Ночь длинных ножей - Рясной Илья - Страница 51

• Предыдущая
• 51/65
• Следующая

— Хорошо сказано, — журналист вытащил блокнот и начал быстро строчить туда.

— Э, только на меня не ссылайся. Мне еще полковничьи погоны получать, — встрепенулся Алейников.

— Не буду, — кивнул журналист.

— А вообще, я тебе скажу, что в основном люди здесь, как и везде на земле, хотят жить спокойно. Женщины хотят мужиков и растить детей. Мужики хотят зарабатывать деньги и втихаря, ночью, когда Аллах не видит, пить водку. Но все стали заложниками ситуации. Слишком много пролито крови. Вражда. Отвыкли жить по-нормальному.

— А может, отсоединить их? — спросил журналист. — Отделить колючей проволокой и вышки поставить? И пускай живут самостоятельно.

— Это московский собачий бред! — взорвался Алейников. — Предлагаешь тут зону сделать, чтобы народ с голоду вымер? Да это и технически невозможно. Пока она у нас под боком, она вечно будет рассадником терроризма и рано или поздно взорвет Дагестан, пойдет дальше. Пойми, Чечня — оплот исламского фундаментализма, а это такое же агрессивное, захватывающее все новые территории, стремящееся к господству над миром идеологическое течение, как, к примеру, гитлеровский фашизм. Идет война идей, религий — а это самые страшные войны, как показал двадцатый век. Гитлеровская идеология унесла полсотни миллионов людей. Исламский фундаментализм — не лучше. И мы все равно будем с ним воевать. Отделим Чечню, придется отделять другие республики. Они дойдут и до твоей Москвы. И в лужковском храме Христа Спасителя будет мечеть, а вместо рекламы по городу будут висеть изречения Аль Ваххаба. Как тебе это?

— А что делать? — Журналист отложил блокнот и с надеждой, как больной на врача, посмотрел на собеседников.

— Надо тут местного бабая посадить всеми командовать, как в старые времена, и с этого бабая за порядок требовать, — заявил зам по кадрам.

— Ага. Хрен ты угадал, — начштаба плеснул всем водки. — Тут всегда руководители были русские. По одной причине — ни один тейп не потерпит над собой главенства другого, особенно низшего тейпа.

— Для начала надо бандитов извести. Нещадно. А нормальных, лояльных к нам людей поддерживать всеми средствами. И дать местным жителям возможность жить достойно, кормить семьи своим трудом… А вообще, порядок в державе должен быть, — сказал Алейников. — И цели у государства должны быть ясные и достигаться не жестоко, а жестко. А все любимые московской тусовкой бредни о правах человека — это бандит воспринимает как разрешение на то, чтобы резать головы.

— Братья, достали вы с этой политикой. Хлопнем? — осведомился зам по кадрам.

— Да, — Алейников взял стакан, поднялся. — Давайте-ка выпьем, братцы, за нас. За всех тех, кто собрался здесь. За тех, кто в мирное время для себя решил, что у него есть долг и честь, когда для большинства эти понятия затерты и выброшены за ненадобностью, как старый хлам. Давайте выпьем за нас, солдат России.

— Ментов России, — вставил зам по кадрам.

— Все мы солдаты. И наша обязанность — защищать людей. И не дать разлиться по нашей стране этой грязи. За солдат…

Заняться Джамбулатову было совершенно нечем. От безделья он читал старые газеты — чеченские и русские, какие-то журналы, истрепанные боевики. Взгляд рассеянно скользил по строчкам.

В тот вечер он, лежа на топчане, при свете тусклой лампочки бездумно листал литературно-художественный журнал «Ичкерия», изданный неважно, на серой бумаге, с плохо пропечатавшейся фотографией волка на первой странице. Волк — символ чеченского воина. Журнал датировался девяносто седьмым годом. Это был год эйфории, когда всем казалось, что русские ушли навсегда, и вовсю делились должности и сферы влияния. Адрес издательства — город Джохар, улица Маяковского. «Джохар и Маяковский — интересная компания», — усмехнулся Джамбулатов. Читать журнал было скучно. Все литературные произведения были списаны с военно-патриотической советской прозы сороковых-пятидесятых годов. Самой большой по объему была повесть о героической обороне какой-то сопки от врага, который, «визжа и плача, скоро побежит от наших границ». Был рассказ о мальчишке-боевике, который говорит русскому военному доктору:

«Зачем меня лечить, все равно меня утром расстреляют ваши палачи». И доктор, видя в молодом чеченце этот несломленный дух, проникается идеей освобождения Чечни от русского ига. Все это были вариации на тему «гестаповцы и верные Отечеству мальчишки-партизаны». Также в журнале имелось несколько стихов, посвященных Дудаеву, свободе. Слова, слова, слова. Джамбулатов знал им цену. И цена эта была невысока.

