Белый легион: Террор не пройдёт! - Рясной Илья - Страница 35

• Предыдущая
• 35/78
• Следующая

— Понял, — кивнул телохранитель. Слова хозяина насчёт денег его воодушевили. Сельмурзаев никогда не обделял своих бойцов при делёжках.

— Поехали, — кивнул депутат своему главному телохранителю Ломали Махмадхаджиеву.

Роскошный, как рояль, бронированный «Мерседес» качнулся под весом Сельмурзаева, кожаные сиденья мягко приняли тяжёлое, мускулистое тело. Машины тронулись. Депутат расслабился. Головная боль отступала. Он прикрыл глаза и задремал.

А Султан принялся за любимое дело — разработку плана, как выбить деньги, организовать безопасное их получение да ещё чтобы, в конце концов, втихаря заложника удушить и похоронить. Этот доходяга, заказчик киллеров, знал чересчур много, чтобы дальше топтать землю. Его надлежало закопать в эту самую землю.

Заложнику сунули мобильник.

— Звони родственникам, — Султан для острастки влепил пленнику увесистую пощёчину. — Компаньонам. Всем, у кого есть деньги.

Он перевидал на своём веку много заложников. В Грозном была целая невольничья биржа, куда свозили этих нелюдей. Избитые, измордованные, жалкие. Некоторые ломались долго, некоторые очень быстро. Но этот слизняк — нечто особенное даже среди русских скотов. Ни мужчина, ни женщина, так, тварь какая-то неопределённая. И надо же, деньги как-то делал!

— Да, да, конечно, — кивал Анатолий Алексеевич. — У меня нет родных.

— Сиротинушка, — хохотнул Султан. — Мне не нужны твои родные. Мне нужны деньги.

— Будут деньги… Будут…

Пленный снова и снова набирал телефонные номера. Безуспешно…

Султан, зарычав, повалил его на пол. Ударил пару раз ногой по рёбрам.

— Ты крутить вздумал, сука?

— Нет… Ещё звонок… Попозже. Они будут!

— Ладно. Давай данные на твою фирму…

Паспорт у заложника был при себе. В него вложены какие-то квитанции, бумажки.

Султан посмотрел на часы. У него на сегодняшний день было намечено решение ещё одной небольшой, но довольно важной проблемы.

— Я поехал, — сказал он своим цепным псам. — Без меня барана не уродуйте. Завтра приеду, продолжим…

Анатолия Алексеевича оставили в подвале в полном одиночестве. Здесь было прохладно. Выйти отсюда можно было только поднявшись по крайне ненадёжной на вид алюминиевой лестнице, ведущей к металлическому люку. Лампочка светила тускло. Из мебели наличествовало несколько покосившихся стульев, на которых можно было устроиться на ночь.

Заложник уселся на стуле, откинулся на спинку, скрестив руки на груди, прикрыл глаза.

В этой позе просидел часа полтора.

Люк открылся. В подвал протиснулся грузный, с одышкой Бадри, которого Сельмурзаев оставил присматривать за пленным. Поставил на пол поднос с какой-то похлёбкой и хлебом. Пнул ногой пленного.

— Жри, сука…

Заложник закивал, послушно схватил еду и стал жадно её поедать.

— Жри, собака, жри. — Бадри наслаждался видом униженного человека.

Пленный, держа почти опустошённую тарелку, опасливо поднял глаза на Бадри и спросил:

— А можно у вас попросить стакан воды?

Бадри размашистым ударом руки выбил тарелку, так что она подлетела и покатилась с грохотом по полу. Влепил пощёчину заложнику и зарычал, как разбуженная злая псина:

— Запомни. Ты никто. Ты раб. Ты должен делать то, что тебе говорят. И брать то, что дают. Ты понял?

— Понял.

— И не разевать рот, когда не спрашивают. Ты понял?

— Понял.

Бадри отвесил ему затрещину. Заложник пригнулся, и рука только скользнула по его макушке.

— Ты ничего не понял… Теперь говори.

— Я все понял… Я буду делать, как вы хотите, — мягко заговорил пленный. — Я хочу жить…

Голос его приобрёл какие-то воркующие интонации.

— Зачем ты бьёшь меня? — продолжал, не обращая внимания на мечущего глазами молнии Бадри. — Мне же больно. Я человек, как и ты. Я ощущаю боль. Представь, что ты бьёшь себя… Мы едины. Мы все люди. Наши души соприкасаются…

Бадри застыл, ощущая себя как-то странно. Слова этого человека окутывали его, сдавливали мягко, но мощно, как кольца анаконды. Лишали обычного его стремления к импульсивным, жестоким действиям.

