О том, чего не было (сборник) - Токарева Виктория Самойловна - Страница 49

• Предыдущая
• 49/59
• Следующая

– Что ты от него хочешь? – спросила я.

– Я хочу, чтобы он умер.

– Зачем?

– Чтобы его не было. Никогда. Никому.

Галя замолчала, погружаясь в темное мстительное чувство, которое было несвойственно ей прежде и теперь оскорбляло ее.

– Любишь, – безразлично сказала я.

– Ненавижу! – страстно поклялась Галя, ее лицо снова стало вдохновенным.

В Галиной душе любовь перемешивалась с ненавистью, как в гибриде грейпфрут – лимон с апельсином. Галя болела своей любовью и мечтала, чтобы она скорее умерла и освободила ее душу, но вместе с тем ей было жаль своей любви.

К нам подошел Витя Лапин.

– Дай мне твой пропуск, – прошу я Витю.

– Зачем? – притворяется Витя. Он прекрасно знает, зачем мне пропуск.

– Мне надо в главный корпус. Карпухин вызывает, – объясняю я.

– А твой пропуск где? – опять притворяется Витя. Он прекрасно знает, что пропуска у меня нет, я хожу в главный корпус по чужому пропуску или по собственной записной книжке, в зависимости от времени дня и от бдительности охраны.

– Полгода работаешь!.. – возмущается Витя. – Неужели так сложно? Две фотокарточки, и все…

Это действительно не сложно, но и не так просто, как думает Витя. Для того чтобы получить пропуск, надо, кроме двух фотокарточек, сдать трудовую книжку.

Когда-то до института я три года работала воспитательницей в детском саду на окраине Москвы. С тех пор прошло много лет, детский сад снесли, окраину застроили новыми домами, а директор получил повышение по службе. Для того чтобы восстановить стаж, мне надо куда-то ехать, неизвестно куда, и с кем-то говорить, неизвестно с кем… А мне некогда заняться даже более приятными вещами.

– Уйду я отсюда, – неожиданно говорит Галя. – Вот напишу пьесу и уйду.

Сколько я помню Галю, она все время пишет пьесу. У нее уже готово название: «Сабля на стене».

– Уйду, – поклялась Галя. – Вот посмотришь…

Мы все хотим уйти из сержантов хотя бы в лейтенанты. А куда? Разве только в спортивное общество…

Я надела пальто и вышла из барака. Главный корпус еще не достроен, и наша программа временно помещается в бараке, где раньше жили строительные рабочие. Вокруг барака в любое время года лежит грязь, через нее проложены кирпичи и доски. Я понимаю: совершенно не важно, где работать – в бараке или в главном корпусе из голубого стекла и стали. Не важно – где работать, важно – что делать. Я это понимаю, но почему-то, когда ступаю по кирпичам и доскам, мне жаль становится своей уходящей жизни.

Сейчас март, начало весны. Снег еще белый, но уже не такой сухой и блестящий, как в феврале. Через замерзший пруд по диагонали движутся люди, и их фигурки, черные на белом, кажутся какими-то заблудшими. За прудом – трамвайное кольцо, за кольцом – розовый Шереметевский дворец. Когда-то, очень давно, во дворце проживал Шереметев. Тогда еще не было ни трамваев, ни телевидения.

При входе в главный корпус на посту стоял молодой милиционер с деревенским цветом лица и голубыми ситцевыми глазами.

Беспечно улыбаясь и беспечно помахивая Витиным пропуском, я прошла мимо него подпрыгивающей походкой – именно так я прохожу по чужому пропуску, и меня, как правило, не задерживают. Голубоглазый милиционер тоже не задержал меня, он улыбнулся очень хорошо и хорошо посмотрел – так смотрят по весне молодые люди и молодые собаки.

Когда я отошла от милиционера на несколько шагов, он почему-то спохватился и позвал меня обратно – возможно, ему скучно было стоять, захотелось пообщаться с представителем творческой интеллигенции. Иных поводов для общения, кроме пропуска, у нас не было, поэтому милиционер сказал:

– А ну-ка разверните…

Я развернула пропуск. С маленькой фотокарточки открытым и честным взором смотрел Витя Лапин. Мы с Витей немножко похожи, с той только разницей, что Витя – мужчина, а я – женщина. На фотокарточке эта разница бросалась в глаза.

