Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/90
• Следующая

Золотой сел на лавку, достал пачку «Филип Моррис», протянул Ельцову.

— Угощайся.

Юра взял сигарету, посмотрел на двойной угольный фильтр. Такие продаются только в «Березке» на сертификаты серии «Д». Пижоном оказался известный московский вор. Большим пижоном.

— Ну вот, — Витя Золотой затянулся глубоко, выпустил тугую струю ароматного дыма, — теперь говори все, как есть.

Шумел за домами Столешников, из окна соседнего дома радио восторженно вещало об успехах космонавтов, стучал где-то компрессор дорожников, день уходил.

Ни разу Золотой не перебил его, не задал ни одного вопроса, сидел тихо и смолил американское курево.

— Я тебя понял. Ответ сейчас дать не могу. Но на меня можешь рассчитывать. Давай прощаться, мне с солидными людьми встретиться надо.

Они попрощались. Пожали руки и разошлись.

Ельцов-старший ушел из дома в десять, когда Юрий еще спал. Игорь Дмитриевич не стал его будить. Сегодня он должен был встретиться с двумя людьми. Все эти дни он через друзей, оставшихся в милиции, узнавал о генерале Болдыреве. Выяснить удалось немного. Болдырев числился в оргинспекторском управлении министерства на должности старшего инспектора МВД по особо важным поручениям. У него была группа сотрудников.

Болдырев именно числился, а не служил, так как начальнику управления не подчинялся, выполнял особые задания руководства. Какие — никто толком не знал, но начальник отдела «А» МУРа, который при Ельцове был простым опером и считал полковника своим учителем, рассказал любопытные вещи. Агентура, обычная и камерная, сообщала ему о разгонщиках с милицейскими удостоверениями.

Он даже показал одно донесение камерной разработки, в котором источник, занимающийся совсем иным объектом, приводил разговор бывшего замдиректора ломбарда. У этого человека были изъяты крупные ценности во время обыска, а сам он для допроса был доставлен на Советскую площадь, где под вывеской Московского городского штаба народных дружин сидела какая-то группа, которая его долго допрашивала. В основном интересовались знакомыми, располагающими большими ювелирными ценностями.

В трех комнатах на Советской площади сидели люди, подчиненные непосредственно генералу Болдыреву.

О самом генерале Ельцов узнал от своего приятеля, бывшего начальника МУРа Володи Корнеева — он теперь работал в Главном управлении уголовного розыска. Болдырева вытащил из Реутова всесильный помощник министра Щелокова. Он сразу же был посажен на генеральскую должность.

— Ты же знаешь, Игорь, — сказал Корнеев, — у нас лезть в чужие дела не принято, но одно скажу: ни о каких результатах его группы в министерстве ничего не известно. Слухи ходят самые фантастические. Живет он хорошо. Лучше любого нашего генерала. Связи огромные. Каждую субботу парится в бане с очень большими людьми. Темный он человек, Игорь, очень темный. Ты помнишь дело Веретенникова?

Как он мог забыть это странное непонятное дело, из-за которого ему почти на два года задержали присвоение очередного звания.

Ретро, 1949 год

Был тогда Ельцов еще майором. Утром его вызвал начальник МУРа:

— Ограбили квартиру балерины Гельцер, поезжай в отделение, ознакомься с документами и начинай работать. Дело деликатное. Гельцер бывает на всех кремлевских приемах. До ноябрьских праздников осталось двадцать дней, уложись в этот срок.

Кража эта показалась Ельцову странной. Вор проник в квартиру, открыв входную дверь, все три сложных замка. Эксперты, изучившие их, не нашли никаких видимых повреждений и царапин. Значит, дверь открывали «родными» ключами. Вор шел явно по наводке. Он точно знал, где лежат драгоценности. Секретер красного дерева — там балерина хранила свои бриллианты, кстати огромной цены, особенно диадема, подаренная ей президентом Франции, — также был открыт ключом. Никаких повреждений на полированной поверхности секретера обнаружено не было. Вор взял драгоценности, шубу из чернобурых лис, норковый палантин и соболью накидку.