— Я тоже человек, — пленник приблизился к тюремщику и перешёл на шёпот: — Я мог бы стать твоим другом… Я стану твоим другом… Я стану твоим братом…

Глеб обнял Настю.

— Это надолго? — спросила она.

— Я не знаю… Все очень сложно… Я не могу тебе сказать всего… Пойми, Настюха…

— Я понимаю… — Она прижалась к нему.

Ветер трепал её просторный, модный, ярко-зелёный плащ, в котором она походила на фею леса. Они стояли около невзрачного «Москвича». Человек за рулём терпеливо ждал. Он будет ждать сколько угодно, не выказывая ни малейшего недовольства. Это его работа — ждать и делать то, что прикажут.

— Папка, а мы море увидим? — дёргал Глеба за куртку Вовка.

— Увидите.

— А там вода чёрная?

— Почему чёрная?

— Так море Чёрное…

— Море Чёрное, а вода зелёная.

— В Чёрном море должна быть чёрная вода, — озадачился Вовка такой явной несообразностью.

— А в Красном море? — полюбопытствовал Глеб.

— Красная… Пап, а…

— Стоп. Молчать, — Глеб взял сына на руки, подкинул.

— А я буду плавать? — не обращая внимания на приказ молчать, продолжал донимать вопросами малыш.

— Будешь…

Машины стояли, прижавшись к обочине трассы, ведущей на аэропорт «Шереметьево-2». Это был миг прощания. Надолго? Навсегда?

Настя ко всему привыкла. Она жила, зная, что в любой момент может разбить её только-только устоявшуюся жизнь телефонный звонок, и ей придётся убираться на другой конец света, бросая вещи, квартиру. Так уже бывало. Это означало, что у Глеба охота, притом охотится не только он, но и за ним. Рядом с охотником, когда он вышел на след, не должны идти женщина и ребёнок. Они должны ждать в теплом и сокрытом от чужих взоров убежище. Ещё она знала, и это знание наполняло её холодом, что однажды может случиться так, что придут хмурые люди и скажут: «Глеб не вернётся. Он был хорошим солдатом». И это «был» подведёт окончательную, не подлежащую пересмотру черту. И она молилась, чтобы этот миг не наступил. И чтобы миновала их чаша сия. Единственно, чем она могла помочь самому дорогому человеку на земле, — это молитвами.

— Вовку держи в ежовых рукавицах, — с напускной серьёзностью напутствовал Глеб.

Вовка тут же начал толкать свою старую теорию, что в ежовых рукавицах должны ходить ежи.

— Ладно, любимая… Вам пора.

— Пора, — кивнула она.

— Самолёт через час.

— Глеб… Будет очень горячо?

— Не горячее, чем на сковородке. Нас так просто не поджаришь, Настюх. Тебе ли не знать, что мы в огне не горим.

— Я знаю. — Она поцеловала его.

Они стояли, обнявшись, ещё долго.

Время вышло. Глеб ещё раз подбросил на руках Вовку, усадил его в салон, крепко сжал руку Насти, вложив в этот жест то, что недосказано, — несокрушимую уверенность, что он вернётся. Кивнул водителю.

Настя захлопнула дверь. И «Москвич» тронулся вперёд.

Глеб постоял, смотря вслед машине, увозившей родных людей. Вскоре самолёт унесёт их вдаль. Там тихо, плещут волны, безопасно. Там за ними будут приглядывать люди, которым можно доверять.

И, как всегда, у Глеба было ощущение, что звенит внутри тоскливая струна, теребящая душу.

Ничего, это ненадолго. Может быть…

Глеб сел в серый «Форд-Фокус» и резко рванул с места. Развернулся, усмотрев промежуток в сплошном потоке машин, и на всех парах помчался в город…

Семья отправлена. Это самая уязвимая точка. Перед схваткой воину надо прикрывать уязвимые места, по которым легче всего полоснуть острым. А что схватка будет, и притом серьёзная, без дураков, насмерть, Глеб не сомневался.

У здания цирка на Цветном бульваре он подсадил в машину оперативного координатора «Легиона» Одиссея, в миру полковника милиции Олега Артемьева, заместителя начальника Регионального московского управления по борьбе с бандитизмом МВД. «Форд» сразу просел — полковник обладал воистину богатырскими габаритами, даже Глеб по сравнению с ним выглядел скромно. Координатор в стильном белом плаще смотрелся вальяжно, как бизнесмен средней руки.

• Предыдущая
• 35/78
• Следующая