Дети капитана Гранта. Вокруг света в восемьдесят дней - Верн Жюль Габриэль - Страница 18

• Предыдущая
• 18/37
• Следующая

В ту минуту, когда мистер Фогг выходил из вокзала, к нему подошел полисмен и спросил:

– Мистер Филеас Фогг?

– Да.

– А этот человек – ваш слуга? – прибавил полисмен, показывая на Паспарту.

– Да.

– Будьте любезны оба следовать за мной.

Мистер Фогг ни одним жестом не выразил своего удивления. Полицейский был представителем закона, а для всякого англичанина закон – святыня. Паспарту, как истый француз, попробовал было рассуждать, но полисмен коснулся его своим жезлом, и мистер Фогг сделал своему слуге знак подчиниться.

– Может ли эта дама сопровождать нас? – спросил мистер Фогг.

– Может! – ответил полисмен.

Полицейский проводил мистера Фогга и его спутников к пальки-гари – четырехколесному и четырехместному экипажу, запряженному парой лошадей. Тронулись в путь. Во время переезда, длившегося двадцать минут, никто не проронил ни слова.

Экипаж сначала пересек «черный город» – узенькие улички, загроможденные лачугами, где ютились грязные и оборванные люди – разноплеменное население этих кварталов. Затем он проехал европейский город, застроенный кирпичными домами, осененный кокосовыми пальмами и ощетинившийся строительными лесами; здесь, несмотря на утренний час, проезжали элегантные всадники и двигались роскошные кареты.

Экипаж остановился перед каким-то зданием невзрачного вида, мало похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников – их с полным правом можно было так назвать – и провел в комнату с решетками на окнах. Затем он объявил:

– В половине девятого вы предстанете пред судьей Обадия!

Затем он вышел и запер дверь.

– Ну вот! Мы арестованы! – воскликнул Паспарту, опускаясь на стул.

Миссис Ауда, тщетно стараясь скрыть волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:

– Вы должны расстаться со мною, сударь! Вас преследуют из-за меня! За то, что вы меня спасли!

Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что он во всех случаях не покинет молодой женщины и сопроводит ее до Гонконга.

– Но пароход отходит в полдень! – заметил Паспарту.

– Мы еще до полудня будем на борту, – спокойно ответил невозмутимый джентльмен.

Это было сказано так уверенно, что Паспарту невольно повторил про себя:

– Черт побери! Ну, конечно! Еще до полудня будем на пароходе! – Но он отнюдь не был в этом уверен.

В половине девятого дверь комнаты отворилась. Появился полисмен и провел арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и местных жителей. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту сели на скамью перед возвышением, предназначенным для судьи и секретаря.

Почти тотчас же вышел в сопровождении секретаря и сам судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и ловко надел его себе на голову.

– Слушается первое дело, – объявил он.

Но вдруг он поднес руку к голове и воскликнул:

– Эге! Да ведь это не мой парик!

– Ваша правда, мистер Обадия, – это мой, – сказал секретарь.

– Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья может вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря?

Произошел обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь сгорал от нетерпения – ему казалось, что стрелка громадных часов, висевших в зале суда, страшно быстро движется по циферблату.

– Слушается первое дело, – повторил судья.

– Филеас Фогг! – провозгласил секретарь Ойстерпуф.

– Я, – ответил мистер Фогг.

– Паспарту!

– Здесь! – отозвался Паспарту.

– Превосходно! – начал судья. – Вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея.

– Но в чем нас обвиняют? – нетерпеливо перебил Паспарту.

– Вы это сейчас узнаете, – ответил судья.

– Сударь, – начал Филеас Фогг, – я британский гражданин и имею право…

– С вами непочтительно обошлись? – спросил судья.

– Отнюдь нет.

– Прекрасно! Вызовите жалобщиков.

По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввел в зал трех индийских жрецов.

– Так я и думал! – прошептал Паспарту. – Это те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу молодую даму.

