Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан - Страница 39

• Предыдущая
• 39/91
• Следующая

Я с содроганием припомнил изуродованные, выпотрошенные тела, развешанные над воротами Лондонского моста.

— Вам нужно как можно скорее покинуть город. Выйдите из Лондона по Уолтинг-стрит и направляйтесь в ту часть страны, где держатся йоркисты. Инек проводит вас. Но вам нужно как-то загримироваться, иначе вам не выбраться.

— Загримироваться? Но как?

— Можно… можно покрасить лица в белый цвет.

Вопли миссис Доутри сделались совершенно невыносимыми. Мне пришлось заткнуть уши, чтобы избавиться от этого шума. Пробравшись таким образом наверх, я прошел в комнату, принадлежавшую прежде князю Харихаре и Анишу, покопался в матрасе и под матрасом и был вознагражден за свои поиски — извлек два кожаных мешочка, затянутых тонкими шнурками, каждый размером с кулак. Когда я легонько встряхнул свою находку, послышался негромкий перестук, словно там были маленькие камешки. Ощупав первый мешочек, я догадался, что в нем лежат два больших корунда с острыми пирамидальными краями. К чему они нам? Эти огромные, безупречные по окраске камни были достойны монаршего скипетра. Они стоили гораздо больше, чем кто-либо в этой стране мог заплатить за них, и уж конечно гораздо больше, чем могло нам с Умой понадобиться. Потом я подумал, что князь Харихара все рассчитал: ему придется предстать перед вельможами, творящими закон и беззаконие в этой стране, перед королевой, ревниво относящейся к своим правам и привилегиям, и, скорее всего, он бы лишился этих камней, получив взамен ничтожную сумму. Доверив их мне, он знал, что я сохраню драгоценности и расстанусь с ними только в случае крайней необходимости.

Я засунул мешочки с драгоценностями поглубже в набедренную повязку (я по-прежнему носил ее под накидкой и шубой) и поспешил вниз. Инек, торговец рыбой, уже пришел и как раз занимался Умой: он намазал ей лицо смесью свиного сала и мелкой известковой пыли, так что прекрасное лицо превратилось в маску ярмарочного шута. Я хотел было возразить, что подобная внешность будет привлекать всеобщее внимание, но тут Абрахам, резко втянув в себя воздух, словно человек, внезапно озаренный прекрасной догадкой, подступил к Уме и подолом своей одежды размазал слой грима по ее лицу: из-под тонкой белой пленки проступила кое-где бронзовая кожа.

— Вот так! — воскликнул он. — Так гораздо лучше. Ее примут за прокаженную.

Инек радостно кивнул в ответ и с энтузиазмом принялся за дело. Теперь он работал аккуратнее, добиваясь нужного эффекта.

Инек не умел говорить. Это был невысокий, кругленький человечек лет сорока, почти лысый, с густыми черными усами и колючей щетиной на подбородке. Абрахам рассказывал нам, что Инек онемел еще в детстве, тридцать лет тому назад, когда на его глазах привычными в этой стране варварскими методами умертвили родителей, казнили их за то, что они укрывали у себя какого-то еретического проповедника. В те времена, после того как сожгли на костре лорда Кобема, по всей стране прошли гонения на инакомыслящих.

Достопочтенное товарищество рыботорговцев приняло сироту на свое попечение и позаботилось о том, чтобы мальчик освоил ремесло в одном из цехов. Из соображений безопасности сына казненных отправили в Лондон не стоило оставлять его в той северной рыбацкой деревне, где работали его родители. Инек оказался хорошим учеником, он быстро научился высматривать подходящий товар и заключать выгодные сделки с подплывавшими к Рыбной гавани рыболовами, сразу же отличал несвежую или несъедобную рыбу, и его осведомленность по части рыбы, водившейся в Темзе и Северном море, можно было смело назвать непревзойденной. Кроме того, Инек с необычайной ловкостью управлялся с большим ножом треугольной формы — его употребляют для разделки крупной рыбы. К сожалению, немота помешала Инеку сдать установленный экзамен и сделаться полноправным членом гильдии, поэтому он оставался наемным работником. То ли он был недоволен такой участью, то ли унаследовал строптивый характер от родителей так или иначе, Инек не прижился в Лондоне, весьма дорожил своей независимостью и переходил из одной английской гавани в другую, прислушиваясь лишь к собственному настроению. Он всегда был готов помочь всякому, в ком видел отщепенца, парию, гонимого или еретика, подобного его родителям.

