Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан - Страница 2

• Предыдущая
• 2/91
• Следующая

Завидно, а?

Кто я такой? О чем я рассказываю? Разве вам не сказали? О, извините. Меня зовут Ма-Ло, я родился в Мандалае, в Рангуне был карманным воришкой, ушел юнгой в море на корабле, принадлежавшем малайским арабам… Однако я хочу поведать об Али, а не о себе. Что касается меня, я выучился морскому делу, ходя под парусами от островов на запад до Порт-Суэца и обратно, а затем выдал себя за араба-мусульманина и сам сделался капитаном торгового судна под флагом малайского султана. По торговым делам я добрался до Нанкина на реке Янцзы, а тамошний губернатор и князь, или мандарин, заявил, что секретные сведения не менее ценный товар, чем копра, и отослал меня сюда, в Камбалук, он же Пекин.

А теперь вернемся к Али.

В Мангалоре никому не возбраняется быть арабом-мусульманином. Как большинство портов, этот город допускает смешение рас и вер: христиане тут обосновались с самого момента возникновения этой религии, своим обращением они обязаны Фоме Близнецу, лично знавшему Иисуса и донесшему слова Учителя до местных жителей; есть здесь и евреи, не знавшие Иисуса и так и оставшиеся евреями; и, разумеется, сами индийцы различаются и внешностью, и происхождением — светлокожие арийцы и индусы, меднокожие дравиды (к этому племени принадлежали жены Али), смуглые тамилы. Моряки здесь по большей части арабы, а сейчас в порт начинают проникать также европейцы, они пересекают Средиземное море, спускаются по Красному и выходят в Аравийское море. На последнем этапе пути им приходится нанимать арабские суда. Я слышал, португальцы намерены в один прекрасный день проплыть вокруг всей Африки, не заходя в Аравийское море, и таким образом они рассчитывают на всем протяжении поездки использовать свои собственные корабли… Впрочем, я отвлекся. Проявите терпение, со стариками такое бывает. И, конечно же, в Мангалоре есть китайцы — как вы сами.

Я уже сказал, что быть мусульманином в Мангалоре вовсе не беда, хотя Виджаянагара вот уже сто лет воюет с мусульманскими государствами, с княжествами Бахмани. Они располагаются примерно в двухстах милях к северу от Гове, или Гоа, как зовут этот порт португальцы. Война идет только за территорию, а не за религию — никаких глупостей вроде джихада или крестового похода. Среди офицеров и солдат в армии императора немало наемников-мусульман. Али скорее уж мог нажить неприятности из-за того, что был купцом, чем из-за своей веры. Купцы, как известно, шпионы, а то и двойные агенты, за вознаграждение поставляющие тайные сведения обеим сторонам. В этом обвинении есть доля истины: ведь для всякого купца заманчиво купить товар по дешевке и перепродать его на том же самом рынке. Можете мне поверить — я сам такой.

Последнее приключение Али, которое я собираюсь пересказать, принесло ему кое-какое состояние: он купил имение у подножия Западных гор, отличная земля для выращивания специй и пару примыкавших к нему деревушек, послал изрядную сумму своему сыну Гарею и помаленьку расходовал остаток.

Когда мы начали записывать его повесть, сложилось обыкновение: я приходил к нему, во внутренний дворик, три-четыре раза в неделю. Что-то вроде тысячи и одного вечера разумеется, на самом деле их было гораздо меньше, впрочем, как и ночей Шахразады. Али утверждал, что ему нравится рассказывать о себе, что таким образом ему удастся оставить людям какую-то память о себе. Али не верил ни в загробное существование, ни в переселение души в какое-нибудь животное или насекомое, о чем толкуют индусы высшей касты (они называют себя браминами[1]), ни в мусульманский рай, где питаются амброзией и нектаром, любуясь прекрасными гуриями, — Али говорил, что свою долю красивых женщин и сладостей он получит еще на этом свете.

