Джон Леннон, Битлз и... я - Бест Пит - Страница 6

— А вон и скузеры! — хохотали, проходя мимо, многочисленные проститутки.[6]

Квартал Сент-Паули бурлил 24 часа в сутки. Там не бывало «тихих часов», но когда мы приехали было еще рано — всего девять, и атмосфера только-только начала накаляться.

Мы быстро освоились в Сент-Паули и по прошествии недели чувствовали себя там, как дома. Он не был местом, где вспоминали о священнике, и еще меньше — о маме!

Даже сегодня, в начале девяностых годов, официальные туристические проспекты по Гамбургу описывают Репербан с величайшим почтением: «…Там есть много мест, где можно позабавиться, — говорится в них, — вот уже много лет, как там нет ни одного кабаре, ни одного стрип-представления, которое нельзя было бы порекомендовать, без всяких исключений! В самом деле, там есть все вообразимые ухищрения.»

Чтобы описать эти увеселительные заведения, проспект продолжает: «Единственная их цель — ублажить клиента и вытряхнуть из него все наличные».

Так или иначе, этим летним вечером 1960 года Сент Паули показался пяти только что приехавшим молодым людям гаванью безбрежного света и безмерного наслаждения. Мы ведь были всего лишь детьми, без сомнения, немного наивными. Джон, не достигший еще и двадцати, был самым старшим. Полу и мне, обоим было по восемнадцать, Стью — девятнадцать, а Джорджу — всего лишь семнадцать лет. Согласно закону, его присутствие в подобных местах было совершенно недопустимо. Посещение квартала Сент-Паули после 22 часов было запрещено всем лицам, не достигшим восемнадцатилетнего возраста. Мы обнаружили вскоре, что с приближением критического 22-го часа на улицах появлялся полицейский патруль, и зажигались все фонари. Эти полицейские были известны под названием «патруль „Аусвайс“» — немецкое слово, обозначающее удостоверение личности.

— Прекратить музыку! — приказывали фараоны, едва войдя в клуб, после чего начинали обход посетителей и проверяли документы у всех, кто казался слишком юным. Все немцы носили с собой удостоверение личности, где указывалось имя, дата рождения и помещалась фотография.[7]

В тот вечер никто из нас еще не был знаком с этими строгими правилами, за исключением, конечно, служившего у Кошмайдера Георга Штернера, который явно подозревал о том, что Джорджу Харрисону меньше восемнадцати лет. Впрочем, на тот момент единственное, чего мы хотели, это — выспаться как следует ночью, чтобы утром как можно раньше приняться за работу.

Аллан Уильямс, как всегда, гоня микроавтобус вовсю, благополучно проехал Репербан и повернул направо, в мощеную улочку, которая и была Гроссе Фрайхайт, где располагалось несколько ночных кафе, порно-кинотеатр, клуб кетчисток, которым доставляло своеобразное наслаждение бороться в грязи, и в завершение всего… церковь! Это было для меня еще одной загадкой, — каким образом маленькая церквушка могла очутиться в этом кафешантанном мире продажной плоти.

Микроавтобус остановился с облегченным вздохом перед «Кайзеркеллером». Мы сразу же вышли размять ноги, не торопясь разгружать свой багаж. Внутри клуб был залит светом и полон оживления и жужжания музыки «Дерри и Сеньоров», аллановских первопроходцев. Выпивка лилась рекой и все веселились.

— Как здорово встретить дружков! — радостно воскликнул Леннон.

— Похоже, мы здесь позабавимся, — согласился Пол.

После долгой дороги и жары мы перевозбудились и вызывали улыбки. Но про себя мы думали только одно: «Ну подождите, приятели, вы еще услышите о БИТЛЗ!». Пришла наша очередь проверить свои способности, и мы горели нетерпением выйти на сцену и провести свое первое выступление, когда столкнулись с хозяином, Бруно Кошмайдером.

Это был плотный широкоплечий человек, практически лишенный шеи, со вздернутыми густыми бровями и броской повязкой, обвивавшей его широкий лоб. С физиономией, как у этого типа, неизвестно было на что рассчитывать.

Бруно был не слишком способен к языкам, но все, что он имел нам сказать, было понятно, как дважды два.

