999 (сборник) - ван Ластбадер Эрик - Страница 31
- Предыдущая
- 31/175
- Следующая
Заглянул Хоп сомовьей девчонке в самые глаза, усмехнулся.
— Ну, привет, рыбонька. Послушать, как я играю, пришла?
У сомовьей девчонки мечтательность с лица слетела — удивилась вроде. Оглядывается, смущается, словно и как сюда попала — невдомек, а потом назад метнулась, ни дать ни взять — дельфин на хвосте.
— Не уплывай! Пожалуйста! — кричит Хоп, руку протянул, чтоб ее только остановить.
И ведь скажи на милость — не уплыла сомовья девчонка, назад повернула, разглядывает его с интересом, а сама плещется себе в Миссисипи, то туда, то сюда, ну точь-в-точь — малышка в бассейне на дворе.
— Нечего тебе меня бояться, рыбонька,— заулыбался Хоп по-доброму.— Уж не обижу. Может, еще малость для тебя поиграть? — И гитару поднял, ей показал..
Девчонка сомовья поняла. Закивала радостно, руку мокрую вытянула, пальцем перепончатым в гитару тычет. Еще пуще Хоп заулыбался — сделайте одолжение, с того самого места «Вниз по реке» начал, где раньше остановился.
Когда солнце садиться стало, у Хопа руки прямо отваливались, по пальцам кровь текла. Сыграл сомовьей девчонке понемножку из всего что умел — блюзы, блюграсс, хонки-тонки, песни ковбойские, даже колыбельных парочку — надо ж было узнать, что сомовьей девчонке понравится, а что — нет. Оказалось — на блюзах она прямо помешанная, оно и понятно: блюз-то ведь не где-нибудь — на берегах Миссисипи рожден!
Отложил он наконец гитару, девчонка сомовья нырк — и прямо в мутную воду. И минуты не прошло — из воды огромаднейший сом вылетел, как из пушки выпущенный, и на причал плюхнулся. Подобрал Хоп бьющуюся рыбину да головой-то покачал.
Сказал:
— Благодарю, конечно, только не этого мне надо.— Бросил рыбину обратно в реку, вынул из кармана доллар серебряный, двумя пальцами зажал, покрутил, чтоб под солнцем закатным заблестел.— Хочешь, чтоб еще для тебя играл — и мне дай чего хочу, а я, милая, вот этого желаю.
Тут девчонка сомовья снова на поверхность всплыла, так на монету и уставилась, а после опять нырнула. Хоп стоит, с ноги на ногу переминается. Минута прошла, две — от сомовьей девчонки ни слуху ни духу. Может, пережал он малость, слишком рано давить на нее стал?
И вдруг ему что-то в самую грудь стукнуло — тяжелое, мокрое, на доски упало, зазвенело металлом. Наклонился Хоп, поднял кружочек чеканный, а руки так и трясутся.
Грязь да ил с монеты отер — а она не серебром отливает, блеском золотым светится!
Охнул он от радости — и тотчас озираться стал, уж не заметил ли кто его удачи, но нет, на причале он — один-одинешенек, то есть ежели только людей, конечно, считать. Вот ведь счастье какое привалило!
И все это — за песенку несчастную.
Лето, стало быть, шло, а Хоп на Пароходную Излучину и вовсе зачастил, на утренней заре приходил, до вечерней сидел, а уходит — в карманах мокро, да зато не пусто. Иногда, конечно, в доке Сэмми Херкимер рыбачил, тут уж хочешь не хочешь — жди, пока старый хрен уберется, но это редко когда случалось, а обычно — не о чем печалиться.
Люсинде, ясно, поначалу ох и подозрительно стало, с чего это он вдруг рыбаком заделался, но видит — домой приходит, духами от него не пахнет, воротник проверяла — в помаде не вымазан, ну и успокоилась — чем бы дитя ни тешилось. Не знала Люсинда про банку из-под «Фолд-жерса», у гаража зарытую, золотыми да серебряными монетами набитую, и про сумку побрякушек золотых, что в поленнице за домом спрятана, тоже не ведала. А с какой это радости Хопу ей про богатство свое тайное рассказывать — чтоб пытать начала, откуда взял да что там поделывал?
Ну да, Люсинде хоть словцо про сомовью девчонку шепни — к завтрему весь Флайджар, от стариков глухих до детишек малых, на причале выстроится, на всем на чем хошь играя, банджо ли, гармошке ли губной,— чтоб только к удаче чужой примазаться. Нетушки, коли Хопа спросить, так: мало ему радости без нужды счастью своему вредить!
