Венецианская маска - Sabatini Rafael - Страница 49

• Предыдущая
• 49/73
• Следующая

Из-под белой повязки донеслось свирепое быстрое бормотание:

— Мы терзаем наши уши уже четверть часа. Если вы не можете дотянуться до этого парня, ради бога, прекратите вопли этой чертовки.

В стремлении покончить с этим, говоривший двинулся вперед почти безрассудно.

Марк-Антуан, в ком гнев затмил осмотрительность, уступил соблазну. Встречая колющий выпад, он парировал его вращательным движением шпаги и, отбившись, подался вперед слишком смело. Один из вновь прибывших, плотного телосложения, осторожный и опытный, который больше наблюдал, чем действовал, быстро использовал предоставившийся ему шанс и с незащищенного Марком-Антуаном фланга пронзил его шпагой.

— Пожалуй, этого ему хватит, — проворчал он.

Оружие выпало из вытянутой руки пораженного человека. На мгновение он возник во весь рост в их поле зрения, качнувшись вперед и судорожно выпрямившись на пороге. Потом он согнулся и рухнул вперед, на аллею, тогда как позади него раздался крик виконтессы, причем совсем на иной ноте, нежели предыдущие.

Поразивший Марка-Антуана убийца потрогал его, неподвижно лежавшего ничком, ногой.

— Да, он скончался, — прокаркал он. Предводитель в белой повязке не успокаивался:

— Он мертв?

— Так же мертв, как Иуда, после того, как я проткнул его. Пойдемте, нам надо осмотреть себя.

Говоря это, он быстро огляделся по сторонам. Крики виконтессы были не напрасны. Свет приближался по Корте дель Кавалло, а с ним — и шум голосов, тогда как со стороны моста приближались три темные фигуры, одна из которых размахивала веслом.

Убийцы оказались между двумя группами. Но головорез, рассматривавший Марка-Антуана, — а это был Кантарини — слыл человеком многоопытным. Он быстро оценил ситуацию.

— Сюда, за мной, — скомандовал он своему соседу.

Вместо повиновения человек в белой повязке повернулся и нырнул в проем. Его нога была уже на пороге, а клинок ощупывал темноту, когда тяжелая рука Кантарини легла на его плечо и вышвырнула его обратно.

— Черт бы вас побрал, идиот! — гневно выругался тот.

— Поберегите ваше дыхание для бега, мой господин, — зарычал Кантарини и потащил его.

— Вот так. Плечом к плечу. За мной, плотнее! — прокаркал он команды тем двоим.

Они бросились к воде, отбросив тех троих, что оказались перед ними. Перед их грозными клинками даже парень с веслом — единственный, обладавший хоть каким-то оружием, — бессильно отступил в сторону.

Так они достигли набережной, и человек в маске почти свалился в гондолу, ожидавшую их, уставший и ослабевший от раны, которую он не замечал в пылу схватки. Едва гондола тронулась, он повалился на подушки фелцы, сдернул повязку с лица и, разорвав на груди костюм, обнажил в свете фонаря белье, потемневшее от крови.

Кантарини, склонившись над ним, тихо выругался при виде этого.

— Святой Марк! Он достал вас, Вендрамин?

Он встал на колено, чтобы обнажить рану, тогда как его компаньон занялся потерями другого, конец мучений которого был уже близок.

— Ничего, — сказал Вендрамин. — Я потерял немного крови. Только и всего. Но осмотрите.

— Клянусь, — сказал Кантарини, — этот парень должен был заниматься моим ремеслом. Он бы добился больших успехов. Убить человека, который сумел пронзить двух нападавших из четырех — это заставляет меня чувствовать себя убийцей.

Если Вендрамин и испытывал сожаление, что не осуществил свое намерение расправиться с этой лживой Далилой таким же образом, то это сожаление не могло испортить полученного им удовольствия даже в его полуобморочном состоянии. Он рассчитался с этим подлым англичанином и устранил всякую угрозу препятствий в будущем. Его переполняло вдохновляющее чувство защищенной чести.

Те трое, что шли на помощь со стороны набережной со столь добрыми намерениями, но оказались так беспомощны, были Ренцо, его гондольер и Филибер, который спешил сюда со своими предостережениями, побывав ранее в доме Гаццола.