— Вы будете играть не здесь, — сказал он, потушив весь наш энтузиазм, словно холодным душем. — Вы будете играть немного дальше на этой же улице, в «Индре».

Гроссе Фрайхайт казалась разделенной на две части: хорошую и плохую. Лучшая часть выходила прямо на Репербан и была уменьшенной копией этого мира секса, музыки и неона. По мере того как мы продвигались в глубь Гроссе Фрайхайт, огни мало-помалу исчезали, развлекательные заведения редели, пока улица не стала похожей на морг, унылой и столь же привлекательной. Именно здесь и пришло кому-то в голову устроить клуб «Индра». Когда Бруно показал нам клуб, наш энтузиазм окончательно исчез, это место дышало жизнью не больше, чем часовня при отпевании. Освещение было печальным и таким слабым, что мы едва могли различить тех двух случайных посетителей, которые туда забрели. Никакого представления на сцене, и безнадежно немой проигрыватель. Сам святой Гай не смог бы здесь танцевать, разве что ему помогло бы чудо. Мы были смертельно подавлены и угнетены.

— Клуб открыт? — спросил я у Бруно, чье лицо ничего не выражало, отказываясь поверить, что эта жалкая конура и есть то самое место, где БИТЛЗ должны были потрясти своим выступлением почтенную немецкую публику.

Гамбург насчитывал больше полутора миллионов жителей, и только двое из них дали себе труд покинуть мостовую улицы, чтобы зайти в «Индру».

Бруно обрисовал нам перспективу, которая ему улыбалась:

— Вы, парни, сделаете из «Индры» второй «Кайзеркеллер», — сказал он, — никто не заходит сюда, — пояснил Бруно, как будто этого и так не было видно! — Но вы позволите мне все это изменить, если будете здесь делать ваше шоу. Вам всего лишь нужно делать шоу…

Это была фраза, которой предстояло сопровождать нашу жизнь в течение долгого времени. Бруно, отдавая распоряжения своим запинающимся английским, произносил: «Деляйт шоу», но это нас совсем не забавляло; мы стояли, как полные идиоты, с чемоданами в руках.

— Где мы остановимся? — спросил кто-то, желая переменить тему разговора.

Было уже достаточно поздно, чтобы сбежать от всего этого в какой-нибудь маленький уютный отель и хорошенько выспаться в мягкой постели. Еще одно недоразумение произошло, когда Бруно повел нас в самый конец худшей из двух частей Гроссе Фрайхайт, чтобы пришвартоваться в зале мрачноватого кинотеатрика под названием «Бамби Кино», который специализировался на второсортных вестернах и бездарных порнухах.

Он провел нас в дальний конец этой жалкой постройки и открыл дверь, ведущую во мрак!

Нам пришлось идти гуськом, вовсю тараща глаза в темноту, пока мы не увидели слабый проблеск в конце того, что оказалось длинным коридором. Одна-единственная лампочка притягивала нас, как ночных мотыльков: мы бросились бежать, оставив Бруно позади. Свет исходил из некоего помещения. Леннон вошел первым во главе всей банды, в сопровождении Стью Сатклиффа, который вечно клеился к Джону. Джордж шел следом за ними, Пол и я — последними. Открывавшееся нам зрелище было не слишком веселым: жалкая комнатушка, абсолютно пустая, если не считать двух составленных вместе кроватей и дивана, сделанного, вероятно, во времена Мафусалема.

— Эт-то еще что за бордель?! — вскричал Джон.

— О, черт! — подхватили мы почти хором.

Джон и Стью взяли штурмом кровати. Джордж завладел диваном. Короче, как говорится, кто успел, тот и съел. Мы с Полом посмотрели друг на друга глазами, в которых читалось отчаянное нежелание спать на полу.

Бруно, тем временем, догнал нас и попытался умаслить, широко улыбаясь:

— Да ведь есть еще две комнаты, — похвастался он.

Пол и я решили, что нам повезло из-за того что мы пришли последними, и у каждого из нас будет по комнате. Мы тут же обследовали их при слабом свете спички, так как оказалось, что нам двоим не полагается даже лампочки. Это были две конуры, если уж говорить начистоту, примерно два метра на три, и кровати занимали в них почти все пространство. Здесь мы и свалили наконец свой багаж.