Жрецы встали перед судьей, и секретарь громким голосом прочел их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браминского святилища.

– Вы слышали? – спросил судья Филеаса Фогга.

– Да, – ответил мистер Фогг, посмотрев на часы, – слышал и признаю.

– Ага! Вы признаете?..

– Да, признаю и жду, чтобы эти три жреца в свою очередь признались в том, что они были намерены делать в пагоде Пилладжи.

Жрецы переглянулись. Они, казалось, ничего не поняли из слов обвиняемого.

– Вот именно, – нетерпеливо вмешался Паспарту, – в той самой пагоде Пилладжи, перед которой они собирались сжечь свою жертву!

Снова полная растерянность жрецов и крайнее изумление судьи Обадия.

– Какую жертву? – спросил он. – Кого сжечь? В самом центре Бомбея!

– Бомбея? – воскликнул Паспарту.

– Ну да. Ведь речь идет не о пагоде Пилладжи, а о пагоде Малабар-Хилл в Бомбее.

– В качестве вещественного доказательства представлены башмаки святотатца, – прибавил секретарь, ставя на стол пару обуви.

– Мои башмаки! – закричал Паспарту, который был до того удивлен, что не мог сдержать невольного восклицания.

Можно себе представить, какая путаница была в умах и господина, и его слуги. Они давно забыли про случай в бомбейской пагоде, и вдруг он неожиданно привел их на скамью подсудимых здесь, в Калькутте.

Дело в том, что сыщик Фикс оценил все выгоды, какие он мог извлечь из злосчастного поступка Паспарту. Отложив на двенадцать часов свой отъезд, Фикс предложил жрецам Малабар-Хилла совет и помощь. Он пообещал им добиться крупного возмещения за нарушение святости храма, хорошо зная, что английское правительство очень сурово относится к подобным проступкам, и с ближайшим поездом отправился со жрецами следом за осквернителями. Вследствие задержки, вызванной освобождением молодой вдовы, Фикс и его индусы прибыли в Калькутту раньше Филеаса Фогга и Паспарту, которых местные власти, предупрежденные телеграммой, должны были задержать при выходе из вагона. Можно себе представить, как был раздосадован Фикс, узнав, что Филеас Фогг еще не приехал в столицу Индии. Он решил, что его вор сошел на одной из станций Индийской железной дороги и скрылся в северных провинциях. Одержимый смертельным беспокойством, сыщик целые сутки безотлучно находился на вокзале. И какова же была его радость, когда утром он увидел путешественников, выходивших из вагона; правда, с ними была какая-то молодая дама, присутствие которой казалось Фиксу необъяснимым. Он сейчас же подослал к ним полисмена, и вот каким образом мистер Фогг, Паспарту и вдова раджи Бундельханда предстали перед судьей Обадия.

Если бы Паспарту был менее занят ходом дела, он мог бы заметить в уголке зала сыщика, который следил за ходом судебного заседания с вполне понятным интересом, ибо в Калькутте, так же как в Бомбее и Суэце, ордер на арест все еще не был им получен.

Между тем судья Обадия приказал занести в протокол признание, вырвавшееся у Паспарту, который отдал бы все на свете, лишь бы взять обратно свои неосторожные слова.

– Признаете ли вы факт преступления? – спросил судья.

– Признаю, – холодно ответил мистер Фогг.

– Ввиду того, – продолжал судья, – что английский закон равно охраняет религиозные верования всех народов, населяющих Индию, и принимая во внимание, что проступок признан обвиняемым Паспарту, пытавшимся коснуться кощунственной стопой пола пагоды Малабар-Хилл в Бомбее двадцатого октября сего года, суд постановляет приговорить вышеупомянутого Паспарту к двум неделям тюрьмы и штрафу в триста фунтов.

– Триста фунтов? – воскликнул Паспарту, которого по-настоящему огорчил только штраф.

• Предыдущая
• 18/37
• Следующая