Стратонавт поневоле - Треер Леонид Яковлевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/30
• Следующая

Где-то внизу, в гниловатых сумраках джунглей, тоскует старый удав, мечтая обвить аптекарскую рюмку. С визгом и хохотом несется по деревьям бесшабашный обезьяний клубок. Строгий глаз крокодила выискивает лиц без определенных занятий. Свистит стрела, дрожа оперением, и яд кураре капает с ее наконечника на бутерброд беспечного путешественника…

— Терра инкогнита, — прошептал Редькин и повел шар на снижение.

— Знаем мы эти инкогниты, — проворчал Леро, — шарахнут из бузуки-и прощай, мазер*.

* Мама (англ.). Вообще-то «мама» звучит по-английски несколько иначе, но Леро считает, что «мазер»- гораздо убедительнее (автор).

Через полчаса они летели над саванной на высоте триста метров. Жирафы, вспугнутые тенью странного существа, неслышно двигались внизу, и шеи их плыли по воздуху, будто в замедленной киносъемке. Шеренги изящных антилоп выпрыгивали над землей, давясь непрожеванной пищей. Грубо сколоченные бегемоты разевали пасти, похожие на хозяйственные сумки. Сытые львы дремали в тени положив под головы львиц.

Древний инстинкт охотника проснулся в Редькине. Он залег за ящиком, сжимая в руках автоматическую винтовку (веник). Бич деревень — полосатый людоед Шер-Хан притаился в зарослях (гамаке), сверкая желтым глазом.

Выстрел! Промах.

Хищник прыгает. Мелькают кровавый маникюр когтей и выцветшая шкура, изъеденная молью.

Выстрел! Промах.

Хищник обрушивается на Редькина, и они, рыча, начинают кататься по траве. Перед Колей страшная пасть, полная зубов мудрости и резцов, не знающих стоматолога, Редькин в самый последний момент успевает дотянуться до курка.

Бах! Шер-Хан дергается, всхлипывает и замирает…

Редькин устало поднялся с пола и, шатаясь, подошел к иллюминатору. Солнце освещало его мужественный профиль, распаханный железным плугом звериной лапы…

— Браво! — воскликнул Леро. — Не забудь снять шкуру. Ты бросишь ее к ногам родителей, когда вернемся домой.

Ирония попугая осталась незамеченной. Редькин был поглощен событиями, происходящими на Земле.

Внизу виднелся маленький одноэтажный городок, утомленный зноем и скукой. Над единственной дорогой выбегающей из города, поднималось облако пыли. Неожиданно из облака вынырнул человек. Он мчался по дороге, смешно вскидывая ноги и поминутно оглядываясь. Затем показалась огромная толпа, размахивающая палками. Расстояние между беглецом и преследователями неуклонно сокращалось.

Коля, не раздумывая, повел шар к Земле. Ему удалось повесить кабину прямо перед носом удирающего. Удирающий, пыхтя и чертыхаясь, протиснулся в люк, и шар тут же устремился в небо.

Разгневанная толпа разочарованно взревела, замахала руками, и по обшивке застучали камни.

Спасенный, еще не отдышавшись, высунул в люк кукишь и заорал:

— Жалкие провинциалы! На кого вы подняли руку? Искусство бессмертно! Музы плюют на вас с высоты птичьего полета!

— он плюнул и захохотал.

— Расходитесь по домам, вынашивайте задние мысли, пейте пиво, читайте объявления и ждите конца света! Зрелище отменяется.

Редькин с удивлением смотрел на спасенного. Это был толстяк невероятных размеров. Толстые губы, толстые руки, огромный живот. Над курносым носом бегали маленькие глазки. Голова незнакомца была острижена наголо, и только впереди красовался аккуратный чубчик, как у пятилетнего ребенка.

Еще никогда Редькину не доводилось видеть людей с такой необычной внешностью.

Высказав жителям городка все, что он о них думает, толстяк успокоился и обратился к Редькину.

— Тысячу благодарностей, — сказал незнакомец, шаркнув короткой ножкой. Разрешите представиться? Сид Джейрано! Вес — 140 килограммов. В артистических кругах известен как Сид Котлетоглотатель и Укротитель Вареников. Единственный в мире исполнитель смертельного номера — восемьсот пятьдесят сосисок за один присест.

Глазки его смотрели весело и хитро.

— Советский путешественник Николай Редькин.

— Вес 38 килограммов. Коля церемонно поклонился. В артистических кругах неизвестен. За один присест съедаю не более двадцати сосисок.

Не может быть! — закричал Сид, картинно выставив руки перед собой. Настоящий советский мальчик! Вот это встреча, черт-побери! Жаль, что я не успел захватить саквояж с едой — мы бы закатили сейчас роскошный обед в честь знакомства.