Они достигли места схватки на мгновение раньше группы с фонарем, пришедшей в аллею с другой стороны — группы, состоявшей из портье посольства, его сына и секретаря Жакоба. Портье держал бландебас37, а Жакоб размахивал безобразного вида саблей.

Стоя на коленях в грязи аллеи, виконтесса жалобно всхлипывала над телом Марка-Антуана, умоляя его сказать ей хотя бы что-нибудь. Она не осознавала появления Жакоба, пока он не опустился на колено с другой стороны тела. Жак, сын портье, светил ему фонарем.

Потом она почувствовала руки, взявшие ее за плечи и руки, — сильные руки, которые помогли ей подняться, — и Конри, портье посольства, нежно увещевал ее:

— Мадам! Мадам! Мадам виконтесса!

— Оставьте, оставьте меня, — прозвучал ответ, прерываемый рыданиями.

Все ее внимание в эту минуту было приковано к выражению лица Жакоба, руки которого были заняты делом.

Он аккуратно перевернул Марка-Антуана, открыв образовавшуюся под телом кровавую лужу. Когда она поняла природу этого темного пятна, поблескивающего в свете фонаря, протяжный крик ужаса вырвался у нее.

Жакоб вглядывался в губы Марка-Антуана, рукой нащупывая его сердце.

Понизив голос, она спросила:

— Он… он? — она не осмеливалась закончить вопрос.

— Он не умер, гражданка, — сказал мрачный секретарь.

В ответ она не издала ни звука. Ее всхлипывания прекратились, и она словно не смела выразить благодарность за то, что еще могло не иметь под собой оснований.

Жакоб поднялся и тихо отдал необходимые распоряжения.

Они перенесли Марка-Антуана на расстеленный плащ. Затем Конри и его сын, Филибер и Ренцо взялись за углы. Так они бережно пронесли раненого по аллее и через Корте дель Кавалло обратно в посольство. Следом, поддерживаемая Жакобом, шла виконтесса, едва переставлявшая отяжелевшие ноги.

Когда Марка-Антуана положили в комнате портье. Ренцо и его гондольер ушли, предупрежденные Жакобом о том, что никому нельзя рассказывать о случившемся. Молодой еврей понимал, что к чему, и понимал, что молчание — лучшая мера предосторожности при любых обстоятельствах.

Ренцо, однако, решил, что к его госпоже это предупреждение не относится. Проведенный к ней ее горничной, он передал записку Марка-Антуана и, когда она прочитала ее, он рассказал ей о том, что произошло. Она стояла перед ним взволнованная, выпрямившаяся, не издавшая ни звука, но глаза на ее мраморно-белом лице были словно две темные блестящие лужицы. При виде горя на этом лице, Ренцо поспешно заявил, что мессер Мелвил не только жив, но и, несомненно, выздоровеет.

Слегка покачнувшись, она оперлась на стол и так застыла, пока охватившее ее состояние, близкое к обмороку, не прошло. Она взяла себя в руки. Они были твердого склада характера, эти Пиццамано, и Изотта, при всей ее утонченности, унаследовала свою долю этой несгибаемости. С высохшими глазами, с пугающим спокойствием она расспросила Ренцо, но не смогла вытянуть у него ничего о личностях напавших на Марка-Антуана людей. Было так темно в этой проклятой аллее.

Несмотря на великое свое мужество, она не могла вытерпеть неопределенности, которая обязательно сопутствует бездеятельности. Приняв решение, отметая все возможные сдерживающие соображения, она приказала своей горничной принести плащ и капюшон. Не обращая внимания на то, что она может понадобиться матери и что мать, еще не удалившаяся к себе, может обнаружить ее отсутствие, она выскользнула из дома в сопровождении Ренцо. Они прошли через сад, чтобы портье не мог видеть ее ухода, и открыли замок калитки, которая выходила на маленькую площадь, после чего по мостику над узкой протокой вышли на открытое пространство, прилегающее к широкому каналу Св. Георгия. Отсюда в нанятой гондоле они проделали путь до Мадонны дель Орто.

К Лальманту, которого этот визит чрезвычайно удивил, ее пропустили без малейших колебаний. В приемной, служившей ему кабинетом, он встретил ее с глубочайшим почтением.

• Предыдущая
• 49/73
• Следующая