Венецианская маска - Sabatini Rafael - Страница 54

• Предыдущая
• 54/73
• Следующая

— Почему я должен отрицать это? У нас было разногласие, которое не допускало урегулирования другим путем.

— В чем суть его? — спросил граф. Вендрамин заколебался с ответом.

— Суть, господин граф, очень личная.

Но непреклонные старомодные представления графа Пиццамано о чести делали его настойчивым.

— Она не может быть настолько личной, что мне недопустимо узнать о ней. Честь одной из сторон должна быть поставлена под сомнение. Принимая во внимание родство со мной, к которому вы стремитесь, думаю, я имею право знать обстоятельства.

Вендрамин казался встревоженным.

— Я признаю это право. Но я не могу открыть причину моей ссоры с Мелвилом, не причиняя несчастья там, где я меньше всего хотел бы его причинить. Если вы, сэр, позволите Изотте быть вашим представителем, я откровенно расскажу ей все. И когда я сообщу это непосредственно ей, на ее усмотрении будет то, что вы желаете узнать.

Граф Пиццамано раздумывал. Он решил, что понял. В отношении чувства, существовавшего между его дочерью и Марком-Антуаном, Изотта была однажды очень откровенна с ним. Сдержанность, которую, как он был убежден, они оба проявляли, он уважал и хвалил. Но он понял, что у человека в положении Вендрамина обнаружение этого чувства могло привести к вспышке ревности, что вполне могло быть причиной ссоры. Обдумав все, он решил, что лучше уступить просьбе Вендрамина. Объяснение между ним и Изоттой могло разрядить атмосферу и облегчить дальнейшее.

Он кивнул.

— Пусть так. Пойдем, Доменико, и позволим Леонардо объясниться с Изоттой. Если она будет удовлетворена, то не будет причин быть неудовлетворенным и мне.

Доменико без возражений вышел. Но едва они вышли, он обратился к отцу.

— Леонардо должен объяснить нечто более существенное, чем дуэль. Вы видели, сэр, как он страдает от боли в левом плече? Вы видели его движение, вы слышали его вскрик, когда я умышленно толкнул его?

— Я видел, — сказал граф, удивляя своего сына быстротой и мрачностью этого ответа.

— Тогда не забывайте подробности, услышанные нами от слуги. Нападавших было четверо. Двое из них были ранены, причем один из них — в плечо; и это был главарь шайки. Такое совпадение! Не сделаете ли вы выводы из этого?

Высокий и худощавый, но против обыкновения менее выпрямившийся, граф остановился перед своим сыном. И Доменико вдруг осознал, что его отец, пожалуй, сильно постарел за последнее время. Темные глаза по сторонам этого с горбинкой носа не имели прежней твердости взгляда. Он вздохнул.

— Доменико, я не желаю делать выводы. Он предпочел изложить суть его ссоры с Мелвилом Изотте. Я полагаю, что он расскажет все. Она разберется с этим. Пусть она примет решение и возьмет ответственность на себя.

Капитан понял, что впервые в своей жизни его отец увиливает от проблемы. Она была слишком великадля него. И Доменико заговорил с возмущением:

— А если Изотта, как я вас предупреждал, не будет удовлетворена этим объяснением? Что тогда?

Граф положил руку на плечо своего сына.

— Разве я не сказал, что решение принимать ей? Я имею в виду это со всеми вытекающими последствиями. А единственное, о чем я молюсь, учитывая, как много этим затронуто — что для вас также ясно, как и для меня, — чтобы она сумела принять решение милосердно. Еще более горячо я молюсь, чтобы у нее не было оснований принять строгое решение.

Доменико склонил голову.

— Я прошу вас простить мою самонадеянность, сэр, — сказал он.

Изотте же в библиотеке предоставился не самый удобный случай для вынесения приговора. Объяснения, которые Вендрамин предложил ее вниманию, были скорее обвинением, чем защитой.

— Не сядете ли вы, Изотта, чтобы я мог по-прежнему сидеть? — попросил он ее. — Я все еще слаб.

— Из-за вашей раны, — сдержанно сказала она, усаживаясь напротив него.

