Полуденная буря - Русанов Владислав Адольфович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/74
• Следующая

Так или иначе, к двадцати семи годкам стал Муйрхейтах в отряде за главного. Товарищи не сильно протестовали – другого такого бойца пойди поищи. Не раз в самых безнадежных ситуациях мастерство и воинская удача малорослого щуплого талунского сынка выручали остальных.

Уважение собратьев по оружию и неплохой доход должны бы утешить самолюбие молодого мастера клинка, но, видно, так уж с юных лет повелось, не радовало его ничего. Ни сладкая, жирная еда, ни терпкие, крепкие вина, ни хороводами кружащие вокруг него красотки, ни число поверженных в единоборстве врагов, ни тугая мошна. Нос и верхняя губа Муйрхейтаха, казалось, навеки остались сморщенными в презрительной гримасе. И то не так, и се не эдак.

Вот за извечное неудовольствие окружающим миром и схлопотал он второе имя, а точнее, кличку-прозвище – Кисель. И не в честь того вкусного и полезного напитка, который с легкой руки веселинов начал распространяться по всему Северу, завоевав любовь и арданов, и трейгов. А в память об известной поговорке: поглядел, и молоко скисло.

Вначале в отряде прозвище использовали несмело. А ну как не по нраву главарю придется? Даром что морда смурная – на расправу быстрый. Кишки выпустит да в лесочке прикопать прикажет. Но кличка пришлась Муйрхейтаху по нраву больше, чем данное при наречении имечко. А чем плоха кличка? Не хуже и не лучше, чем у других. Прибился на время к наемникам один трейг, так его и вовсе Засранцем звали – за непробиваемую нечистоплотность и смрадный дух, что изо рта, что от порток. Кисель даже неплохо звучит. Во всяком случае, любой выговорить может и не запнуться перед вторым слогом. Так прозвище и прижилось.

Муйрхейтах-Кисель водил свой отряд далеко на Юг, нанимался к дюжине градоправителей Йоля, бродил в поисках добычи по границам Великой Топи, пытался сделать рейд-другой в Пригорье, но получил крепко по носу – еле выбрался, потеряв половину людей. Тогда отправился в северные королевства и долгое время промышлял контрабандой на рубежах Приозерной империи. Доходы с беспошлинной торговли оказались на диво высоки. К чему рисковать жизнью, охраняя караваны и богачей или, наоборот, стараясь убрать неугодных и непокорных сильным мира сего, если непыльная работка, где когда-никогда столкнешься с особо ретивым пограничным дозором или невесть что возомнившими о себе конкурентами, дает возможность жить не бедствуя?

Кисель уже прикидывал выкупить у любого разорившегося талуна замок с парой-тройкой деревенек побогаче, придумать свой герб и жить безбедной жизнью уважаемого человека. Тем более что близился к завершению четвертый десяток из отпущенных Пастырем Оленей лет, а семьи мастер меча так и не завел. Прижитые на стороне дети, само собой, не в счет.

Но тут вмешался случай. Сдуру, иначе не скажешь, Кисель согласился переправить вместительную плоскодонку, груженную лучшими железными чушками с Железных гор, влиятельному и богатому нобилю из Курталии, взявшему весьма выгодный подряд на обеспечение имперских легионов оружием. Разумеется, ни ихэренский талун Витек, ни тегетренский монарх Витгольд даже не подозревали о поставляемой партии железа, не говоря о том, чтобы иметь с нее прибыль. То же самое, не ошибаясь ни на йоту, можно было сказать об императоре озерников и его многочисленных наместниках провинций.

Дело шло хорошо, сулило немалую выгоду, как вдруг на широком плесе Ауд Мора плоскодонку Киселя повстречали две лодьи «речных ястребов» – речной стражи Ард’э’Клуэна. Сражаться глупо – больше восьмидесяти злых и охочих до драки бойцов против неполных двух десятков людей Киселя. Удирать бесполезно – что скорость плоскодонки в сравнении с многовесельным боевым судном? Решить дело миром и мздой? Эх, хорошо бы, и даже получилось бы. Только в одной из лодей оказался сам Брохан Крыло Чайки, командир и любимец ард’э’клуэнских речников.

