Я побывал на Родине - Зотов Георгий Александрович "Zотов?" - Страница 7

• Предыдущая
• 7/36
• Следующая

Я понял — не один я, конечно, — что придется крепко бороться за свое существование, иначе погибнешь, пропадешь, и никто на твою погибель не обратит ни малейшего внимания. Война, плен, концлагерь — люди не раз испытывали это положение, когда каждый думает только о себе, боясь, как бы не упасть и не быть затоптанным… Да, но ведь война окончилась, люди едут по домам, к ним протянуты руки любящей родины!

Что-то было не в порядке в этом мире…

Со мною была жена и ребенок — двое беспомощных существ. Единственная их защита — это я. Мне нужно было стать не таким, каков я от природы, стать жестким, настойчивым, сильным и решительным. И к моему удивлению, во мне — не могу объяснить, как — произошла душевная перемена, которой я сам себе не представлял. Передо мною стояла только одна цель: я должен доставить жену и ребенка домой живыми и здоровыми, а уж какими путями это будет сделано — совершенно безразлично.

Я со звериной жадностью ел свою долю каши, твердо надеясь, что эта клееобразная масса не причинит мне вреда. Так оно и было. Жена тоже благополучно справилась с недоваренным концентратом. Но многие заболели и отчаянно мучались.

К вечеру мы прибыли в какой-то большой город. Начальник эшелона прошел вдоль поезда, объявляя, что на этой станции мы простоим целую ночь, так что можно будет не спеша сварить себе поесть. На вопрос, можно ли отлучиться от поезда, начальник ответил, что можно, но на свой собственный риск.

Я выскочил из вагона и стал осматриваться. Мы стояли на запасном пути. Вдали виднелся город, было видно что он — большой, но как он назывался, никто из нас не знал. Повсюду вдоль колеи видны были огни костров: репатрианты готовили себе ужин. Картина как будто мирная, но от нее мучительно щемило сердце.

Когда совсем стемнело и многие, поужинав, улеглись спать, я решил немножко пройтись. Мне безотчетно хотелось удалиться от поезда, который мне сделался глубоко противен. Когда я добрел до вагона начальника поезда, то заметил, что он тоже прогуливается. Но я прошел мимо него, не останавливаясь. Он окликнул меня. Я остановился, он подошел ко мне:

— Вы это куда собрались? Вы, случайно, не драпу ли собираетесь давать?

Я не сразу сообразил, что он хочет сказать. С какой стати я стал бы убегать?

— Если собираетесь драпать, то послушайте хорошего совета: не нужно. Все равно поймают, тогда еще хуже будет.

— Да зачем же мне? Если бы я не хотел ехать, то просто напросто остался бы у себя дома!

— Где это: дома? — удивился он.

— Во Франции! Я ведь не советский… У меня французское гражданство, и я еду к семье моей жены в Советский Союз. Вот, вышел пройтись, надо ноги размять.

— Вот это здорово! — воскликнул начальник эшелона, — я и не предполагал, что в моем поезде есть французы!

Его голос звучал уже приветливо.

— Куда вы едете, конкретно?

— В Краснодар.

— А где ваша жена?

— Она в вагоне. Укладывает маленького спать.

— Сколько вашему ребенку?

— Две с половиной недели.

Начальник эшелона тихонько присвистнул.

— Вот это номер… Едет себе такое существо, и не подозревает, куда его папка с мамкой везут.

Он произнес эти слова как бы про себя. И потом решительно обратился ко мне:

— Вы знаете что? Забирайте ваши вещи и переходите в мой вагон.

Я положительно окаменел от неожиданности. Неужто, в самом деле, этот странный человек добр?

— Что же вы стоите? Валяйте, приводите жену с ребенком. Только… Старайтесь — тихонько, потому что не могу же я забрать в свой вагон всех, у кого дети.

В нашем вагоне уже почти все спали, однако не все. Я не знал, как устроить, чтобы наш уход не заметили. Моя жена еще не спала. Я шепотом объяснил ей, в чем дело. Она сразу встала и взяла ребенка на руки. Осторожно переступая в темноте через спящих, мы добрались до дверей. Я соскочил и принял ребенка. Он крепко спал. Жена тоже спрыгнула наземь и мы пошли к пассажирскому вагону. Начальник ожидал нас у дверей. Тут только вспомнил я, что забыл поблагодарить. Но он только махнул рукой.

