Неподведенные итоги - Рязанов Эльдар Александрович - Страница 115

• Предыдущая
• 115/214
• Следующая

Итак, состоялся мой поэтический дебют, и я стал ждать откликов. Признаться, я избалован вниманием зрителей. После каждой картины, после каждой телевизионной «Кинопанорамы» приходили сотни писем с отзывами, рецензиями, претензиями и похвалами. Чего только люди не пишут!

Но в данном случае было прочное молчание. Я понимал, что стихи могут не понравиться. Но тогда возникли бы негативные оценки. Не было никаких! Я не сказал ни одному человеку, включая друзей и знакомых, что я теперь вроде бы как профессиональный стихотворец, ведь меня напечатали! Я надеялся, что кто-нибудь из приятелей или коллег заметит этот факт и в крайнем случае хотя бы удивится. Все-таки не каждый день кинорежиссеры публикуют собственные стихи! Но не тут-то было! Конечно, неважное качество стихов, без сомнения, имело значение для глухого безмолвия, но главный вывод, который я сделал: интеллигенция толстых журналов не читает. Я, честно говоря, не расстроился, ибо ставки на эту публикацию не делал никакой. Ну, потешил тщеславие, и довольно. Тем более я снимал «Жестокий романс», был занят, уставал смертельно. И вскоре вообще позабыл об этом случае. Но стихи порой пописывал. Тогда, когда они сами; без спросу, посещали меня.

Постепенно мои рифмованные грехи стали попадаться на глаза читателям довольно часто — публикаций в разных журналах было изрядно. И когда меня в те годы на так называемых творческих вечерах спрашивали, почему это я вдруг ударился в поэзию, я выстроил достаточно стройную теорию. «Заниматься не своим делом, — объяснял я, — добрая традиция нашей интеллигенции. Недаром Евгений Евтушенко увлекся кинорежиссурой, а Роберт Рождественский стал вести телепередачу „Документальный экран“. Что же касается Андрея Вознесенского, то он соорудил архитектурную часть памятника, посвященного 200-летию присоединения Грузии к России, автором которого был скульптор Зураб Церетели. Всем этим крупным поэтам, естественно, стало не до стихов. Они оказались заняты другими важными делами. И в нашей поэзии образовался некий вакуум. Кто-то должен был его заполнить. Этим „кем-то“ оказался именно я. Если вдуматься, я попросту спасал отечественное стихосложение...»

Подбирая стихи к «Жестокому романсу», я не смог найти стихотворного текста к одному важному эпизоду и вынужден был сам заняться сочинительством. Это был, пожалуй, первый случай профессиональной работы как автора текста песни. Нужно было написать в определенное место картины, передать конкретное настроение, да еще все это сделать от женского лица, так сказать, от имени Ларисы Огудаловой. Я написал стихотворение «Я, словно бабочка, к огню...» Композитору Андрею Петрову я представил дело так, будто эти слова принадлежат Юнне Мориц. Композитору стихотворение пришлось по душе, он написал мелодию, и уже на записи песни в тонателье «Мосфильма» я раскрыл свой очередной, леденящий душу обман... В эти дни мне кто-то сказал, что в «Крокодиле» появилась пародия на мое стихотворение. Я побежал в библиотеку и взял журнал. Это был, по сути, первый отклик на мой поэтический дебют, и я обрадовался. Наконец-то!

Сначала приведу текст стихотворения «Близнецы», которое попалось на зуб пародиста:

Гляжу я на себя со стороны,

и кажется: все это не со мною!

Нет, я себя не чувствую больным...

Но вроде я в разводе сам с собою.

Как будто это кто другой живет

и поступает так, а не иначе...

Тот совершает все наоборот:

где я бы засмеялся, тот заплачет.

Я за его поступками слежу:

какая глубина несовпаденья!

Где камень я за пазухой держу,

готов он становиться на колени.

Он смел, рисков, удачлив и речист,

а я завистлив, зол и неуверен.

Как он решителен! Какой он оптимист!

А у меня потеря за потерей.

Непринужденно входит он в контакт,

в нем комплекс полноценности, здоровья.

А я живу, хожу, дышу не так,

никто не отвечает мне любовью.

Ущербностью пронизан я насквозь,

осознаю, и оттого печалюсь.

Но мне больнее, чем в ладони гвоздь,

что он ко мне испытывает жалость.

Он далеко вознесся от меня,

мне без него тревожно и уныло...

Хотя мы очень близкая родня,

не совместит нас никакая сила.

По правде, я завидую ему

и торможу, тяну назад, толкаю...

Своим умишком я его уму

пугливые сомненья подпускаю.

Все говорят — он легкий человек

и, кажется, не обделен талантом...

Но с ветром, что гуляет в голове,

ему никак не выбиться в гиганты.

Я за его поступками слежу,

завидую его большим ошибкам.

Я сам-то, как положено, служу,

привыкший быть безропотным и гибким.

Тот вспыльчив и несдержан на язык,

а я хитер, и потому молчальник.

А тот востер, сгибаться не привык...

Понятно, почему он не начальник.

Случилась бы наверняка беда,

коль я бы с ним не находился рядом.

Хотя мне удавалось не всегда

его сдержать толчком, словами, взглядом.

Я и близнец ему, и враг, и страж...

Года мелькают в ругани и драке.

И нескончаем поединок наш:

я вечно в обороне, он — в атаке.

Как не похожи друг на друга мы,

хоть и живем в единой оболочке.

О, нам не выйти из своей тюрьмы,

двум узникам, сидящим в одиночке.

Хоть камера довольно велика

и весит больше сотни килограммов,

в ней два бесплотных склочных дурака

проводят жизнь в сражениях и драмах.

Никак их невозможно приструнить...

То одного, а то другого жалко.

Признаться, человеку трудно жить,

когда в душе — сплошная коммуналка.

Но, честно говоря, я лишь того боюсь,

что вдруг один уйдет и не вернется,

• Предыдущая
• 115/214
• Следующая