Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан - Страница 76

• Предыдущая
• 76/91
• Следующая

— Все люди такие разные, — задумчиво пробормотала Ума. В этот день она вновь присоединилась к нам. Ласковые, но слишком много повидавшие глаза женщины смотрели куда-то вдаль, затуманенные воспоминаниями. — Он был лучше всех, — вздохнула она.

Нет мужчин, похожих друг на друга. Каждый наособицу. Я буду описывать его не торопясь, с головы до ног. Я перебирала пальцами его короткие седые волосы и ту единственную черную прядь, которую я могла намотать себе на палец, а мои волосы уже отросли до прежней длины, потемнели, и с помощью хны я окрасила их в рыжий цвет с проблесками чистого золота, и локоны вновь стали пышными, шелковыми, благоухающими. К моей щеке, и цветом, и гладкостью напоминавшей спелый персик, прижимались подбородок и скула цвета меди, покрытые колкой белой щетиной. Его дыхание было чуточку кисловатым, словно молоко, перед тем как свернуться, а мое отдавало изюмом и медом. Его квадратный подбородок — и мой округлый, проступившие жилы и морщины на его шее — да, у меня теперь тоже есть пара складок, но тогда их не было. Его плечи вдвое шире моих, гладких, тонких, округлых, кожа очень белая, но я нашла пару красных пятен, соответствовавших моим родинкам. Мои груди подобны гранату, только они намного мягче, с крупными сосками, твердеющими при его прикосновении порой ему даже удавалось извлечь из них сладостную капельку; а грудь Оуэна была гораздо шире и совершенно плоской, соски крошечные, и я лизала их, пока они не становились твердыми, точно зернышко, и волосы у него на груди были жесткими, как проволока. Его руки я бы уподобила корням баньяна, крепким и цепким, их неторопливое и вместе с тем страстное объятие было благодатным, как солнечное тепло; а мои руки больше похожи на гладкие ветки высокой и тонкой осины. Мой живот — покатый свод с маленькой впадиной в центре, там, где коснулась его своим пальцем Парвати, а его живот покрыт шестью буграми мощных мышц.

Короткие и очень белые пальцы ног были сильными и ловкими, он мог даже ухватить ими монету или перышко с пола, мои пальцы гораздо длиннее, и ногти я красила, если мне удавалось раздобыть специальную краску. Щиколотки у него оказались тоньше, чем я ожидала, — признак благородного происхождения; но, конечно, они не так изящны, как мои, — о моих щиколотках Оуэн говорил, что они хрупки, как стекло. На его икрах переплелись похожие на толстую веревку мускулы, они поросли седой и коричневой, точно у кошки, шерстью, колени у него крупные и сильные, порой он жаловался на боль в суставах, но, конечно, не ворчал все время, как это делает Али; а мои колени были скользкими, как масло, и крепкими, как молодое яблоко. Его бедра подобны колоннам, поддерживающим храм, его ягодицы подобны двум кокосам на пальме, а мои ягодицы подобны плодам манго, которых Оуэн никогда не видел.

Мы сравнивали и пальцы — у Оуэна большая, широкая рука, и пальцы кажутся слишком короткими, но они сильные, и ногти у них почти квадратные, а мои пальцы тонкие и длинные — сколько радости мы доставляли друг другу, когда пальцы проникали в узкую щель между соприкоснувшимися бедрами, соприкоснувшимися грудями!

Его пальцы быстро пробегали сверху вниз по всем изгибам моего тела и встречались внизу, большие пальцы раздвигали курчавые волоски, раскрывали набухавшие ожиданием губы, мои пальцы — большой и указательный — обхватывали основание его жезла, а остальными пальцами я принималась перекатывать яички, спрятанные в морщинистый мешочек. Мы превратились друг для друга в совершенный музыкальный инструмент, мы оба ощущали подушечками пальцев влагу чужого тела и продолжали игру, пока его источник жизни не становился твердым, словно дерево, а мой — мягким и сочным, как виноград.

И тогда наступал прекраснейший момент — миг незрячих прикосновений, осязания, обоняния, вкуса и нежных поцелуев. Нет сил больше вынести это томление: о чем оно о том, что уже не вернется или о том, что еще не произошло? Я прижимаюсь близко к нему, как можно ближе, я выпускаю из рук его жезл, чтобы обеими руками обнять его голову, я осыпаю поцелуями его шею, его уста, Оуэн одним движением переворачивает оба наших тела, одной рукой обхватывает меня за спину, в самом низу, нащупывает щель между ягодицами, а другой уже вталкивает в меня алчущий жезл, и волны наслаждения одна за другой катятся вверх по моей…

Что ж, Али, мы с тобой тоже проделывали это пару раз, так что ты знаешь, о чем я говорю, и не станешь спорить, если я скажу, что этот предводитель уэльсцев знал, что нужно делать. Он был — лучшим.

