Очаг на башне - Рыбаков Вячеслав Михайлович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/56
• Следующая

Ф-фу!

В магазинах в этот час кошмар: кроме толпы и духоты, ничего. Все после работы усталые, взмыленные, остервенелые. Ни одного лица — руки и рожи. Асе, однако, повезло. Едва не подравшись с какой-то бронеподобной дамой, лезшей без очереди, она ухватила очень приличную сахарную косточку. Потом всякая мелочь. Симагин ее, конечно, и сам мог бы купить, да специально из-за этого гонять его не стоило — полхлеба, масло, кррэндель. Метро. Пожилой и с виду вполне благообразный мужчина, пользуясь давкой, полез Асе под юбку. Ладонь была мозолистая и мокрая от пота. И по морде не дать — упакованы все, как сигареты в пачке. А по пачке «камаз» проехал. Деться некуда, рук не поднять, сумка пудовая. Ася извернулась-таки и подставила гниде сумку вместо себя. Вот странно, если вдуматься. Чтобы Симагин так потрогал — хоть здесь же, в метро, молча и в сторону глядя, — чего бы только не сделала. А тут как бы такая же мужская рука — пять пальцев, кожа. А тошнит. И злость — убить могла бы… Уже невдалеке от дома кишела, вываливаясь на мостовую с тротуара, очередь за чем-то. Ася приподнялась на цыпочки — не видно. Подпрыгнула и обомлела — на лотке роскошная медовая черешня, может, последняя в этом году. Не встать было нельзя. От лотка доносились вопли — кто-то выбирал, кто-то уличал, кто-то доказывал, что стоял не после, а перед…

Ф-фу!

Стервец Симагин, натурально, опять вечерял. Антон негуляный. Это в такую-то погоду! Учуяв черешню, немедленно стал напрыгивать на Асю. Да погоди, помою! Затем, плюясь косточками, героически вызвался помочь с ужином. Три ха-ха. Нахватался от Симагина. Тот тоже вчера рвался картошку чистить — чем это кончилось? Гулять! Только чтоб видно из окна и чтоб к восьми дома! Антону только того и надо было — Вовка уж дважды свистел снизу и в негодовании трещал из автомата по окнам.

Так. Теперь в душ. Наконец. Симагин придет, а я не благоухаю — криминал! Пять лет строгого режима! С черешней с этой так задержалась… Скорей бы пришел. Ася вертелась и плясала в будоражащем горячем потоке. Любовно выглаживала себя мыльными скользкими ладонями. И сладко знала: здесь будут его ладони. И вот здесь. А я — чистая, гладкая, упругая. Гибкая. Совершенно молодая. Совершенно шальная. Вот здорово — я совсем шальная! Вытираясь, мимоходом кинула в рот сразу несколько замечательно сладких черешен. Не зря стояла. Подбежала к окну и глянула зорко — Антон честно резвился, как сказал бы Симагин, в зоне визуального контакта. Тут тоже порядок. Одеваться не хочу, я так лучше. Набросила халат. Мальчишка. Гений. Приходи скорее, а? Хоть бы ты поскорее пришел. Хоть бы успеть сделать вкусный ужин. Хоть бы тебе было со мной светло.

Трехэтажное детище отечественной биоспектралистики громоздилось до потолка. Первый этаж занимали великолепные компьютеры седьмого поколения — любой из них сам по себе мог быть предметом гордости. Выше, напоминая богоподобные конструкции органа, возносились комплексы анализаторов, перекрестные блоки спектрографов — трехмерное кружево блинкетных цепей, каждый кристалл которых, запросто называемый здесь «блином», выращивался специально, в течение недель, с заранее заданными уникальными параметрами, и был неповторим и незаменим. А сияющие рефлекторные кольца! А звонкие винтовые лестницы, уходящие к куполам энергосистемы! Гимн! Честное слово, гимн, застывший в воздухе! Кельнский собор!

— Готов! — доложил со второго этажа Володя Коростовец.

— Тоже! — звонко откликнулась Верочка с самого верха.

— Тогда врубаю, — ответил Симагин.

Врубить было непросто — Симагин в последний раз пробежал глазами по млечным путям индикаторов, бескрайним шахматным полям сенсоров, джунглям тумблеров.

— Кассеты?

— На исходящих.

— Вера?

— Генеральная готовность.

— Вводи, — велел Симагин и перекинул несколько тумблеров.

