Пасынок судьбы - Русанов Владислав Адольфович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/68
• Следующая

Рассвет Годимир встретил на заднем дворе замка с мечом в руках. Гости короля Доброжира еще спали – чем еще заниматься благородным панам-рыцарям, съехавшимся людей посмотреть и себя показать? Позевывала охрана в караулке – утренние часы самые тяжелые, так и тянет плюнуть на все и уснуть. Едва продрав глаза, начинала копошиться по хозяйству челядь. Вот истопник пробежал с охапкой дров. Явно не для господского камина, а для кухонного очага. Мальчишки-поварята выволокли здоровенный котел с помоями. Поднатужились и опрокинули его под стену. Кухарка прошла с двумя корзинами, из которых высовывали гибкие змеиные шеи четыре гуся. Три серых, а один почти белый. Красавец. Гуси шипели и пытались ущипнуть молодку за округлую ляжку, прорисовывающуюся под толстой домотканой юбкой. Она цыкала на птиц и каждый раз при попытке покушения на свои прелести встряхивала корзины.

Годимир вдохнул поглубже свежий утренний воздух, который не портило даже зловоние раскинувшейся поблизости выгребной ямы, скинул через голову рубаху и вытащил меч из ножен. Приключения приключениями, испытания испытаниями, а ежедневными упражнениями пренебрегать нельзя. Иначе запросто можно лишиться какой-либо части тела, и хорошо, если не головы.

Ноги на ширине плеч, правая немного впереди. Правая рука под крестовиной меча, левая – на навершии. Клинок смотрит вперед, острие на уровне подбородка. Плуг.

Шаг левой ногой вперед. Меч взмывает вверх и застывает над головой. Крыша.

Удар сверху в голову воображаемого противника. Клинок со свистом рассекает воздух, но, не дойдя двух ладоней до земли, застывает.

Восходящий удар.

Шаг левой ногой назад. Гарда поднята до уровня уха. Острие смотрит врагу в лицо. Бык.

Укол.

Шаг в сторону. Косой, «гневный» удар. «Скрещенная» стойка – запястья перекрещены, клинок глядит в землю.

Удар снизу.

Крыша.

Удар сверху.

Поворот вокруг оси, меч за спиной в провоцирующей, «гневной» стойке…

Краем глаза Годимир заметил сутулого, бельмастого дружинника из числа челяди Желеслава. Соглядатай он у них, что ли? Только и бегает туда-сюда. Выискивает, вынюхивает. Ну, пускай видит…

Нанося из «гневной» стойки мощный, «раскалывающий» удар, рыцарь зацепился ногой за ногу и едва не упал. Успел кинуть клинок на сгиб предплечья – в ключ – и замер, припав на одно колено.

Выпрямился, сплюнул бельмастому под ноги:

– Что вылупился?

Тот опешил, открыл рот для грозной отповеди, но Годимир стремительно шагнул вперед. Острие клинка уперлось сутулому под ложечку.

– Ты что-то хотел сказать?

Дружинник зевал, словно выброшенный на берег лещ.

– Что, нечего сказать? Тогда пошел прочь!

Годимир слегка надавил на рукоять.

Бельмастый отшатнулся.

– Прочь, холоп! На ту кучу навоза, откуда явился. Ну!

С интересом наблюдавшие за ними стражники Доброжира захохотали. Один из них вполголоса воскликнул:

– Вдарь его, пан рыцарь, как следует!

Человек Желеслава сделал три быстрых шага назад. Схватился за короткий меч, висевший на поясе. Выкрикнул трясущимися от злости губами:

– Мало тогда тебя! Говорил же я…

Тут он понял, что сейчас сболтнет лишнее при свидетелях и захлопнул рот с такой силой, что клацнули зубы. Махнул рукой, развернулся на пятках и пошел прочь.

– Пану безгербовому от меня «доброе утро» передай! – крикнул Годимир ему в спину. – Надеюсь, оно для него последним станет!