Он с наслаждением воскрешал в памяти радости и мучения своей долгой жизни, покачиваясь в плетеном кресле под тенью благоухающих коричных деревьев, удобно откинувшись на подушки, попивая лимонад и закусывая пирожком с бхангом (бханг способствовал перевариванию обеда из баранины, жаренной на кокосовом масле и приправленной куркумой, кориандром и имбирем). Домашние его предались послеобеденному сну, даже пестрые рыбки в пруду едва шевелились.

— Я теперь не ложусь спать днем, — сообщил он мне, когда я в первый раз устроился рядом с ним и приготовился записывать. — В старости сон не идет к человеку, а мои девочки не хотят ложиться со мной до ночи, говорят, слишком жарко, к тому же я после еды то и дело пускаю ветры.

Скорее всего, это просто предлог, и они сейчас совокупляются со своими любовниками. А если нет — зря теряют время. В их возрасте я бы ничем другим не занимался. С чего же мы начнем? — С начала.

Али бен Кватар Майин родился в маленькой горной деревушке неподалеку от Дамаска. Ему только что исполнилось восемь лет, и он прошел первое посвящение в таинства той исламистской секты, к которой принадлежало его племя (это было какое-то ответвление шиизма[2]), но тут местный халиф, суннит[3], решил истребить инакомыслящих среди своих подданных. В одно мгновение Али лишился своего счастливого, хоть и не слишком сытого детства. Обстоятельства истребления его семьи могли бы показаться слишком ужасными, если б мы не становились свидетелями подобных же событий по всему миру. Только Виджаянагара избавлена от этого кошмара, а так повсюду одно и то же: во имя Господа люди рассекают себе подобных на части, подвергают пыткам, изобретают все более жестокие и изощренные способы причинить боль и смерть. В каком-то смысле родных и близких Али можно даже почесть счастливцами они были изнасилованы, избиты и буквально разрублены на куски, но все это произошло очень быстро. Не сравнить с теми нескончаемыми страданиями, которым подвергают друг друга приверженцы различных христианских сект, когда им попадется в руки кто-нибудь из еретиков.

В тот день, перевернувший его жизнь, когда он словно вторично явился на свет, на глазах у Али его отец и мать, другие жены отца, родные и сводные братья и сестры были изувечены и убиты. Вернее, это произошло бы у него на глазах, но он сразу же крепко зажмурился, чтобы ничего не видеть.

— Сколько лет тебе было? — переспросил я.

— Мне было всего шесть лет, я убежал и попытался спрятаться.

— Только что ты говорил, что тебе было восемь.

— Разве? Только что? Нет, ты ошибаешься. Конечно же шесть. Уж я-то знаю. Я бросился в самое надежное убежище, какое только знал: укрылся под бабушкиными юбками. В восемь лет я бы этого не сделал.

Что ж, подобные неточности встречаются у любого рассказчика.

По словам Али, воин-суннит отрубил бабушке голову одним ударом острого, как бритва, ятагана. Старуха резко наклонилась вперед, из обрубка, оставшегося на месте ее шеи, фонтаном брызнула кровь, заливая ее одежду и подушки, среди которых она сидела, а в следующее мгновение она повалилась на пол (голова так и лежала у нее на коленях), и воин вновь взмахнул ятаганом, на этот раз нацелив удар в Али — бабушкины юбки больше не скрывали мальчика. Этот удар должен был перерубить мальчика пополам наискосок, справа налево, но в последний момент Али отклонился, и лезвие ятагана прошло мимо, только самый кончик задел его. «Задел», — деликатно говорит Али; на самом деле острие вонзилось в тело примерно на дюйм, повредило правый глаз, вырвало ноздрю, обезобразило рот заячьей губой, разрубило ему правую ключицу, вдавило грудину, вырвало слева четыре ребра и обнажило плоть на левом боку. Царапина, да и только.

Отшатнувшись назад в момент удара, Али упал навзничь и потерял сознание. Рана оказалась столь тяжкой, что мальчик впал в некое подобие транса, который вызывают у себя индусские йоги: все телесные функции замедлились, но не прекратились, сердце билось, быть может, только раз в минуту, и потому кровь, хлынувшая было из раны, тут же начала сворачиваться и остановилась, прежде чем он истек кровью. Он потерял примерно два кувшина крови, не более.

• Предыдущая
• 2/91
• Следующая