— Пошла кассета, — ответила Верочка. Зажегся рой индикаторов, и большой овальный экран внезапно пронзила ровная, как бритва, зеленая черта.

— Форсирую, — сообщил Симагин, чуть наклоняясь. Его руки замерли, пальцы растопырились и собрались вновь, примериваясь, и упали на пульт. Едва слышно зашлепали переключатели в недрах машины.

— Отсчет семь и двадцать четыре, — сказал Володя после короткой паузы.

— Блеск, — пробормотал Симагин сквозь зубы. — Матереем. Еще полгода назад как мучились с синхронизацией… Наложение?

— Полное, — восхищенно отозвалась Верочка.

— Блины?

— Разброс нормативный, как на параде…

— Внимание! Раскрываю.

Беззвучно разинулись и тут же снова сомкнулись ирисовые диафрагмы люков. Снова разинулись и снова сомкнулись в убыстряющемся темпе. Скоро они пропали, как пропадает в собственном мерцании пропеллер самолета; по залу лаборатории, дыша сухим шелестом, повеял легкий ветерок.

— Помехи?

— Ноль шумов, — отозвался Вадим Кашинский сбоку.

— Объединение.

Зеленая черта на овальном экране, не теряя безупречной прямизны, поднялась на два деления вверх.

— Есть рабочий режим, — сказал Симагин и встал. — Володя, от греха подальше, последите, пожалуйста, минут пять…

— Угу.

По звонким металлическим ступеням уже спускалась, размахивая полами белоснежного халата, надетого на что-то наимоднейшее и наимолодежнейшее, Верочка — маленькая, удивительно хорошенькая, чуть кокетливая и веселая, как всегда, — и, как всегда, глядя на нее, Симагин невольно заулыбался.

— Веронька, — спросил он, — проф сегодня собирался быть?

— Он звонил, Андрей Андреевич, что приедет ко второй серии.

Симагин покивал. Эммануил Борисович последнее время стал всерьез прихварывать…

— Из биоцентра не звонили?

— Звонили еще в пятницу, но вы так нервничали с перегревом того блина, что я не стала беспокоить. Все равно выходные. Я все записала в журнале, — она стояла в позе пай-девочки, и видно было: сейчас начнет отпрашиваться в читальный зал, чтобы посидеть в мороженице с Лопуховым из техотдела.

Вадик Кашинский, смеясь, поспешно двигался к ним.

— Опять любезничает с талантами! — громко сказал он. — Вера Александровна, я старый тертый ловелас и скажу без обиняков: это безудержный флирт!

Верочка отчаянно смутилась, покраснела даже.

— Да, — храбро сказала она.

— Лучше бы со мной, — трагически вздохнул Вадик. — Или аспирантке Карамышева с такой мелочью флиртовать зазорно?

— Неинтересно, — сказала Верочка. — Ты не душевный.

И, к удивлению Симагина, побежала по звонкой лесенке обратно.

— Достаются же кому-то такие девчата, — со вздохом сказал Вадик, провожая ее масляными глазами. — Я уж и так, и этак…

— Так Лопух же, — удивился Симагин.

— А что — Лопух? Если и было что, так давно кончилось.

— Да перестаньте, будет вам! Как это — кончилось…

Симагин волновался. В некотором роде сегодня генеральная баталия. Он подошел к результирующему блоку и бесцельно потрогал мертвые пока барабаны. Сюда через два-три часа пойдут спектрограммы раковых моделей, построенные совместно с онкологическим центром. Вайсброд не мелочился, он взял сразу рак — хотя на него смотрели как на психа, в министерстве не верили долго, что Машина может быть не только диагностом. А с чего начиналось? Смешно и стыдно вспоминать, с чего начиналось, когда на Вайсброда показывали пальцем и шикали: «Мистик!», и достоверным шепотом сообщали, что он вот-вот попросится в Израиль… а он был один-одинешенек, и как его не зашикали вовсе, просто невозможно понять. И на меня показывали пальцами, когда я писал у него диссер «Подавление патоинформативных участков биологических спектров как метод лечения органических расстройств»… Даже защищаться было негде, и не медицина, и не биофизика, а так, чертовня какая-то из двадцать первого века… Мистика. В этот момент ноздри Симагина уловили запах дыма. Сердце упало, но тут же Симагин понял.

— Володя, — сказал он спокойно, — пожалуйста, не курите совсем уж у пульта. Меня же чуть кондрат не хватил.

• Предыдущая
• 12/56
• Следующая