Норманны в Византии - ле Ру Гюг - Страница 10

• Предыдущая
• 10/28
• Следующая

При ее последних словах Евдокия сделала такую жалкую мину, что оба брата не могли оставаться более серьезными.

– Где же ты родилась? – спросила она.

– В Милете, – ответила Ирина.

– Не может быть! Ты не могла родиться в такой жаркой стране, где лучи солнца дают силу любить, ты родилась, вероятно, в грустной стране, освященной холодной луною; твоя мать зачала тебя в ласках северного воина, носившего на шлеме снежный султан.

Разговаривая таким образом, они дошли до места, где сад заканчивался набережной Буколеона и где привязанные к столбам варяги ожидали своей казни. Приблизившись к балюстраде, они услыхали пение Дромунда.

Устремив глаза на заходящее солнце, он пел заключительную строфу гимна. Голос его разносился чистый как снег и полный горячей веры.

Песня говорила о том, как в изукрашенном алмазами покое, на роскошном брачном ложе Валкирия с возлюбленным своим горят в вечном пламени любви, излечивая поцелуями страдания.

Ирина остановилась, с блуждающими глазами.

– Слушайте, – сказала она. Голос между тем продолжал:

День склонялся к вечеру. За высокими куполами большого дворца постепенно пряталось солнце; косые лучи его скользили по крышам Буколеона, золотили снасти бесчисленного множества судов, стоявших в водах Босфора, и тонул в колеблющихся волнах последнего.

Остановившись у балюстрады, Ирина стала любоваться морем.

Неподвижный в жаркие часы дня, Босфор терял свое спокойствие, делавшее его воды похожими на лазурный, огромный мост.

Вечерний ветерок давал им жизнь, которая, как казалось Ирине, пробуждалась и в ее душе.

Эту жизнь вызывал в ней голос полный веры и грусти, говоривший о чем-то постоянном, что не гаснет, как веселье и радость, переживает смерть и сливается с вечностью.

С горячим порывом, вырвавшимся, как вздох, из ее груди, она спросила:

– Кто это поет?

Наклонясь через балюстраду, Евдокия отвечала:

– Песня мужественна, и певец очень красив! Троил, мой друг, пойди узнай у воина, который стоит на часах, за какое преступление выставлены эти два человека к позорному столбу.

Услужливый молодой поклонник ловко сбежал по лестнице, рассчитывая произвести на Евдокию впечатление своей любезностью и элегантностью, причем его плащ красиво развевался.

Все внимание Евдокии было поглощено, однако же, двумя воинами; она и не заметила, как энергично растолкал Троил толпу зевак, которая собралась вокруг осужденных. Как ребенок, горела она нетерпением удовлетворить свое любопытство и крикнула с балкона Троилу:

– Кто же они такие?

– Норманны…

– Они украли?

– Убили.

– Их заклеймят за это?

– Им отрубят головы.

– Когда?

– Сегодня, после захода солнца.

Евдокия всплеснула руками и, обратясь к подруге сказала:

– О Ирина, посмотрим на их казнь… Говорят, что они с удивительным мужеством подставляют головы под топор и улыбка блуждает на их мертвых губах!

– Несчастные! – прошептала Ирина. – Они умрут так далеко от родного края. Пойдем, скажем им несколько ласковых слов.

Она первая спустилась с лестницы и направилась к тому, чей голос еще звучал в ее душе. Сопровождавшее ее общество, толпа народа и даже Харальд, который сидел у другого столба, скрылись для нее из вида; она шла прямо к Дромунду, так же легко и свободно и почти так же бессознательно, как в сладком сне.

Подойдя поближе, она пристально на него посмотрела. Вся фигура его и лицо выражали полное спокойствие. Могучие руки были сложены на груди, сдерживая ее дыхание, как берега сдерживают бурные волны. Шлем еще увеличивал его высокий рост, а в глазах, светлых как скандинавское море и устремленных вдаль, сквозили видения рая.