А как не останется у Рыбоньки (так он ее прозвал) чем за песни, платить, выкопает он свою банку кофейную, подхватит рюкзачок, от золотишка едва не лопающийся,— и вперед, в большой город, в Джексон там или Гринвилл. Черт, да чего там — в Чарлстон можно податься или в сам Нью-Орлеан! Да какая разница куда, главное, чтоб дамочки были помоложе да пошикарнее, не то что во Флайджаре хреновом, и чтоб пивом по воскресеньям торговали. Судя по тому, как Рыбонька во время последних концертов себя вела, и гадать особо не надо — скоро поскребыши хвостом сметать станет, ежели можно так выразиться.
Дерганая стала, нервничает, то пугается чуть что, лягушка квакнет — а она уже на дно, то глазищами своими уставится, поцелуйчики воздушные посылает. Он, Хоп, может, и не очень образованный, но уж в бабах-то он разбирается, черт подери, изучил, а Рыбонька сейчас — типичная бабенка, у которой с монетой туговато становится.
Пошел Хоп на Пароходную Излучину — а сам твердо решил: все, последняя это его серенада для сомовьей девчонки и последний денек во Флайджаре, в дыре проклятой. Золото у него уж есть, а впереди, в широком мире, небось где-то и слава ждет, стоит только руку протянуть.
Посмотрел Хоп на небо, на тучи серые поморщился. С ’ самого утра дождик льет, то припустит, то прекратит, а уж как тропинку развезло единственную, что к причалу па Пароходной Излучине ведет,— жуть. Противно, конечно, в грязи по колено барахтаться, но, может, оно и неплохо — в такие поганые деньки можно не беспокоиться, не шныряет ли кто поблизости.
Хоп ремень от гитары поудобнее через плечо перекинул да и пошел поскорее к берегу. Ну вот, значит, и причал заброшенный, скользкий, дрянь, а что ж делать — сел поудобней на краешек, привык уже, ноги над водой свесил и заиграл «Посади на могилке моей цветы».
Вот сейчас Рыбонька появится. Всплывает на поверхность ярдах в пятнадцати, стоит ему заиграть, потом поближе подбирается, замирает, глядит, как птичка, змеей зачарованная. Ох, знает он такие взгляды, навидался у дамочек, когда на танцульках играл. Ясно, скажи он слово — Рыбонька в крапиву кинется, да что там — в огонь жгучий войдет!
Закончил он первую песню, глаза на воду скосил — а сомовья девчонка отчего-то ждать себя заставляет. Задумался Хоп — может, не слышит она его? Он же не знает, где она живет,— хотя сильно похоже на то, что далеко от Пароходной Излучины не заплывает. Может, мелодию сменить, черт ее знает, мало ли, может, ей «Хлопковые поля» не покатили? Сменил — нет, не показывается. Хоп еще сильней призадумался — видать, точно завязывать пора. Заиграл «Подпрыгнул дьявол» — уж из самых ее любимых.
Под ногами у него всплеск раздался, прямо под водой — разглядеть можно — фигура возникла, за столбом причальным прячется. Ухмыльнулся Хоп понимающе: роберт-джонсоновы блюзы — они на баб прям как колдовство действуют, ноги там у бабы или хвост — без разницы.
Позвал:
— Что это вдруг застеснялась, лапонька? Выплывай, дай хоть на личико твое поглядеть!
Возле пирса вода просто пузырями пошла, все равно как закипела. Хоп возьми да и наклонись. Глядит вниз, в мутную воду, ноги в воздухе болтаются.
— Эй, Рыбонька, это ты?
Быстро все случилось — только сердце захолонуло. Тварь чешуйчатая со ртом разинутым, зубами острыми наполненным, вылетела и челюстями, как капканом стальным, ноги Хопа и ухватила. Всего-то раз вскрикнуть и успел, тонким звериным криком захлебнуться, когда его, с гитарой вместе, в воду ледяную поволокли.
Сошлись над Хопом грязные воды старушки Миссисипи, и последнее, что он, помирая уж, увидал — девчонку сомовью. Смотрит, как он тонет, а в глазах распухших, зареванных — горе неизбывное.
Народ-то флайджаровский, когда Хоп Армстронг так с рыбалки и не вернулся, на том порешил, что подружку он себе новую завел, издалека, да и сбежал от Люсинды, лучшую долю искать. Хотя и такие были, что подумали — напился наш красавчик беспутный и по пьяной-то лавочке в дыру между досками свалился, утоп. Поболтали, конечно, малость — но на самом-то деле, кому какая, к дьяволу, разница? А пара недель прошла — и другие темы нашлись, о чем в парикмахерской судачить.
- Предыдущая
- 31/175
- Следующая
