Закатный ураган - Русанов Владислав Адольфович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/79
• Следующая

Он заметался по двору, одержимый одним желанием – выжить, спастись.

Как мышь в норку, юркнул Трелек в узкий проход между овином и лабазом. Рогатину, несмотря на испуг, он не бросил, волочил за собой. Длинное древко путалось под ногами, но тяжесть оружия придавала какую-никакую уверенность.

Огибая позади двор дядьки Крешана, мальчишка услышал позади топот и громкий возглас:

– Ага! Еще один попался!

Кинул быстрый взгляд через плечо.

Его настигал веселин на золотисто-рыжем скакуне. Голова у коня маленькая сухая, глаза налиты кровью, зубы оскалены, словно у волка. Того и гляди, в горло вцепится. Всадника Трелек не разглядел. Не до того стало.

Парень бросился вправо, влево, думая проскочить в узкий проход, куда конному нет дороги. Но веселин не отставал.

– Врешь, не уйдешь!

Голос еще не окрепший. Похоже, гвардеец совсем недавно из мальчишек в воины вышел.

Забежав за очередной сарай, Трелек замер как вкопанный. Прямо перед его глазами возвышалась сложенная из ясеневых бревен стена чьего-то лабаза. «Влип! По горло влип! Теперь все…»

Отчаяние придало трейгу силы, и он, развернувшись, выставил рогатину перед собой, придавив ногой для верности тупой конец оскепища.

Он еще успел увидеть светлое, заляпанное мелкими брызгами грязи по вычищенной волосок к волоску шерсти, брюхо вздыбившегося коня, темную кожу двух подпруг, остроносые, щегольские сапоги и молодое, безбородое лицо замахнувшегося копьем веселина. А потом твердое, маленькое копыто опустилось на темя человека. Кость треснула, как ореховая скорлупа, на глаза хлынула кровь. Опустилась пелена беспамятства.

Трелек упал замертво и не услышал, как с хрустом, словно нож в капустный кочан, вошло лезвие рогатины в грудь коню. На два пальца от передней подпруги. Не слышал крика горя и ужаса, вырвавшегося из горла молодого веселина. Не видел, как рыдал, не стыдясь горьких слез, гвардеец над мертвым другом. Как шептали побелевшие губы:

– На кого ж ты кинул меня, Золоток? Чтоб мне с волчьей стаей пеше встретиться, неумехе бесталанному. Прости, друг, прости, Золоток.

Меньше месяца пробыл в гвардейцах простой веселинский парень Прискор. Бывший табунщик из рода Куницы Желтогрудки. Меньше месяца делил и хлеб, и воду со своим первым в жизни заезженным милостным конем…

К вечеру от трейговской деревни осталось лишь пепелище. Ни людей, ни скотины, ни домов. Приказ разобиженного за надругательство над своим посольством Властомира был ясен и не требовал особой хитрости в исполнении: трейги ныне – враги, хуже остроухих, изводить под корень.

Отряд гвардейцев, соединяясь с остальными силами, двинулся дальше в глубь Спорных земель, к границам баронских феодов, в западный Трегетрен.

Кикимора зашипела и оскалила клыки. Гребень жестких, бурых с прозеленью волос от загривка до темени встопорщился от возбуждения.

Гырр понял, что сегодня умрет. Умрет нехорошей смертью, ведь из звериного брюха заказан путь в охотничьи угодья предков. Пальцы его шарили вокруг в поисках камня поувесистей, глаза ловили каждое движение разъяренной твари. Но духи болот, как назло, попрятали все камни, а попавшийся под руку сук оказался трухляв и легок.

Все же человек приготовился встретить смерть в бою. Охотники племени не станут стыдиться за него.

Когтистая лапа рванула бледные корешки очерета. Кикимора чуть подалась назад, сжалась перед прыжком…

Сперва Гырр не понял, почему хищник прыгнул не вперед, а в сторону, нелепо поджимая лапы, и забился, заскреб когтями липкую грязь. Из левой лопатки кикиморы словно выросла отшлифованная палка.

Оглянувшись, мальчик увидел двух гривастых тонконогих зверей, на спинах которых сидели существа, смутно напомнившие его сородичей. Их отличали раскосые глаза и острые кончики ушей. Одно из них подняло руку, указывая на Гырра пальцем, откинуло резким движением головы серебристо-серую челку, упавшую на бровь, и произнесло, переливчато выпевая звуки:

– Шо кул’ан-салэх имэр мид’э лаан бюэх…

Заворчав спросонок, Гырр открыл глаза. Вот уж больше десяти зим один и тот же сон преследовал его и всегда приходил перед рассветом. Теперь он научился смутно понимать хозяев. Фраза сида на той битве с кикиморой означала: «Этот щенок-человек принесет нам много побед». Что ж, сказанное оказалось правдой.