Милиционер поглядел в пропуск, потом очень внимательно на меня, при этом я улыбнулась по-детски искренне и вместе с тем порочно-женственно, как Марина Влади, но на милиционера это не произвело никакого впечатления. Он вдруг вытянулся, окаменел лицом и, глядя куда-то в перспективу, стал звонить по внутреннему телефону. Поговорив по телефону, он положил трубку и коротко предложил:

– Пройдемте…

«Болван», – подумала я, но ничего не сказала, покорно двинулась следом, не веря ни во что плохое.

Меня привели в небольшой кабинет. За столом сидел капитан лет сорока пяти – пятидесяти. В этом возрасте он мог бы иметь больший чин.

– Садитесь, – кивнул мне капитан и взял у милиционера Витин пропуск.

Я села, положив ногу на ногу, приготовилась ждать. Капитан мельком посмотрел на мои колени. Он ожидал увидеть на коленях юбку, но там были брюки.

– У вас отец есть? – неожиданно спросил капитан.

– Нет, – сказала я.

– А мать?

– Есть. В другом городе.

– Ну а тут у вас кто-нибудь есть?

– Муж.

– И он вам разрешает так ходить?

– Конечно, – удивилась я. – А что?

Капитан расстроенно махнул рукой, стал разглядывать Витин пропуск со всех сторон.

– Чей это пропуск? – спросил он.

– Лапина, – объяснила я. – Мы вместе работаем.

– А твоя как фамилия? – Капитан почему-то перешел на «ты», возможно, потому, что муж разрешал мне ходить в брюках.

– Монахова.

Капитан снял трубку, стал куда-то звонить, устанавливать мою личность. Мою личность он установил моментально, я даже удивилась – как это быстро делается.

– Почему ходишь по чужому пропуску? А твой где? – спросил капитан.

– У меня нет.

– Забыла, что ли?

– Нет.

– Потеряла?

– Я трудовую книжку не оформила. А без трудовой книжки не дают.

– Что ж ты до сих пор не оформила?

– А зачем мне книжка? – Я не хотела рассказывать про детский сад, который снесли, и про директора, которого повысили.

– Как зачем? Для пенсии…

– Ну вот, буду я думать о пенсии.

– А сколько тебе лет?

– Двадцать девять.

– Видишь, тридцать лет! – обрадовался капитан. – Заметила, как прошли?

– Что?

– Тридцать лет.

Странный вопрос. Конечно, заметила. Может быть, не все тридцать, но последние пятнадцать заметила наверняка.

Я промолчала, капитан понял мое молчание по-своему.

– Видишь, не заметила. Еще двадцать пять лет пройдет, тоже не заметишь. Вот тебе и пенсия. Это сейчас кажется, что жизнь не кончится. Еще как кончится!

Я снова промолчала. Мне было неинтересно беседовать о бренности собственного бытия, и я торопилась к Карпухину.

– Ладно, пиши объяснение, – сказал капитан.

– Какое объяснение?

– Почему ходишь по чужому пропуску.

– Я же сказала…

– Сказала, а теперь напиши.

Я подвинулась к столу, достала шариковую ручку и написала объяснение. В нем я постаралась нарисовать свой образ в зловещих красках, а Витин – в светлых, пастельных тонах.

Капитан прочитал объяснение и сказал:

– Ну ладно, иди…

– А пропуск?

– За пропуском пусть Лапин придет. Выговор ему дадим за передачу документа.

– Лучше дайте мне выговор, – попросила я.

– Тебе – это уж само собой…

Я растерялась, сидела молча. Мой выговор меня не огорчал, но я понимала – что это будет значить для Вити: он просто сойдет с ума и попадет в сумасшедший дом, о котором утром говорила Гальченко.

– Я ведь не с какими-то намерениями пришла. Я здесь работаю.

– Еще бы ты с намерениями пришла, мы бы тут с тобой не говорили…

– Я больше не буду, – пообещала я.

– Очень хорошо, – похвалил капитан и спрятал в стол Витин пропуск.

– Господи… – расстроилась я. – Ну неужели нельзя поверить?

– А чем это ты такая особенная: тебе верить, другим не верить. Тогда давай всем верить, снимем посты, иди кто хочешь.

Я молчала.

– Знаешь, сколько стоит этот объект?

– Откуда мне знать…

– Не знаешь, – с мрачным удовлетворением сказал капитан. – А кирпичи бы потаскала, так знала б…

• Предыдущая
• 49/59
• Следующая