Бельмастый оглянулся через плечо, сверкнув единственным глазом, и ускорил шаг. Вслед полетело улюлюканье стражников, одетых в черные накидки с желтым трилистником.

Словинец хмыкнул, подышал на лезвие меча, протер его пучком соломы, сунул в ножны. Так, с мечом под мышкой, и отправился в башню. Пора будить шпильмана. Ишь, привык дрыхнуть до полудня, словно султан басурманский. У колодца рыцарь задержался, положил меч в сторонку и, приподняв ведро двумя руками над головой, опрокинул его на себя. Холодные струйки побежали между лопатками, нырнули в штаны, несмотря на затянутый гашник[38]. Дух захватывает, но бодрит замечательно! А бодрость ему сегодня ох как понадобится! Бодрость, твердость духа и уверенность в собственных силах. Иначе не выкарабкаться.

На ходу вытирая лицо и плечи рубахой, Годимир вошел в комнату, где ожидал увидеть безмятежно посапывающего шпильмана.

Как бы не так!

Олешек сидел на сундуке, скрестив ноги на манер кочевника, пристроившегося на бараньей шкуре, и за обе щеки уписывал кашу, которую зачерпывал из закопченного горшка.

– О! Пан рыцарь! – обрадованно воскликнул он. – А я думаю-гадаю, куда это ты запропастился? Я уже и снеданком успел разжиться. Хватай ложку!

Годимир не заставил себя уговаривать. Тем более, что по старой походной привычке всегда носил костяную ложку за голенищем.

– Как это ты умудряешься? – спросил он, отправляя ложку с теплой, щедро сдобренной коровьим маслом кашей в рот.

– Что умудряюсь?

– Еду добывать в чужом замке…

– А! – Олешек хотел засмеяться, но чуть не поперхнулся. Закашлялся. Словинец потянулся стукнуть его по спине – а то не ровен час задохнется певец, но шпильман опасливо отодвинулся. – Ты, пан рыцарь, руки не распускай. Я ж тебе не пан Тишило. Того стукай не стукай – толку никакого, а я больше к изысканному слову привык, чем к кулачным поединкам.

– Подумаешь… – Годимир даже обиделся слегка. Хотел как лучше, а вышло как всегда.

– Ладно. Ты ешь, а я уже все. Под завязочку. – Музыкант сунул в руки рыцарю горшок. Откинулся на спину. – А добыл я его просто. Помнишь, обещал тебе, что балладу, посвященную пшенной каше, придумаю?

– Ну.

– Опять «нукаешь»… Бьюсь я с тобой, пан рыцарь, бьюсь, а все без толку.

– Ты не придирайся, а рассказывай.

– Да что там рассказывать. Проснулся утром. Брюхо подвело, чуть ли не к хребтине присохло. И начали строчки сами собой складываться. Хочешь?

– Давай, рассказывай.

– Тогда слушай.

Олешек откашлялся, выплюнул на ладонь остатки каши из гортани и торжественно провозгласил:

– Здорово! – совершенно искренне кинул Годимир. – Я бы так не смог.

– Положим, не так уж и здорово. В последнем катрене размер подгулял. Вместо мужской рифмы во второй и третьей строчке – женская пристроилась[39]. Как она туда попала? Ума не приложу.

– Да ну? Я и не заметил.

– А зря. Поэт должен не только о пани думать, но и слоги считать…

– Я другое заметил, – пристально глянул на шпильмана Годимир.

– Да? И что же? – напрягся Олешек.

– Не ты ли меня учил глагольных рифм не употреблять? А сам?

Мариенбержец неожиданно сник, опустил плечи:

– Ладно, все. Уел, уел, пан рыцарь… – Тряхнул головой, отбрасывая челку с бровей. – И правда, нехорошо вышло. Зато, благодаря рифмам моим глагольным, мы теперь голодными не останемся!

• Предыдущая
• 39/68
• Следующая