Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 66

• Предыдущая
• 66/90
• Следующая

— Молодец. Общество довольно. Хватит чернозадым по Москве шустрить и свои порядки устанавливать. Гиви теперь в Москве не покажется, а если спалится, то под шконкой у параши сидеть будет. Да и авторитет ты свой поднял сильно.

— Спасибо за доброе слово, но все же скажи, как мы наше дело ладить будем?

— Скинь цену, Ленчик, — вздохнул Филин, — не жлобись, я тогда быстрее эти камушки сдам.

— Филин, — усмехнулся Ястреб, — ты человек умный, а говоришь сейчас вроде как артельный делец. Ты же моему товару настоящую цену знаешь?

— Ну.

— Что «ну»? Знаешь или нет?

— Знаю.

— Посчитай, сколько я тебе нажить даю.

— Ты, Ленечка, о деньгах, а я о времени тяжелом.

— Брось, нынешнее время для нас слаще меда, не гони порожняк, я же не фраер.

— Ох и упорный ты, Ленчик, всегда был таким. Помню, как ты на хату однажды рыжие империалы принес. Помню, как ты за каждую копейку бился. Любишь лаве?

— А ты не любишь, тихушник старый?

— Люблю, — честно сознался Филин.

— Так о чем мы с тобой права качаем, — засмеялся Ястреб, — сделай, Филин, последняя моя просьба, а ты знаешь, я добро помню.

— Ладно, кровопийца. У тебя телефончик и адресок прежний? Жди.

Филин проводил его до калитки. Кот стоял, прижавшись к ноге хозяина, и, казалось, тоже смотрел в спину Лени Сретенского.

Ястреб шел легко и упруго. И Филин позавидовал его молодости и силе. И усмехнулся. Да, бывший вор Леня Сретенский добро помнил. Федору отвесил за все, что тот для него сделал, Махаона не забыл.

Когда светлое пятно рубашки Ястреба скрылось за деревьями, Филин твердо решил отдать его Золотому. Он не испытывал ни жалости, ни угрызений совести. Когда-то, чтобы сторговать себе волю, он отдал ментам своего ближайшего кента Америку. Тот уехал в Дорлаг, а Филин слинял из Москвы.

В мире, где он жил, где крутились миллионные суммы общака, не было таких слов, как «дружба» и «жалость».

Такси Ястреб поймал быстро. Переделкино было местом заметным. Писатели приезжали на дачу и в Дом творчества. Неплохо устроился Филин, живет в окружении «инженеров человеческих душ», рыбку с ними ловит. Наверно, лепит им горбатого, что он бухгалтер, вернувшийся с северов и доживающий свой век на скромную пенсию.

Ястреб открыл окно и закурил. Не складываются дела. Словно кто-то разруливает их не так, как ему нужно. Болезнь, история с Гиви, теперь Филин-жмот. Ястреб точно знал, что никаких клиентов старая падла не ищет. Есть у него эти бабки. Есть.

А что, если сговорить ребят да потревожить Филина? Подумаешь, вор в законе. Утюжком пройтись, он и покажет свои лабазы каменные, где алмазы пламенные лежат. Дельная мысль. И вспомнился ему разговор с Шориным, когда он принес ему цацки Бугримовой.

Шорин вынул из сумки тяжелый ларец, отделанный золотой канителью, которая переплеталась в затейливые латинские буквы.

— Коробка эта большой цены вещь! — Ястреб осторожно потрогал тонкую, как паутина, золотую проволоку.

— Но, к сожалению, улика.

— Уничтожим.

— Зачем? Скинь ее людям понадежнее. Бабки себе возьмешь. Есть кому сдать?

— Есть, — не задумываясь, ответил Ястреб.

Шорин открыл ларец. В тусклом свете зимнего дня камни замерцали магическим светом.

— Да, — сказал Шорин, — много крови, наверно, на этих камнях.

Он достал из бумажника две фотографии, покопался в ларце и отобрал необыкновенной красоты ожерелье, бриллиантовый кулон и перстень с огромным изумрудом. Сличил.

— Вот ради этого ты и ставил дело.

— А остальное?

— Остальное? — Шорин погладил пальцем броши, кольца, браслеты. — Остальное наверняка найдут сыскари. А эти три вещи — никогда. Помнишь, ты ставил дело по музею Алексея Толстого?

— Еще бы.

— Так вот, мой друг, ведь сыщики наши все нашли, кроме одной французской броши. Ради нее ты и нанимал этих придурков.

— Значит, сегодняшний обнос тоже за три вещи?