— О, да, из-за моей раны, — признал он немного высокомерно. — Но это — рана после моей дуэли с мессером Мелвилом, о которой я собираюсь рассказать. Когда я расскажу вам об этом, думаю, вряд ли вы пожелаете ворошить ход нашей ссоры. Совершенно справедливо, что я пытался убить его в поединке. Не было человека, более оправданного в таком желании. Ибо я обнаружил, что этот негодяй обесчестил меня. Надо ли рассказывать вам, как?

— Вы предлагаете мне догадываться об этом?

В молчании он пристально посмотрел на нее, шокированный ее спокойствием. Он был близок к тому, чтобы ненавидеть ее за этот дух холодной, невинной чистоты, который витал вокруг нее, словно ореол над львом Св. Марка, и который он считал уловкой распутницы. Он удивлялся, что она посмела противостоять ему с таким насмешливым самообладанием, несмотря на то, что было у нее на сердце. Он должен был убедиться, что может сокрушить это самообладание.

— Я обнаружил, — сказал он, — что ваш мессер Мелвил был соблазнителем дамы, которую я надеялся сделать своей женой.

Она напряглась и выпрямилась; румянец медленно заливал ее щеки.

— Вы не можете сказать этого обо мне, — произнесла она Он вскочил, в накале страсти забыв рану и слабость.

— Я должен выдвинуть доказательства, чтобы вы прекратили свое тошнотворное лицемерие? Я должен рассказать вам, что я узнал вас даже под маской, которая столь стремительно промелькнула передо мной, убегая из жилища Мелвила однажды утром несколько месяцев назад? Я должен вам рассказать, как я узнал об этом? Я скажу вам, что у меня есть улика, которой я могу убедить и других. Я…

— Прекратите! — воскликнула она и тоже оказалась на ногах, лицом к лицу с ним. — Как посмели вы пачкать меня своими низкими предположениями? Совершенно верно, той дамой была я. Можете ли вы предположить, что я когда-нибудь откажусь от чего-нибудь, что я когда-либо сделала? Но между тем, для чего я туда пошла, и тем, что вы столь бесстыдно предположили — сама такая мысль безумна — та же разница, что между снегом и грязью.

Теперь он не мог пожаловаться, что она была холодным и бесчувственным шедевром, неспособным испытывать страстей. То было страстное чувство — уничтожающее, испепеляющее чувство гнева, — перед которым он дрогнул.

— О, моя мысль безумна? Сравните ее с любой другой мыслью здесь, в Венеции! Сравните, если посмеете, с мыслью вашего собственного отца! Спросите, каково будет его предположение, если он застанет знатную даму, таким вот образом закрывшуюся в доме мужчины, если он видел ее фактически в его объятиях.

Если хотите, чтобы сердце вашего отца разорвалось от позора, спросите его об этом.

Эта тирада была для ее гнева как вода для огня. Но осознание ею правоты того, что он отстаивал, привело не более чем к обычному ее спокойствию.

Почти успокоившись, она вновь села и, подавив эмоции, заговорила ровным бесстрастным голосом. Если в том, что она сказала, и были оправдания, то лишь в словах, но вовсе не в ее тоне.

— Слушайте, Леонардо, — и она хладнокровно рассказала ему обстоятельства и цель того визита к Марку-Антуану. У нее получился довольно длинный рассказ, и слабость вынудила его вновь сесть, пока шло повествование. Если оно и убедило его, он не показал этого. Напротив, его ответная реплика касалась главным образом неправдоподобности рассказа.

— И кроме этого отречения, как вы это назвали, не было другой причины для визита? Однако, хотя этот мужчина был здесь постоянным посетителем и вам часто выпадали случаи побеседовать с ним, вы предпочли путь, который всякая венецианская дама, дорожащая своей репутацией, должна отвергнуть с отвращением?

Она знала, что было бесполезно объяснять это ее настоятельной потребностью оправдаться в глазах Марка-Антуана — потребностью, которая не терпела отлагательства. Это было нечто такое, чего он никогда бы не понял. Такое объяснение лишь подвергло бы ее оскорбительной недоверчивости. Поэтому она сказала просто, но очень твердо:

— Именно это я и предпочла. Я не могла понять неосторожности этого поступка Но ничего, кроме неосторожности, в этом, конечно, не было.

— Разве кто-нибудь поверит этому, Изотта?

• Предыдущая
• 54/73
• Следующая