Пасынок судьбы - Русанов Владислав Адольфович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/68
• Следующая

В это время Ярош нашел обрезок уха – мочку и еще добрых полвершка хряща – поднял и взвесил на ладони. Похоже, задумался: не приставить ли обратно, вдруг прирастет? Решил, что все равно ничего не выйдет, и швырнул кусок собственной плоти в бабку.

Попал в нос.

Ухо скользнуло Якуне по губам и подбородку, оставляя красный след, и с влажным шлепком упало на пол.

Старуха жалобно взвизгнула, как будто и не она резала гостей, как будто и не собиралась убить их, как будто не лишил жизни ни в чем не повинных коней ее муженек.

– Зачем? – Рыцарь навис над хозяйкой, выдвинул меч из ножен. – Зачем ты это сделала?

– Не убивай, добрый паныч… Я не сама, заставили меня. А я не виноватая… – заныла Якуня, стараясь слиться с печью, стать плоской и незаметной.

– Зачем? Кто заставил?

– Дед заставил!

– А он что ж, такой лютый?

– Жадный он, а не лютый!

– А ты не жадная? – Ярош, поигрывая кордом, встал рядом с Годимиром.

– Я? Нет! Я не жадная! Все отдам! Вон сундук – забирайте все, добрые панычи, благородная неживая! Только не убивайте…

Олешек, уже не шарахающийся от навьи – он вообще очень быстро приспосабливался к любым невзгодам, вызывая тем самым легкую зависть рыцаря, – приподнял тяжелую крышку сундука, заглянул, обалдело затряс головой, а потом вдруг кинулся в угол, судорожно извергая из себя все, съеденное за завтраком и обедом.

Зеленокожая бросила единственный взгляд на содержимое сундука. Презрительно скривилась, но отвернулась.

– И что же там? – еле слышно проговорил Ярош – они с Годимиром достигли прочного дубового ларя одновременно. Под густой бородой разбойника вспучились и заиграли желваки. – Твою мать, курва старая…

Рыцарь с большим трудом сдержался, чтобы не кинуться следом за Олешеком. Рот наполнила едкая слюна, горький комок подступил к горлу.

Сундук примерно на треть заполняли отрезанные уши с серьгами – мужские и женские, пальцы с простыми кольцами и довольно дорогими перстнями, измаранные кровью сапоги – Годимиру почему-то показалось, будто в голенище одного из них мелькнул осколок берцовой кости, – еще какие-то украшения…

Вот так старички… Само воплощение гостеприимства!

Меч словно сам собой пополз прочь из ножен.

– Дай, я! – прорычал рядом Бирюк.

– Людоеды близко, – лениво зевнув, напомнила навья.

– Во-во! – заголосила старуха. – Вот они и заставили! Это не я! Это они! Они приносят. Меняют…

– А ты им мяска, а, старая? – осклабился Ярош.

– Ну да! Жить-то надо…

– Тебе, конечно, надо. А другим?

– Так вы случайно попались! – Якуня то и дело срывалась на визг. – Молодые панычи приходят… Не такие, как вы, злые… Быков, коней приводят… Мы с дедом меняем…

– А случается, и пленных, да? – Ярош занес корд.

– Ну, было, было! – Бабка ударилась затылком о печь. Аж кирпичи вздрогнули. – Пару раз, не больше…

Аделия непонимающе посмотрела на мужчин:

– А что, собственно…

– Ничего, твое высочество, – ответил Годимир. Бросил меч обратно в ножны. Развернулся. Коротко сказал старухе: – Живи. Если сможешь.

– Твоей ненависти хватит на седмицу, – шепнула навья, проходя мимо рыцаря к выходу.

Олешек последовал за ней. Шпильмана слегка пошатывало.

Аделия брезгливо бросила сковородник в угол, приподнявшись на цыпочки, попробовала заглянуть в сундук, но Ярош захлопнул крышку. Королевна фыркнула и вышла из дома.

– Развяжите, панычи… – ныла старуха.

– Обойдешься! – рыкнул Годимир.

– У-у-у, собака… – добавил Ярош, замахиваясь, словно для удара.

Якуня зажмурилась и втянула голову в плечи.

– Тьфу ты, ну ты! – сплюнул разбойник. – Как других резать, так не боялась…

Рыцарь кивнул и пошел к двери. Уже в сенях он услышал стук падения чего-то не слишком тяжелого. Обернулся. Ярош, угрюмо зажимая рану, шагал сзади.

– Что всполошился, пан рыцарь?

– Да ничего… – Годимир пожал плечами. – Почудилось.