— Да, мой уголовный друг. Когда мы с тобой валялись на шконках в лагере, жрали баланду и считали за счастье затянуться махрой, в стране победившего социализма многое изменилось. Папа Сталин умел держать в руках всю партийно-правительственную шоблу. Они, конечно, скупали хорошие вещи, тем более что деньги им платили ломовые. Слышал, что такое пакет?

— В каком смысле?

— Не в том, мой блатной корефан, как ты думаешь. Пакет — это признак твоей значимости. Пакет — это ступень, приближающая тебя к верховной власти. Пакет — это пакет.

— Весьма убедительно, — Ястреб налил себе боржоми, посмотрел, как лопаются пузыри в бокале, — но я так и не понял, что это такое.

— Естественно, — довольно засмеялся Шорин, — номенклатурные аллегории понятны только тем, кто участвует в этих замечательных играх. Я тебе объясню просто. К примеру, ты министр…

— Я?

— Не лыбись, как параша, я сказал «к примеру». Усек?

— Предположим.

— Значит, по сталинским временам у тебя зарплата семь тысяч.

— Неплохо, — прокомментировал Ястреб, — а где пакет?

— Плюс к зарплате пакет. Те же семь штук, но без вычетов. Ни подоходных, ни займов, ничего. У тебя квартира, машина персональная плюс семейная, паек кремлевский, дача казенная в Усово на берегу реки. Деньги тратить некуда. Вот и ездили жены по комиссионкам да ювелирам вроде Макарова да покупали цацки. Этот кулон, — Шорин аккуратно поднял бриллиантовое чудо за цепочку, — тогда тысячи за четыре спокойно покупали.

Он помолчал, закурил, озорно посмотрел на Ястреба.

— Что же ты не спрашиваешь, куда делся пакет?

— Жду, когда скажешь.

— Правильно. Пакет отменил придурковатый Никита Хрущев. Это был удар по карману вождей. На всех уровнях, от ЦК до забытого богом райкома. А жить-то они привыкли широко, значит, нужно находить иные пути. А другие возможности все неправедные. Вот и закрутились вокруг министров и секретарей ЦК деловые. Кому фонды, кому землю, кому квоты на продажу, кому фирменное оборудование. Они им подпись на бумаге, а те им бабки. Вот так и началась нынешняя светлая жизнь.

— Значит, нынешняя власть воровская? — притворившись наивным, спросил Ястреб.

— Все повязаны. Вожди, деловые и блатные. Понял?

Разговор этот Ястреб просек и сделал выводы для себя совсем неутешительные. Такие, как Сашка, отмажутся, а он вполне может оказаться крайним, а с них, как известно, весь спрос. И нынче, в такси, он твердо решил рубить концы. Грохнуть Филина и залечь на дно. Только ребят своих он брать не станет, не дай бог проболтаются, тогда законники его на краю света достанут. Сам он это сделает. Вольет в португальскую бурду пару ампул клофелина. Заснет Филин и не проснется.

Утром Игорю Дмитриевичу позвонил Голованов.

— Клиент прибудет в час.

— Лады, я приеду.

Они собрались в мастерской в двенадцать часов. Саша Зверев немножко нервничал, курил одну сигарету за другой.

— Не мандражи, Саша, — успокаивал Ельцов, — дело, конечно, сложное, но верное.

— Я вам, Игорь Дмитриевич, как Богу, верю.

— Ну это ты хватил. Не обижай творца сравнением с сыщиком.

— Но ведь и он — первый опер, — весело отпарировал Зверев, — кто дело об убийстве Авеля поднимал?

— Он, — согласился Ельцов, — уел ты меня, Саша. Вот что значит Академия МВД.

— Да ничего она не значит, обыкновенные курсы по повышению квалификации.

— Идет, ребята! — крикнул Голованов. — Прячьтесь.

Ельцов и Зверев ушли в мастерскую, там из-за занавески хорошо просматривалась гостиная. Сережа ввел в комнату улыбающегося золотом зубов, щегольски одетого восточного человека.

— Это же Мансуров, — тихо ахнул Зверев, — второй год во всесоюзном розыске!

— Дорогой, — сказал Мансуров и открыл небольшой чемодан, — вот деньги, ровно та сумма, о которой вы говорили.

— Простите, я ваше имя-отчество запамятовал.

— Муртаза Фатулаевич.

— А чем вы занимаетесь, Муртаза Фатулаевич?

Мансуров достал из внутреннего кармана пиджака темно-вишневую книжечку-удостоверение с золотым тиснением.

• Предыдущая
• 66/90
• Следующая