Ирина увидала в этой ясной лазури отражение незнакомого неба и сказала:

– Я полюбила твой голос и твое благородное мужество… Скажи мне, как твое имя?

– Дромунд.

– Сегодня ты должен умереть?

– Я это знаю, что ж из этого!

– Ты ни о чем разве не сожалеешь на этом свете?

– Да, ни о чем.

– И тебя никто не будет жалеть?

– Нет!

– Ни одна женщина не поцелует твою голову, отделенную от тела?

– Звери меня растерзают, – ответил Дромунд. И он засмеялся картине, как в лунную ночь собаки будут делить его труп.

Не все ли ему равно, возьмут ли тело его на ремни для бичей, или его свора царских собак разорвет; матрос ли Буклеона выбросит в море, или же азиатский маг проткнет его сердце для своих заклинаний? Чем больше будет на нем крови и ран, тем с большим почетом и любовью будет он принят в Валгалле.

Ирине стало тяжело от его равнодушия, и она заплакала.

– Никто не оскорбит твоих кровавых останков… О Дромунд, я их выкуплю слезами…

Она так волновалась, как будто этот человек был ей брат или возлюбленный, проживший с ней всю жизнь. Любовь, которая зародилась в ней у порога смерти, имела уже свое прошлое, свои воспоминания. В этой любви уже были и заря счастья, и надежды, и пережитые бури чувства, и восторги обладания, и все страдания, которыми судьба, законы, ревность и людская ненависть омрачают сладкие минуты, переживаемые на земле влюбленными в объятиях друг друга.

И вот теперь она стояла перед ним, протягивая руки, и умоляла сохранить воспоминание о ней, остающейся такою одинокою на земле, тогда как он идет к райским видениям.

Дромунд оставался все так же неподвижен, хотя выражение лица его совершенно изменилось. Его глаза уже не просто смотрели на Ирину; они созерцали ее.

Стоя один против другого, забыв место и время, обмениваясь простыми словами, они слушали музыку, звучавшую в их сердцах.

Сострадание и участие этой женщины не оскорбляло воина. Оно было для него оазисом в пустыне. Оно вливало в его душу неиспытанную радость, которая осветила его мужественные черты почти по-детски счастливой улыбкой; потупив глаза в землю и отдаваясь блаженству, которое должно было окончится навсегда с наступлением ночи, он сказал:

– Радостно покидал я жизнь, чтоб занять за столом Одина место, достойное героя, но ты предстала глазам моим – и теперь я встречаю смерть, с желанием расставаясь с тобой.

Охваченная чувством любви, Ирина перестала замечать все окружающее, и это было так очевидно для посторонних глаз, что стало вызывать всеобщее внимание и насмешки.

– Ах, Боже мой! – вскричал Троил. – Теперь я не удивлюсь, что эти варвары похитили у стольких мужей их жен! Они так же хорошо работают языком, как и веслами. Им и копья не нужно, чтобы достать до сердца женщины. Что ты об этом думаешь, милая сестра?

Ирина и не почувствовала в его речах насмешки. Она отвечала ему словами, которыми выливались прямо из души:

– Друзья мои, надо спасти этого человека от казни. Где судьи? Я пойду их умолять… Где палач? Я удержу его…

Евдокия и близнецы посмеялись над нею, и Агафий сказал:

– Не следует тебе так открыто себя компрометировать. Твои братья, Ирина, устроят это. Они не дорого возьмут за это дельце с тебя. – И он обратился к воину, сторожившему приговоренных к казни. – Послушай! Не знаешь ли ты средства избавить этого человека от смерти?

– Можно дать выкуп.

– А ты знаешь сумму выкупа?

– Двести золотых.

Агафий нахмурился. Фантазия сестры показалась ему слишком дорогой. Такой сумме он и сам бы придумал хорошее употребление.

– Если вам угодно выкупить его, – добавил наемник, – то спешите. Его голова падет раньше, чем наступит ночь.

• Предыдущая
• 10/28
• Следующая