Брохан Крыло Чайки мзды не брал. И за одно предложение таковой обижался жестоко. Единственное, что смог Кисель сделать для своих людей, – это приказал направить плоскодонку носом в прибрежные заросли очерета. А дальше – спасайся кто может. И как может. Контрабандисты, за исключением подневольных гребцов, которым всяко наказание не светило, бросились врассыпную. И вот тут главарю не повезло. Шальная стрела клюнула в бедро. Кость не затронула, но кровь хлестала так, что даже тугой жгут, скрученный из оторванного рукава подкольчужной куртки, не помогал. Ослабевший от кровопотери Кисель провалялся в реке весь день до вечера, дыша через тростинку, когда неподалеку пробегали неутомимые в поисках сбежавших нарушителей речники. В сумерках пополз прочь, подальше от воды, опасаясь уже не людей, а голодных кикимор и водяного деда.

Подобравшим и выходившим его поселянам Муйрхейтах посулил золотые горы и сдержал бы слово, но оказалось, что тайник, где он держал скапливаемые на черный день богатства, начисто ограблен. Видать, кто-то из его помощников решил, что главарь сгинул и земные блага ему уж не понадобятся больше. А что до горних, так это заботы Пастыря Оленей.

Поиски обокравшего его мерзавца результата не дали. Скорее всего, его следы нужно искать где-нибудь в южных провинциях Империи.

Киселю пришлось наживать богатство заново. Но, на свою беду, однажды он забрел в новомодный игорный дом, который открыла в Фан-Белле спутница капитана конных егерей Эвана. И понеслось! Кисель играл в кости, в грубо намалеванные карты, бил о стену и об стол круглые фишки-битки... Иногда ему везло, и карман отягощался полновесными империалами, экхардовскими «оленьками», гнутыми коронами Трегетрена и всяческими медяками. Но чаще Кисель оставлял в игорном зале все, кроме одежды и клинков, и отправлялся на заработки, чтобы погасить долги по распискам. Порой он с тоской вспоминал прежнюю вольную жизнь, ругал себя последними словами, но потом отправлялся все в ту же «Каменную курочку». Ишь, название-то какое придумала, стерва! Кто ж видел каменных кур? Куры, они живые и в перьях. А еще картинку намалевали, спаси Пастырь Оленей, коли ночью приснится...

Задержавшись на крыльце, Кисель бросил взгляд вверх на большую – два на три локтя – вывеску. На ней, наклонив голову, присматривалась к прохожим странная птица. Рябчик не рябчик, куропатка не куропатка. Кургузое толстое тело сверху голубовато-серое, снизу солнечное, как желток, на горле – белое пятно. Арданы таких птиц сроду не видели, и невдомек им было, что за тысячи лиг к югу от их лесов и лугов каменистые ущелья и плато высочайших гор Крыша Мира кишмя кишат такими курочками. На них охотятся все кому не лень – и краснохвостый коршун, и орел-бородач, и барсы, и оголодавшие грифоны, и люди, само собой. Охотятся, охотятся, а перебить все равно не могут.

Подруга капитана Эвана весьма уважала каменных курочек. Считала их символом жизнелюбия, а потому и выбрала своим талисманом на счастье и вывеской игорного дома, принесшего ей успех и богатство. Теперь леди-канцлер Бейона появлялась здесь редко, уступив руководство делами толковому управляющему, старому Вересу.

Муйрхейтах привычно толкнул дверь и очутился в знакомой обстановке. Тщательно выскобленные столы ярко освещены масляными лампами. Сгорбившиеся за ними люди не орут, не буянят – ровный сдержанный говор лишь изредка прерывается восклицанием. Значит, кто-то сорвал куш. Или крупно проигрался. Между столами снуют молодые пригожие девки-разносчицы. Подают пиво, реже дорогое вино, легкие закуски – сухарики, соленые орешки, сушеные рыбьи спинки. В «Каменной курочке» обжираться не принято – не за тем люди сюда приходят.

Братья-вышибалы, Клыч и Клыч Меньшой, поприветствовали Киселя как старого знакомого. Братья заслуживали отдельного слова: здоровяки, способные вдвоем поднять коня, и вместе с тем быстрые и подвижные, расположились – один у входа, а другой в глубине зала, у стойки. С мастером клинка они разговаривали подчеркнуто вежливо. Конечно, без висящего у пояса легкого меча Кисель не годился ни одному из братьев даже в подметки. Справились бы одной левой. Но вот с мечом он расставаться не собирался ни днем, ни ночью. А потому внушал почтение и уважение.

• Предыдущая
• 33/74
• Следующая