Он уселся на ящик, вынул громадный, как простыня, платок и промокнул шею.

— Эти гунны хотели моей крови. Какая безобразная сцена!

Знайте, Коля, я чист перед законом. Вы мне верите? Не говорите да, я вижу — не верите. Тогда слушайте, историю Си-да Джейрано.

Я родился в Неаполе, — начал, жестикулируя, толстяк. — Неаполитанский залив, солнце, синее небо, санта-лючия, бель-канто и так далее. Девятый ребенок в семье бедного парикмахера Винченцо Джейрано детства не имел. Единственное воспоминание — птичьи лица братьев и сестер и их злые щипки. Они были тщедушными существами, а я с пеленок весил больше старшего брата. Моя прожорливость не знала границ, я ел больше, чем вся семья, и вел себя, как кукушонок, подброшенный мамой в чужое гнездо. Отец целыми днями косил щетину на синих щеках клиентов, но накормить меня досыта не мог.

В пятнадцать лет папа побрызгал мое темя одеколоном «Ромео» и повел к синьору Фрикаделли, хозяину кафе. Фрикаделли взял меня мойщиком посуды, а вместо платы разрешил есть столько, сколько в меня влезет. Влезало в меня много, и синьор быстро это понял. За неделю я уничтожил месячный запас сосисок, макарон и шоколадных конфет.

И Фрикаделли выгнал меня, дав на прощание открытку с видом Везувия. Растерянный папа привел меня к доктору и попросил вызвать у сына отвращение к пище. Доктор долго щупал мою голову, а потом сказал, что у меня очень развита шишка голода и что в смысле аппетита я гениален, как гениален в физике Эйнштейн, у которого была огромная научная шишка. И еще он сказал, что я уникум и современная медицина не в состоянии вызвать у меня отвращение к пище.

Слух о моей гениальности разнесся по всему городу, и вскоре владелец цирка синьор Чавелло предложил мне работу.

— Толстый парень, — сказал Чавелло поглаживая мой живот, — прямо слов не хватает. Ты должен выходить на арену и кушать продукты, которые принесут зрители.

За одно представление я съел на бис двести пончиков, сто пятьдесят три эскимо, семьдесят девять килограммов конфет и пряников. Чавелло был доволен, но платить и не думал. Через год я ушел от эксплуататора и начал выступать с собственным номером. И вот уже пятнадцать лет я гастролирую по планете, поражая мир своим аппетитом. Где я только не побывал! Чего только не ел! Скажите, Коля, вы пробовали гуляш из кобры? А кита, фаршированного яйцами, гречневой кашей и зеленым луком? Нет? Вот видите. А я ел! И как ел! В Испании за один присест я слопал жареного быка. В Бразилии мне пришлось выпить три ведра черного кофе, и после этого я целый месяц не мог заснуть. Слава обо мне гремела. Со мной здоровались президенты, мои фотографии украшали витрины. Я жил в номерах, где останавливался Наполеон, и имел личного повара.

Но успех не вечен. В моду вошли йоги — гибкие люди, питающиеся воздухом и спящие на гвоздях. Ко мне охладели…

Не дай вам бог, Коля, испытать творческий кризис Пустой зал, пустой кошелек и сарказм газет: «Кого жует Джейрано?»

Другой бы на моем месте пал духом. К моей чести, я не согнулся.

После мучительных поисков родился новый номер. Oн был прост как все гениальное.

Сид достал из кармана измятую афишку, разгладил её и прочел вслух:

ГАСТРОЛИ ЛЮДОЕДА

(только одно представление),

После десятилетнего голодания и строжайшей диеты

ЙОРИК ДОКЕМБРИЙСКИЙ

(призер и дипломант).

Сеанс съедения человека по правилам хорошего тона слабонервным вход запрещен. Билеты в кассе.

А дальше все было просто. Билеты раскупались мгновенно. Я появлялся на арене в луче прожектора, голый по пояс, с огромной костью в зубах. Рокотали барабаны, вскрикивали женщины, и кого-то несли в карету скорой помощи. Ведущий просил желающих выйти на арену для съедения. Желающих, естественно, не находилось, представление на этом заканчивалось, и я с мешочком презренного металла перебирался в другой город. В индустриальные центры с поголовной грамотностью я, конечно, не совался. Я предпочитал радовать доверчивое захолустье. Все шло прекрасно, пока я не добрался до этого проклятого Корколана. Отсутствие очагов культуры, группы счастливых свиноматок, разгуливающие по центральной улице, — все сулило удачу. Но я недооценил доверчивости корколанцев. И это меня чуть не погубило.

• Предыдущая
• 5/30
• Следующая