Венецианская маска - Sabatini Rafael - Страница 61

• Предыдущая
• 61/73
• Следующая

Перед его мысленным взором промелькнуло видение этого ужасного стального приспособления, изготовленного в форме подковы. Оно охватывало шею сзади, тогда как спереди шелковый шнурок был привязан к винту, который постепенно затягивался и затягивался. И в хватке этого стального воротника из стали и шелка ему виделась стройная белая шея, а выше — маленькое лицо, по-детски светлое и утонченное, с глазами влажными и нежными (какими они были, когда в последний раз смотрели на него) и губами, которые признались в любви, способной все простить.

Оправдать себя такой ценой — значит до конца дней своих быть преследуемым этим видением, презирать себя, помня о спасении, купленном ценой жизни несчастной женщины, которой он, к тому же, обязан самим своим существованием.

Это с одной стороны.

С другой — мысль об Изотте, отец которой строгими глазами вопрошал его о причинах этого необъяснимого колебания. И несмотря на то, что Изотта, возможно, была уже потеряна для него, все-таки мысль о том, какого мнения о нем она должна придерживаться теперь, когда отец расскажет ей об увиденном, была невыносимым мучением.

Не впервые в своей жизни ему приходилось выбирать из двух зол, но никогда прежде выбор не был столь ужасен. Конечно, ему следует выбрать меньшее — то единственное, в котором страдание выпадало только ему, ибо сердцу всякого благородного человека легче самому стерпеть боль, чем причинить ее другому. Было недопустимо оставить на растерзание львам несчастную женщину, которой он был обязан жизнью.

И потому все, что он сказал — и сказал очень веско, — было:

— В этом деле я прошу вас доверять мне.

Мессер Корнер томительную минуту вглядывался в него, не произнося ни слова. В этом взгляде было и некоторое удивление. Словно инквизитор ожидал другого ответа и был разочарован. Вздохнув, он опустился на свою скамью и предоставил своим собратьям продолжить испытание.

Но Габриэль лишь тер свой длинный нос в задумчивом молчании, а дряхлый Барбериго зевнул и стал отирать слезы со своих затуманенных глаз.

Граф Пиццамано с прежним непониманием пристально смотрел на узника.

Оставалось не только признать, что сказанное Корнером -правда, какой бы фантастической она ему ни казалась, но и то, что подразумеваемым согласием с этим Марк-Антуан признавал также свою виновность — ибо существование виконтессы де Сол, учитывая изложенные инквизитором обстоятельства, казалось явным доказательством того, что истинное лицо Марка-Антуана должно быть известным французскому послу. А если это так, возможно лишь единственное умозаключение. И все-таки, в отличие от инквизиторов, граф Пиццамано испытывал слишком серьезные затруднения, чтобы принять такой вывод. Он был крайне смущен.

Его мысли вернулись к его дочери и разговору с ней в ту ночь, когда Марк-Антуан впервые после приезда посетил их. Как же обманутое несчастное дитя было убеждено в своем предположении, что поездку в Венецию Марк-Антуан предпринял прежде всего из-за нее! Какое беспощадное унижение выпало ей теперь в деле ее помолвки! Правда, возможно, сведения об этом допросе помогли бы ей примириться с приближающейся свадьбой с Вендрамином, а это дело тревожило графа Пиццамано более серьезно, чем он позволял этому проявляться.

Из всего этого он мог предположить, что происходящее, по-видимому, к лучшему. Но так ли на самом деле? Чем больше вопросов он задавал себе, тем меньше ответов ему удавалось найти.

Наконец раздался любезный голос Корнера и прервал его размышления. Инквизитор обращался к Кристофоли.

— Проводите заключенного в комнату, предназначенную для него. Ему должны оказывать всякое уважение, укладывающееся в рамки строгого заключения, пока мы не объявим нашу волю.

Зловещие слова обдали холодом сердце Марка-Антуана. Он встал, стиснул руками перила и на мгновение заколебался. Затем, осознав, что открытый протест или притязания оказались бы тщетными, он поклонился Тройке и молча позволил выпроводить себя из комнаты.

Когда дверь закрылась за ним, мессер Корнер спросил, есть ли у графа Пиццамано какие-либо советы, которые могли бы содействовать их обсуждению. Утомившийся Барбериго вновь зевнул.

