Белый легион: Террор не пройдёт! - Рясной Илья - Страница 8

• Предыдущая
• 8/78
• Следующая

Водитель — квадратный, со сросшимися бровями и тяжёлой челюстью, резко повернулся к Глебу боком. Он был вооружён. И воронёный ствол уже почти завершил своё неумолимое движение, готовясь выплюнуть свинцовую примочку в цель. Оставалось только надавить пальцем на спусковой крючок.

Глеб аккуратно, казалось, неторопливо отвёл руку с пистолетом. Ухнул выстрел. Пуля пробила панель красного дерева. Следующего выстрела не прозвучало. Глеб перехватил пистолет, дугообразным движением провернул его, ломая противнику пальцы. Отшвырнул тяжёлую и опасную игрушку в сторону. Потом ласково и мягко захватил квадратного за шею. Она была мускулистая, железная. Но никакие мускулы здесь не помогут. Вот биоактивная точка. Надавить на неё…

Водитель дёрнулся, почувствовав, что ему не хватает воздуха. Потом на него навалилась тяжёлая тьма… Бронированный «мерс» так и не стронулся с места. Машину сопровождения снаружи упаковали тоже быстро. Оперативники, выскочившие из «БМВ», поставили под стволы и вытряхнули из салона вовсе не спешащих умирать телохранителей.

Глеб перевёл дыхание. Весы непостоянного бога войны снова качнулись в его сторону. Потерь у группы нет. У противника — два трупа. Чистая победа…

Пленных разложили в ряд в большой комнате. Там же на ковёр лёг портфель, наполненный пачками долларов, — плата Руслану за изотопы. Атаман подошёл к распластанному любителю рыжих девушек и порнухи, схватил его за волосы, заставил подняться. Чеченец смотрел на него, как зверь, которого ведут на убой, — животный ужас и мольба о пощаде во взоре. Он встретился с глазами Атамана, и ему все стало ясно.

— Не хочу… Не делай, — пробормотал молодой чеченец.

Атаман молниеносно выдернул из чехла на рукаве нож и полоснул боевика по горлу. Отскочил в сторону, чтобы не испачкаться в крови. Все произошло настолько быстро, что никто даже голоса не успел подать.

— Война, — недобро усмехнулся Атаман. — Бизнес…

Глеб неодобрительно посмотрел на своего помощника, но ничего не сказал. Взял рацию.

— Объект взят. Группа Два, Три — для зачистки территории. И эвакуации… как поняли?

— Принято…

— Ждём.

Машина у Ромы, видимо, решила объявить забастовку. На все попытки завести двигатель видавшая виды и знававшая лучшие времена двадцать четвёртая «Волга» отвечала каким-то ехидным жужжанием. Двигатель не желал заводиться. Рома копался в моторе, прикрикивая на белокурую шалаву, имевшую внешность невинной курсистки Императорского института благородных девиц:

— Ключ дай! Да не этот, а тот! Увидев идущего от бани Гурвича, он озадаченно посмотрел на него.

— Ты куда?

— Машина на приколе?

— Встала! Упрямая, сволочь!

— Мне в Москву надо, — голос у Гурвича был какой-то жестяной.

— Э, Леха, чего с тобой? Тебя что, Наташка укусила?

— Белидзе, мой шеф, умер.

— Да иди ты! Как?!

— Мутно все это, — пробормотал Гурвич. — Я так и думал…

— О чем ты думал?

— Упаси господи, если я прав, Рома!

— Может, подождёшь… Завтра поедем… Все равно ты уже ничем горю не поможешь.

В словах Ромы был какой-то резон. Вечером тащиться в Москву. Зачем? Успокаивать скорбящих родственников? Но Гурвич чувствовал, что так надо. Он ещё не знал, почему, но был уверен, что оставаться здесь ему нельзя… Никак нельзя!

— Мне надо ехать, — твёрдо произнёс он.

— Да подожди хоть полчаса, — попросил Рома. — Может, ещё починю мустанга. Живо до станции доскочим.

— Нет, надо ехать, — как заведённый повторил Гурвич.

Он прошёл в дом. Натянул толстый вязаный свитер. Застегнул на «молнию» кожаную куртку с меховой подкладкой. Закинул на плечо ремень сумки.

