вещественные доказательства, очные ставки со свидетелями, с женой, с сыном не действовали на этого убийцу. Он твердил, что ничего не знает — и все. Мне интересно было разобраться в психологии этого человека, и уже поздно вечером я снова начал с ним разговор. Начал говорить о стрельбе вообще. Смотрю, Щербун оживился. Я рассказал о сибирских охотниках. Он стал слушать меня внимательно. Тогда я заговорил о меткости сибиряков, а он усмехнулся и отвечает, что тут, в Белоруссии, тоже люди оружием владеют. Еще немного поговорили, и он сам рассказал об убийстве. Говорит, что его реакция подвела. Сначала стрелял, а потом думал. «Ну, мол, не об этом теперь речь. Дурак, что винтовку пожалел. Утопить бы ее — и, все...»

В шестьдесят шестом году я сильно заболел, и пришлось уйти в отставку. Вернулся в Москву, подлечился, отдохнул, и потянуло меня вновь на работу. Просто места себе не находил без дела. Однажды встретил Александра Михайловича Овчинникова, генерал-лейтенанта милиции в отставке. Он рассказал, что в Министерстве внутренних дел создан Совет ветеранов милиции, что задача членов этого совета оказывать помощь молодым, давать консультации. Пришел я в министерство, бюро совета рассмотрело мое заявление и решило принять, рекомендовав работать в секции уголовного розыска. Сразу на душе легче стало. В Управлении уголовного розыска то одно задание дадут, то другое. Чувствую, что нужен, что годами приобретенный опыт можно применить к делу. Мне думается, руководство министерства очень правильно делает, привлекая нас, пенсионеров. Ты вот возьми любое производство. Приходит молодой человек с институтской скамьи. И пока настоящим специалистом станет, сколько воды утечет. А в уголовном розыске куда сложнее. На производстве брак — дело нежелательное, но как-то поправимое. Деталь или изделие можно переделать. К тому же сейчас брак за ворота завода не выпустят. У нас же брак в работе не сразу заметишь, а когда, он обнаружится, его исправить уже невозможно. Теоретическая подготовка у молодежи есть, а опыта мало. И я глубоко убежден в том, что нужны опытные наставники. Нужно, чтобы у каждого работника уголовного розыска на первых шагах были свои Фомины и Кихтенки.