Лето постепенно перешло в осень. Уэльские холмы, прежде тускло-коричневые, сделались лиловыми, сизыми, покрылись тысячью тысяч крошечных, похожих на колокольчики цветков, их было такое множество, что они точно накрыли землю фиолетовым ковром. Цветы эти настолько мягкие и вместе упругие, что на них можно улечься — только осторожно, чтобы не уколоться о низкие, касающиеся земли ветви, — и раствориться в их легком, сладком аромате. Лежать на спине и глазеть в беспредельную, напоминающую море синеву, следить, как ныряют и взмывают вверх орлы с золотыми кольцами на шее. Под низким кустарником прячется еще более низкая поросль, укрываясь от снега и ветра, беснующегося там зимой, подымающего и кружащего снежные вихри. Летом на этих кустах поспевают маленькие ягоды — Оуэн назвал их черникой, но на самом деле они синие-синие, как индиго.

Холмы повсюду перерезаны долинами и расщелинами, ближе к вершине эти расщелины становятся столь узкими, что их и не заметишь, пока склон внезапно не исчезнет прямо у тебя перед глазами и не откроется в глубине рыжая скала и ручей, прозрачный, как хрусталь, но коричневого цвета — цвета камня, устилающего его дно. Бывают и серые, плоские водоемы, где вода обточила камень, тысячелетиями выплескиваясь, переливаясь из одного озера в другое. В глубине этих впадин воздух застаивается и солнце жарко печет. Мы оставляли пони на гребне (они бы ржанием и беспокойным движением предупредили нас о приближении посторонних), скидывали с себя шерстяные плащи и штаны и там, на невысокой, пахнущей тимьяном траве у ручья, вновь и вновь занимались любовью или просто отдыхали, лежали обнявшись, прислонившись спиной к прогретой солнцем, поросшей мхом скале и смотрели, как под ряской, покрывающей поверхность пруда, проплывает коричневая рыбина.

В такие минуты Оуэн принимался забивать мне голову преданиями древнего Уэльса — сказанием о Пуилле, принце Дифеда, и Бранвене, дочери Ллира, а я сплетала повесть о Раме и Сите. Потом Оуэн напевал любовную песнь и жалобы Даффида ап Гуилима и Даффида Нанмора — он говорил, что этот бард еще живет среди людей и как-нибудь придет навестить нас в Динбихе. В ответ я рассказывала ему о Парвати, всеобщей матери, она же Кали с ожерельем из черепов, — порой я становлюсь ее аватарой, а Оуэн называл ее Рианнон, девой-матерью, пожирательницей человеческой плоти.

Пришли холода, и, как я уже говорила, со стороны серого моря, порой открывавшегося нам с вершины горы, примчался ураган со снегом. Волки завывали возле овчарен, как-то утром в начале декабря мы отправились в поход против них, взяв с собой больших серых собак с такими высокими лапами, что они не боятся даже глубокого снега, а шея крепкая, широкая, как у самого Оуэна. Мы не убивали и не отлавливали волков, мы гнали их перед собой, все дальше и дальше в горы, и они серой рекой струились перед нами, прыгая, карабкаясь по отвесным кручам, а потом мы увидели их вдали три силуэта на фоне потемневшего неба; закинув головы, они выли, воздавая хвалу луне, потешаясь над нами, оставшимися внизу, мерзнущими в пастушеской хижине позади черного амбара. Однако в хижине нашлись дрова и свечи, и мы пятеро — Оуэн взял на охоту троих егерей — поужинали лепешками и соленой бараниной и улеглись спать на медвежьей шкуре.

Наступило Рождество. Оуэн и его клан, или племя, отмечают этот праздник торжественно. Постарайся представить себе, Ма-Ло, какое значение в этих странах, далеко на севере, имеет постепенное убывание дня по мере приближения года к зимнему солнцестоянию. Люди, живущие в этом климате, верят и надеются, что в какой-то момент солнце остановится, и, когда этот день настает, когда путем тщательного наблюдения за движением тени между высокими камнями, расставленными на холме по кругу, словно зубы в челюсти гиганта, удается установить, что утром солнце поднялось чуть левее, чем накануне, а зашло чуть правее — именно для этой цели и устанавливают эти камни, этот своеобразный календарь, — они провозглашают, что богиня зачала и родила сына Адониса, или Адонаи.

• Предыдущая
• 76/91
• Следующая