Граф встал.

— Я бы лишь напомнил Вашим Превосходительствам, что все, что свидетельствует против виконта де Сола, основывается на предположениях, а то, что говорит в его пользу, покоится на твердых фактах.

— Будьте уверены, что мы будем помнить об этом. Для нас, как вы понимаете, препятствием к выгодному для него мнению является виконтесса де Сол.

Подбородок графа утонул в кружевах.

— Я сбит с толку, — признался граф. — Главным образом потому, что я не могу понять, зачем он скрывал свой брак.

— Разве нет более или менее очевидной причины? Признать его означало бы открыть свое истинное лицо. Он мог надеяться по крайней мере убедить нас, что обманул французскую миссию, представившись там Камилем Лебелем. Но мог ли он надеяться убедить нас, что его связь с французским правительством была притворством, если они знали его как виконта де Сола?

— Как я уже отмечал, — вставил Барбериго, — я могу представить себе обстоятельства, в которых виконт де Сол мог посчитать выгодной службу на благо Директории. Мне ясно, что такие обстоятельства есть. Перспектива реставрации в конфискованных имениях, к примеру, могла быть взяткой, которой трудно сопротивляться.

— Я хорошо его знаю и никогда не смогу поверить в это, — сказал граф решительно. — Но с другой стороны, перед вами — известные факты услуг, оказанных им Венеции, каждая из которых противоречит выводу, к которому вы склоняетесь.

— Будьте уверены, — сказал Корнер, — что факты будут иметь должный вес.

Затем он весьма учтиво склонил голову.

— Мы благодарны вам, господин граф, за ваше содействие. Усмотрев в этом прощание, граф Пиццамано степенно поклонился Тройке и вышел, глубоко обеспокоенный в душе.

Барбериго заерзал на скамье.

— Надо ли расточать слова по этому поводу? По-моему, дело ясное.

Корнер обратился к нему с любезной, почти капризной улыбкой.

— Я завидую вашей проницательности. Мои же несчастные глаза пытаются пробиться сквозь завесу тумана. А каково ваше положение, мессер Габриэль?

Габриэль пожал узкими плечами.

— Совершенно запутался в тех догадках, которые мы затронули.

— Конечно, — проворчал Барбериго, — вам не по вкусу дальнейшее разбирательство.

— Это было бы бессмысленно, мы лишь ходили бы по кругу.

— И я говорю то же самое, — разгневался старик. Он пронзительно прочистил горло и заявил:

— Итак, к наказанию. Корнер задумался.

— Ваше Превосходительство решили назначить кару в качестве решения в деле столь затруднительном, как это?

— Я? А разве не в этом моя обязанность? Для колебаний нет времени. Когда мы окружены шпионами и врагами, наш долг — приносить государству несомненную пользу.

— Наш первый долг — быть справедливыми, — сказал Корнер. Габриэль повернулся лицом к красному инквизитору, желая разобраться.

— Но если мы не готовы ни обсуждать этот случай дальше, ни объявить кару за это, то что же делать?

— Отложить, — сказал Корнер и плотно сжал губы. — Весы правосудия в этом деле столь уравновешены, с чем вы должны согласиться, что остается единственное — ждать, пока какое-то новое открытие не нарушит этот баланс. К такому мнению я пришел в итоге размышлений. Если вы не сможете с ним согласиться, нам придется направить это дело в Совет Десяти.

— Вы успокоили меня, — сказал меланхоличный Габриэль. — Я согласен всем сердцем.

Вместе они смотрели теперь на Барбериго и ждали. Старик поморгал на них своими слезящимися глазами. От досады его голова тряслась сейчас более обычного.

— Я не стану противоречить вам, — сказал он наконец. — Но эта отсрочка — пустая трата времени. Этот молодой джентльмен был нахальным, что у меня всегда ассоциируется с виновностью. Но я не хочу экспериментировать. Было бы более милосердно не держать его в томительной неопределенности, ибо предопределено, что он в конце концов должен попасть к душителю. Тем не менее, раз уж вы настаиваете на этом, давайте отложим приговор.

• Предыдущая
• 61/73
• Следующая