Он вздохнул. Опять нахлынули воспоминания. Вспомнился отец, убитый защитником этой свободы Хромым. Тем самым Хромым, который здесь, рядом, и до которого не дотянуться. И Руслан, застонав, как от боли, отбросил журнал.

Тут на улице послышался гул мотора. Джамбулатов выглянул в окно и увидел в сгущающейся темноте фары. Это возвращался Синякин.

Русский ваххабит прибыл в сопровождении двух боевиков. Он был доволен жизнью, видимо, получил откуда-то обнадеживающие известия. Зашел в дом. Посмотрел на Джамбулатова. Хлопнул его по плечу:

— Ну что, мент, близится конец хлопотам… Это надо отметить.

Вскоре на открытом воздухе накрыли стол. На нем возвышалась бутылка с неизменным джином. Привели Хромого, который осунулся, но на его лице, обычно невозмутимом, нельзя было ничего прочесть.

Синякин налил себе джина, жадно выпил, потом пошел к машине, вытащил целлофановый пакет, бросил на стол:

— Кто желает травку?.. Никто?.. Как хотите… Ибрагимка, бери, порадуйся…

Ибрагимка с готовностью отсыпал себе анаши, пошел к костру, присел на бревно, аккуратно закрутил самокрутку и блаженно задымил. Голова его становилась легкой, как воздушный шар, и хотелось смеяться. Когда обороняли Грозный, тогда было завались анаши… Аллах запрещает выпивку, но разрешает твердые наркотики. Анаша и гашиш — что может быть лучше для поддержки боевого духа? Воин от дурманящей травы чувствует себя непобедимым и готов идти хоть на нож, хоть на пулемет. Правда, он теряет ощущение опасности, но зато приобретает доблесть, и путь его, если он падет от руки неверного, лежит в райские сады.

— Интересно получается, — покачал головой Синякин, с интересом рассматривая сидящих по разные концы стола своих гостей. — Мы сидим вместе. За одним столом… А чтобы измерить ненависть, которая тут висит, ни одних весов не хватит. А, Руслан?

Джамбулатов ничего не ответил, он продолжал жечь глазами Хромого, сладострастно представляя, как сейчас вырывает у одного из телохранителей Синякина автомат и всаживает весь магазин в Хромого. Сначала в ноги. Потом отстреливает руки. И только потом в голову, меж глаз, в которых ужас и мольба о пощаде. Он перевел дыхание и попытался успокоиться.

— Во, мент аж копытом бьет, — захохотал Синякин. — Душу греет. Два паука в банке. А я — разводящий…

Джамбулатов молчал, отведя глаза от Хромого. Надо успокоиться, уговаривал себя бывший милиционер. Спокойно. Нельзя срываться.

— Знаешь, Руслан, Хромой не всегда был мне другом. Я даже стрелял в него. Помнишь, Султан?

— Я все помню, — заверил Хромой, — Он ничего не забывает… И я тоже… Все хотел тебя спросить. Султан, зачем ты меня тогда хотел подвести под монастырь?

— Ты все не правильно понял, — отмахнулся Хромой, смотря куда-то вдаль, поверх голов. Он не любил встречаться с людьми глазами.

— Не слыхал, Руслан, что он со мной сделал?

— Он со многими сделал, — буркнул Джамбулатов.

— Помнишь, в девяносто восьмом у стадиона «Динамо» в Грозном пропал тот узбек… Ну, из представительства России в Чечне.

— Помню, — кивнул Джамбулатов. — Слышал, твои бойцы там поучаствовали.

— Ну да, — кивнул Синякин. — Но ты не все знаешь… История в свое время наделала много шума. Тогда в Грозном еще действовало представительство Правительства России. Сотрудник его экономического отдела, узбек по национальности, то есть мусульманин, правоверный, в тот день отправился поглядеть на смотр войск на стадионе Грозного. Больше его никто не видел. Через неделю рано утром на КПП «Кавказ» со стороны дороги Серноводск — Слепцовск через Чеченский пост проехал черный джип с тонированными стеклами, через триста метров остановился, оттуда выбросили сверток, и машина унеслась обратно в Чечню. Когда сотрудники милиции развернули объемный сверток, увидели труп с удостоверением сотрудника Российского представительства. Он был изуродован, с жуткими следами пыток и глубокой странгуляционной бороздой на шее. Этого человека долго пытали, перед тем как убить. При трупе была записка: «Всем россиянам, враждебно настроенным против Чечни. Так будет с каждым, кто находится в Чечне по заданию ФСБ. Волки ислама».

• Предыдущая
• 51/65
• Следующая