Уже выходя за ворота, вспомнил, что забыл бритву с лезвиями, зубную щётку. Ну и черт с ними! Возвращаться — плохая примета… Хотя куда уже хуже…

Народу у остановки набралось много. Автобусы ходили раз в два часа, а желающих покататься на них за это время набиралось предостаточно. Щетинистые красномордые мужички с мозолистыми руками. Бабки с неизменными сумками на колёсах, которые, судя по всему, всем бабкам раздают где-то централизованно, и ведром с огурцами. Размалёванные сверх всякой меры девицы, озабоченные и решительные, видимо, твёрдо решившие погулять в этот вечер на полную катушку. Гурвичу вдруг стало тоскливо. Тревожно защемило в груди. Он ощутил жуткое одиночество. А вокруг бесполезные люди совершают бесполезное броуновское движение, перетирая без всякой цели день за днём…

Через десять минут подкатил жёлтый «пазик», заляпанный грязью и мокрым снегом.

— А ну наддай! — азартно и грубо орали пассажиры, втискивая свои тела в узкие двери.

Гурвичу ничего не оставалось, как тоже заняться этим видом спорта. Иначе придётся больше часа топать до вокзала пешком.

Когда он протиснулся в салон, что-то заставило его глянуть в окно. Взгляд упал на жёлтую машину — кажется, «Рено», пристроившуюся в хвост автобусу. Для этих мест транспортное средство чересчур шикарное.

Из надсадного рёва и жуткого скрежета механизмов напрашивался неутешительный вывод, что автобус вот-вот развалится, погребя под своими обломками пассажиров. Но он бодро катил по колдобинам и ямам, останавливаясь через каждые сто метров то на остановках, то по просьбам пассажиров. С горем пополам это антикварное чудо техники добралось до вокзальчика.

— Спишь, да? — Гурвича вывел из оцепенения толчок в спину.

Он спрыгнул со ступеней на асфальт, освобождая проход. Толпа из автобуса обтекла его и устремилась к вокзалу. А он замер на месте.

Им продолжало владеть ощущение какой-то ирреальности происходящего. Дело даже не в том, что Белидзе мёртв — человек смертен, и внезапно смертен. Дело в том, что он не мог покончить жизнь самоубийством. А если это не самоубийство, то привычный мир, в котором нашёл свой тёплый уголок Гурвич, рушится на глазах. И реализуются самые потаённые кошмары. И получается, что за его жизнь теперь и ломаный грош — много.

Гурвич сдержался, чтобы не застонать. Подбросил сползающую сумку на плече. И, согнувшись, направился вперёд. В голове вертелись, как по кругу, мысли — сон, кошмар, не может быть, так и есть. Но крутились как-то тупо, не окрашенные в эмоции. В течении этих мыслей была какая-то магия. Потом глаз непроизвольно заскользил по асфальту, следуя изгибу пересекающих его трещин. В голову вдруг полезло, что эти трещины наверняка несут в себе скрытый смысл. В них язык взаимоотношения хаоса и гармонии. Конфликт залитого бетоном ровного и совершённого в своей завершённости пространства и сил разрушения, желающих нарушить порядок вещей… Стоп, оборвал он себя. Совсем не туда понесло. Так и до Канатчиковой дачи недалеко.

Гурвич распрямился. Встряхнул головой. Обозвал себя психом… Мысленно приказал себе собраться… Впрочем, без особого успеха.

В небольшом здании вокзала, выкрашенном в весёленький, как молодая трава, зелёный цвет, Гурвич направился к окошку кассы. Протянул деньги. Получил билет. Посмотрел на расписание. Электричка отходила через двадцать минут — в полпятого.

Эти заученные, миллион раз повторенные действия вернули его на грешную землю. Он вышел из странного состояния полутранса. Чувства обострились. И, наконец, пришёл страх. Страх за свою шкуру и перед неопределённостью. Он таился в нем уже давно, когда программист просчитал все варианты. Он не верил в свои худшие опасения. Но все пошло именно по самому дрянному варианту.

Гурвич пошатался по тесному зданию вокзальчика, где с комфортом обустроилась многочисленная семья таджикских цыган, навостривших лыжи в столицу выпрашивать подаяние и заниматься кражами. Самые мелкие начали работу уже здесь. Трехлетний, не больше, цыганёнок начал теребить рукав программиста, жалобно попискивая:

— Дай! Есть хочу! Дай!

Гурвич отпрянул от ребёнка, как от прокажённого. Нервы ни к черту!

Он направился к газетному киоску рядом с кассами. Купил у круглолицей девчонки сборник кроссвордов и пару номеров «Столичного метрополиса», в красках и пикантных подробностях повествующего о жизни и падении звёзд и примкнувших к ним тусовщиков. В буфете рядом приобрёл две бутылки «Тверского» пива. Нашёл место подальше от цыган — в самом углу зала. Отсюда через замызганное окно открывался вид на унылую привокзальную площадь.

• Предыдущая
• 8/78
• Следующая