В пассажирском вагоне было совершенно пусто. В одном из купе я усадил жену с ребенком, а сам пошел за вещами. Это сложное предприятие удалось мне довольно легко. Только наша соседка, которую я нечаянно задел, вскочила, полусонная и собиралась уже кричать, но я назвал себя, и она сразу успокоилась. Но когда я стал собирать вещи, соседка это заметила, и мне пришлось пуститься в объяснения. Я сплел ей, что мы-де переходим в другой вагон, где просторнее и где я нашел знакомых. Я также поспешил сказать, что без нас другим пассажирам останется больше места.

Соседка помогла мне вытащить наши чемоданы, и я, пожелав ей спокойной ночи, удалился.

Целое купе хорошего пассажирского вагона в нашем полном распоряжении! Мы можем ехать хоть целый месяц! Просторно, чисто, достаточно воздуха. Я торжествовал. Мы растянулись на скамьях друг против дружки. Даже не нужно было укрываться: в вагоне было тепло. А те-то, несчастные, остались там, в телячьих вагонах, в тесноте и в вонище! Возникло чувство неловкости, которое я постарался немедленно подавить. Однако — не спалось. Я решил еще раз выйти подышать свежим воздухом. Когда я проходил мимо купе начальника, то заметил огонек его папиросы. Выходная дверь была заперта и выйти я не смог. Но можно пройти в противоположный конец вагона и там открыть окно. Когда я проходил мимо купе начальника, он меня позвал.

— Вы что? Хотели еще куда сходить?

— Что-то не спится, — ответил я, — хотел немного подышать…

— Присядьте. Мне тоже что-то не спится. Курите? - спросил он, протягивая мне пачку папирос.

— С удовольствием! Давно уже не курил настоящей сигареты.

— Это не сигарета, это русская папироса.

Он дал мне прикурить. Я понял, что предстоит разговор.

— Вы не подумайте, что я вас допрашиваю… Но я хотел бы, чтобы вы мне рассказали, как вообще живется во Франции. Да, вообще… Я, понимаете, встречал много французов, но они все держались так это, особняком. Да и трудно с ними разговаривать.

— Что же я могу вам сказать? Если я скажу, что во Франции живется хорошо, то вы, конечно, подумаете: вот, расхваливает свою страну. Но если я скажу, что во Франции плохо… то мне почему-то кажется, что вы тоже можете не поверить.

— А вы мне просто расскажите, как вообще вы жили. Понимаете? Просто: как и что. И я поэтому буду себе представлять, как другие могли жить.

— Мы жили прекрасно. У меня отец работал на фабрике, отцовского заработка хватало на всех. Имели хорошую квартиру от фабрики. В семье нас было пятеро. Я окончил школу и поступил в среднее техническое училище. Имели мы дома всего вволю… Вот, в общих чертах все, что я могу вам сказать.

— Кем был ваш отец?

— Рабочим.

— То есть… Техником? Мастером?

— Да нет, до этого ему дойти не удалось. Простым рабочим.

Начальник эшелона молчал. Я видел, как красная огненная точка чертила неровный след туда-сюда. Начальник курил, и мне сдавалось, что ему хочется что то сказать. Он был — думалось мне, — сильно взволнован. Наконец он заговорил.

— Вот… Не понимаю… Говорилось так, что все эти страны прогнили. Я всю войну провел в наступлении. Чем дальше идем на Запад, тем лучше все выглядит. Стоят домики побольше, поменьше. На одну семью, на две семьи, а то — целые блоки. Но везде квартиры замечательные. И кого ни спросишь, все отвечают, что они — рабочие. Указывают, на каком заводе. И вообще видно по лицу, по рукам, по разговору: действительно, не врет. Я сам из рабочей семьи. Но у нас никогда не было такой квартиры. Да и сейчас у меня нет…

Мне весь этот разговор был очень неприятен. Вспомнился доктор, который советовал возвратиться во Францию. Неужели все действительно так плохо в России? Я был сбит с толку.

— Зачем вы едете в Советский Союз? — спросил меня начальник. — Вам во Франции последнее время не везло, что ли?

— Нет, почему? Нам плохо не было. Моя жена очень скучала по своим родным, по дому, вообще по родине. Ну, что же, может быть, мы еще вернемся обратно.

• Предыдущая
• 7/36
• Следующая