На крыльце Бирюк легонько хлопнул словинца по плечу:

– Я сейчас, пан рыцарь…

– Ты не слишком задерживайся. Навья сказала – горные людоеды на подходе.

– Да ну? – Разбойник побледнел. Или показалось в неверном свете клонящегося к закату солнца? – И много?

– Дюжина.

– Ну, вот и отгулял свое, Ярош Бирюк… – Заречанин вздохнул, вытер окровавленные пальцы о штаны.

– Навья выведет к пещере, – попытался ободрить его Годимир.

– Да? Может быть. Во всяком случае, никто не скажет, что я сдался без боя. – Ярош покрепче сжал в ладони лук, движением плеча поправил тяжелый, полный стрел колчан. – Ладно. Идите пока.

Он огляделся, подхватил едва заметный в густой траве кол и принялся деловито подпирать двери избы. Внутри тоскливо орала Якуня.

– Чего это она? – удивился Годимир.

– А я почем знаю? Может, спятила на радостях?

– На радостях? Ну-ну…

Словинец покачал головой и пошел к остальным.

Олешек опять блевал, упершись головой в поленницу. Тут уж одно из двух. Либо Якима, проткнутого держаком, увидел, либо коней порезанных. В отличие от музыканта, королевна сохраняла спокойствие. По крайней мере, внешне. Ну, разве что чуть-чуть чаще, чем следует, озиралась по сторонам.

Годимир внимательно глянул на Якима. Старик умирал долго. Об этом свидетельствовали две глубокие борозды, прорытые каблуками его чоботов в утоптанной земле.

– Ну, так что… – Рыцарь хотел спросить у зеленокожей, не пора ли.

Но тут меховым комком им под ноги выкатился Мохнопятик. Он оказался размером с крупную дворнягу, желтые зубы торчали изо рта, до боли напоминая бобра, вот только хвост не был похож на бобровый – никакой тебе благородной мясистости, крысиный задохлик. Что за зверь такой? Почему о нем не упоминал не один составитель бестиариев и монстрологий?

Мохнопятик запрыгал на задних лапах, потешно взмахивая передними, зацокал словно белка.

На лицо навьи тенью набежала забота.

– Что, так плохо? – спросил Годимир.

– Они близко, – кивнула зеленокожая.

– Так чего же мы ждем? – подошел Ярош. Он наложил стрелу на тетиву, но боевого задора в голосе не слышалось. Уж скорее, обреченность.

– Побежали! – Навья тряхнула головой, волна волос метнулась с плеча на плечо.

И они побежали…

Неживая повела людей на тот самый, похожий на вываленный язык, холм.

Когда Годимир бросил прощальный взгляд на избушку стариков-предателей, ему почудился внутри отблеск пламени.

– Что зыркаешь, пан рыцарь? – буркнул Ярош. – Боюсь я, кто-то из нас каганец опрокинул. Вот незадача! Сгорит теперь старуха. Будешь жалеть?

– Не думаю, – отозвался словинец. – Просто…

– А коль не пожалеешь, так и говорить не о чем. Ты не грусти, пан рыцарь, этот грех я на себя возьму. Одним больше, одним меньше… Какая разница? Мне по-любому в Королевство Господне не войти.

После они молчали. Поднимаясь по крутому склону, где корни елей цепляются за ноги, а колючие лапы хлещут по лицу и плечам, много не поболтаешь. Но на гребне рыцаря вновь заставил обернуться протяжный громкий не то крик, не то вой, донесшийся снизу…

Избушка дымилась. Плотные белые клубы вырывались из-под начавших скрючиваться и коробиться пластов дерна, в окне металось багровое пламя. Вряд ли Якуня выжила. Даже если и не сгорела, то в дыму задохнулась как пить дать. А может, это и к лучшему? Как бы отнеслись людоеды к бабке, упустившей добычу? Кто знает?

А потом Годимир увидел и нелюдей.

И вправду, около дюжины – пересчитывать не хотелось.

Здоровые, мохнатые, ручищи свисают ниже колен. Головы тяжелые, вырастающие прямо из плеч, со скошенными назад лбами и толстыми надбровными дугами. Рыцарь сумел разглядеть курносые носы с вывернутыми ноздрями, толстые губы и маленькие глазки. У большинства лица (или морды?) заросшие рыжими бородами, а у одного – очень высокого, широкоплечего – блестела на темени обширная лысина.

– Так вот вы какие, горные людоеды… – прошептал Олешек. – Не такими я вас представлял…

• Предыдущая
• 63/68
• Следующая