Гырр потянулся, выудил из бороды блоху и с хрустом разгрыз ее.

Близилось время кормежки.

В соседних клетках ворочались, поскуливали, рычали прочие обитатели бойцовых ям ярла Мак Гегры.

В урочный час скрипнула дверца. Как обычно, тут же заклекотали два стрыгая, не слезая с насестов, захлопали подрезанными крыльями. Заворчал просительно, зацокал длинными когтями по серому камню годовалый детеныш пещерного медведя.

Угрюмый прибиральщик Сенха катил тележку по проходу, ловко просовывая сквозь прутья решеток куски свежеприготовленного мяса. Стукнул железной палкой по лапе клыкана, норовящего зацепить его за полу куртки:

– Не балуй!

Напротив Гырра он остановился. Постоял, поцокал языком, дивясь на широченные плечи и украшенные шрамами руки, каждая из которых не уступала толщиной его туловищу. Протянул ломоть пожирнее:

– На, держи, Дубх’кроо!

Для всех сидов Гырр был теперь Бюэханом – Победителем, – и только Сенха, старательно прячущий привязанность к детенышу-салэх под напускной строгостью, звал его, как и десять лет назад, – Черноглазым.

Гырр подхватил еще теплую козлятину и впился в мякоть. Прибиральщик покатил тележку дальше, а в дверь уже входил, слегка пригнув голову, чтобы не зацепить притолоку, Дамах Лох Ойнах – старший распорядитель зверинца. Сразу от входа он отступил в сторону, пропуская сида в белоснежной мантии до пят. Не менее дюжины длинных косиц, спадавших с головы незнакомца, были украшены маленькими серебряными колокольцами.

– Прошу тебя, каннэс, – приглашающим жестом Лох Ойнах указал на клетку Гырра. – Будь так добр, осмотри его рану.

Человек умел слушать и запоминать. Белые одежды, косы и обращение «каннэс» – мудрый – означало, что перед ним филид. Скорее всего, Кондла Пестрое Крыло, придворный мудрец и советник ярла.

Рана! Какая рана?

Увлеченный утренней трапезой Гырр только сейчас почувствовал тупую боль и жар в левом предплечье – последствие прошлого боя, когда против него выпустили сразу двух северных волков. Первого он отбросил, оглушив кулаком, но второй, извернувшись в прыжке, сумел-таки вцепиться в поднятую на защиту горла руку. После этого Гырр перехватил серого за задние лапы и лупил по стенам, утрамбованному полу арены и пытающемуся подняться на ноги сородичу до тех пор, пока Сенха с напарником, Конадом, не выплеснули на него по ведру ледяной воды.

Лох Ойнах, вполне удовлетворенный результатами боя, лично осмотрел рану, наложил лепешку вонючего горного воска и забинтовал. Но вскоре Сенха обратил внимание, что подопечный осторожничает, старается меньше двигать рукой, и поднял тревогу.

Филид остановился перед Гырром, оглядел его, склонив голову к плечу.

– Нет, Дамах, – произнес он скрипучим голосом, свидетельствовавшим о бессчетном числе прожитых весен, – все-таки неправильно, не должно животное настолько походить на нас. Возможно, прав Мак Кехта, уничтожая этих тварей где только можно?

Лох Ойнах хмыкнул:

– Будь осторожнее со словами, каннэс. Погляди, он все понимает. Только говорить не может. Понимаешь, Бюэхан?

Гырр заворчал, склоняя крупную голову с космами черных волос.

– Видишь, понимает.

Кондла брезгливо поджал губы:

– Уродливая тварь. Ладно, Дамах, что там у него?

– Нагноение, жар. Вообще-то я промыл рану, как положено.

– Посмотрим. Привяжи его, а лучше, переведи в клетку поменьше, чтобы я мог…

– Не волнуйся, каннэс, он не шелохнется, – распорядитель открыл низкую дверку и, согнувшись в три погибели, забрался к человеку. Почесал его за ухом, положил ладонь на загривок. – Ведь не шелохнешься? А, Бюэхан?

• Предыдущая
• 4/79
• Следующая