Балерина отдала сыщикам несколько фотографий, на которых четко были видны некоторые украшения. Все обстоятельства указывали на человека, близкого к семье балерины. Ельцов приказал операм трясти всех знакомых артистки, а сам решил заняться отработкой мехового следа.

И тут ему пошла масть. Вечером, в шестом часу, позвонил Семен Аркадьевич Ревзон, директор комиссионки на Сретенке.

— Игорь Дмитриевич, знаю всю сложность вашей работы, загруженность, но лучше бы вы подъехали ко мне.

— А вы намекните, Семен Аркадьевич, о чем разговор пойдет. Скажите эзоповым языком.

— О зверушках посоветоваться с вами хочу, о небольших таких, в вольерах они сидят.

— О чернобурках?

— Именно, — обрадовался Ревзон.

— Еду.

Семен Аркадьевич Ревзон два года назад попал в беду. На него попер вернувшийся из Дорлага гопстопник Борька Чумаков по кличке «Чума». Из приблатненных сретенских пацанов он сколотил шайку, и они начали запугивать торгашей, беря с них дань.

Директор комиссионки, по прикидкам Борьки, был, конечно, миллионером, поэтому шпана объявила ему сумму в пятьдесят тысяч, иначе пообещали переломать ноги, а дачу сжечь.

Вот с этой бедой и прибежал Ревзон к Ельцову, с которым пару раз встречался в квартире смешной инженю из Детского театра. Майор выслушал перепуганного коммерсанта и поехал к Чуме, которого по роду службы знал как облупленного.

Дверь в квартиру гражданина Чумакова была открыта, Борька сидел на кухне, ел селедку с картошкой и запивал пивом. Ельцов явился ему, словно тень отца Гамлета из бессмертного творения Шекспира. Майор вошел в кухню, схватил Чумакова за волосы и пригнув голову, поводил лицом по тарелке с селедкой, потом скрутил ему ухо и вывел во двор, где собралась вся его кодла, и при всех набил ему рожу.

Уходя сказал:

— Если еще раз услышу о ваших художествах, всем ноги переломаю, а потом посажу.

Потом он узнал, что Чумаков от позора уехал в Калинин к сестре, а его приблатненная братва рассыпалась. Ревзон с той поры считал Ельцова своим спасителем и всячески старался угодить ему.

Семен Аркадьевич ждал его у входа в магазин. Он привел опасного гостя в свой кабинет, открыл шкаф и вытащил чернобурую шубу.

— Вот, Игорь Дмитриевич, продал мне ее один человек за полцены. Вещь хорошая, я взял, подумал, поставлю ее на комиссию, продам, наживу немного.

— Это сколько же «немного» получится, Семен Аркадьевич?

— Тысячи две, может, три.

— Так почему не стал продавать?

— Из-за подкладки.

— А что в ней особенного?

— В самом неприметном месте есть монограмма.

— А ну-ка покажите.

Ревзон расстелил шубу на столе, распахнул ее и чуть вывернул рукав. Две вытертые от времени, вышитые золотом буквы — Е и Г — отчетливо просматривались на подкладке.

— Шубка-то краденая, Семен Аркадьевич, придется мне ее изъять.

— Я как чувствовал, как чувствовал, поэтому сразу деньги не отдал и вам позвонил.

— Когда вы должны передать деньги?

— Сегодня в семь у Бороды.

— В ресторане ВТО?

— Именно так.

— Кому?

— Павлу Сергеевичу Веретенникову, бывает там такой театральный деятель.

— А вы часто бываете в этом ресторане?

— Завсегдатай, — с гордостью ответил Ревзон.

— Давно ли там этот Веретенников появился?

— Да больше года. Его все знают, человек он широкий. Любовница у него актриса Мелентьева.

— Серьезный господин. А адреса или телефона его не знаете?

— Да он у Мелентьевой живет на Малой Бронной. Что мне делать, Игорь Дмитриевич?

— А ничего особенного. Берите деньги и в ресторан. Как их передадите, сразу исчезайте.

• Предыдущая
• 37/90
• Следующая