Куда бы Инек ни направлялся, он повсюду носил с собой длинные, до блеска начищенные ножи, орудия своего ремесла. Кроме того, треугольного, у него еще имелось закаленное лезвие длиной примерно девять дюймов, цвета изморози, истончившееся до толщины травяного листа — бывают травы, от одного прикосновения к которым на ладони выступает кровь.

— Он отправится с вами куда угодно, лишь бы к Пепельной среде оказаться неподалеку от свежей рыбы, — сказал Абрахам.

— Что такое «Пепельная среда»? — спросил я.

— Начиная с этого дня никто не будет есть мясо одну лишь рыбу. Для рыботорговцев пост — лучшее время в году. Они хорошо зарабатывают в эти сорок дней. Когда наступит Пепельная среда? До нее осталось десять дней. В пост Инек может просить за работу три пенса в день, если не больше.

Вот что я могу поведать тебе об Инеке, который намазал Уме и мне лицо и открытые части тела салом и мелом, чтобы превратить нас в прокаженных. Наша темная кожа, проступавшая там и сям, должна была изображать пятна, страшную примету этого недуга.

Нам требовались еще кое-какие детали, чтобы достоверно сыграть свою роль. Закон предписывал прокаженным ходить повсюду с деревянной трещоткой. Это небольшой ящичек, внутри которого находится неплотно прикрепленная планка.

Если потрясти это устройство, раздается громкий треск. Таким способом больные оповещают всех встречных, чтобы те избегали соприкосновения с ними и возможного заражения. Инек купил нам трещотки в небольшой лавочке возле Лудгейта, у подножия холма, что между воротами и мостом через Темзу. То была странная лавочка, тесное логово, заваленное стульями, кастрюлями, разбитой утварью, никуда не годным оружием там было все, что могло бы понадобиться человеку, но по большей части уже превратившееся в хлам, за исключением трещоток, которые как раз оказались вполне исправными.

Мы скоро оценили гениальную идею Абрахама: как только кто-нибудь приближался к нам, достаточно было пару раз тряхнуть трещоткой, чтобы этот человек поспешно удалился. Мы обнаружили также, что в облике прокаженных можем довольно легко найти себе убежище на ночь: специально для прокаженных на окраинах городов и даже многих больших деревень отводились так называемые лазареты. По большей части это были сараи, рассчитанные на десяток прохожих, которые могли бы устроиться вповалку на полу. Возле такого барака выделялся клочок земли для огорода с овощами, стояли клетушки для домашних животных. Были здесь и могилы, поскольку прокаженные должны были сами хоронить своих мертвецов.

Мы не боялись останавливаться в таких местах, поскольку большинство лазаретов пустовало, если же какой-нибудь оказывался занят, мы устраивались на свежем воздухе или шли до следующей деревни и там находили пустой сарай. Мы пытались расспросить Инека, зачем понадобилось столько лазаретов, если прокаженных в Англии почти нет. Инек умел довольно красноречиво объясняться с помощью жестов и мычания, однако этого хватало лишь для обсуждения простых повседневных дел, когда же от него требовались какие-то рассуждения, его немота и наше недостаточное знание английского языка становились непреодолимым препятствием. Он изо всех сил старался что-то нам объяснить, но я не уверен, точно ли мы его поняли. Через несколько месяцев я задал тот же вопрос ученому монаху, но даже этот эрудированный человек отвечал с неуверенностью — это лишний раз подтверждает, что в пору гражданских раздоров и беззакония человеческая память ослабевает и прерывается связь между поколениями. Монах сообщил мне, что число прокаженных пошло на убыль еще до его рождения, а к тому моменту, как он достиг юности, их почти не осталось в стране, и он полагал, что причиной тому была чума — ведь прокаженные оказались первыми жертвами этого недуга, унесшего каждого третьего жителя Англии.

• Предыдущая
• 39/91
• Следующая