Неведомый мир - Рони-старший Жозеф Анри - Страница 5

• Предыдущая
• 5/7
• Следующая

– Невероятно! – с восхищением воскликнул студент почти дружелюбно, чем вселил в меня надежду. – Послушайте, – изрек он наконец, – думаю, что доктор Ван ден Хевель заинтересуется вашим случаем. Я предупрежу его. Посидите в этом кабинете. Значит, если я вас правильно понял, вы абсолютно здоровы?

– Да.

– Пройдите сюда. Доктор сейчас выйдет.

Так я очутился среди заспиртованных чудовищ: эмбрионов, звероподобных детей, огромных земноводных, диковинных ящериц с антропоморфными чертами. «Все правильно. Здесь мое место, – подумал я. – Наверное, я тоже мог бы претендовать на то, чтобы меня заспиртовали и поместили рядом с ними».

Когда появился доктор Ван ден Хевель, меня охватило волнение. Я задрожал от радости, словно увидел землю обетованную, почувствовал, что могу к ней прикоснуться. Доктор – с высоким лбом с залысинами/ тонким волевым ртом, проницательным взглядом психолога – молча рассматривал меня и, как все остальные, был удивлен моей худобой, высоким ростом, странными глазами, сиреневым цветом кожи.

– Вы сказали, что хотите, чтобы вас осмотрел ученый? – спросил он.

Я ответил резко, почти яростно:

– Да!

Он одобрительно улыбнулся и задал привычный для меня вопрос:

– Вы хорошо видите?

– Прекрасно. Вижу даже сквозь деревья, облака…

Но я заговорил слишком быстро, он кинул на меня беспокойный взгляд. Я повторил медленнее, чувствуя, как лоб покрывается испариной:

– Вижу даже сквозь деревья, облака…

– В самом деле? Да это же просто замечательно! Ну а что вы видите, скажем, за этой дверью? – он указал на забитую дверь.

– Большой застекленный книжный шкаф, резной письменный стол…

– Верно, – сказал он с изумлением.

Я облегченно вздохнул, испытывая какое-то особое душевное спокойствие. Несколько минут доктор молчал, затем произнес:

– Вам трудно говорить…

– Иначе за моей речью невозможно уследить, я произношу слова слишком быстро.

– Ну что ж, расскажите мне что-нибудь в таком темпе, как вы обычно говорите.

Тогда я рассказал ему о том, как я появился в Амстердаме.

Он слушал предельно внимательно, с умным и сосредоточенным видом, какого я никогда еще не наблюдал у других. Он ни слова не понял из моего рассказа, но тем не менее смог сразу же сделать правильный вывод:

– Если я не ошибаюсь, вы произносите по пятнадцать-двадцать слогов в секунду, то есть, в три или четыре раза больше, чем может воспринять человеческое ухо, ваш голос гораздо выше всех слышанных мною голосов, а быстрота движений полностью соответствует скорости речи. Если так можно выразиться, весь ваш организм функционирует быстрее, чем наш.

– Я бегаю быстрее гончей, – добавил я, – а пишу…

– Прекрасно, – перебил меня доктор, – посмотрим ваш почерк.

Я нацарапал несколько слов на протянутом мне листе бумаги: первые слова еще можно было прочесть, но остальное оказалось совершенно неразборчиво.

– Так, так! – произнес доктор с радостным удивлением. – Полагаю, меня можно поздравить с тем, что мы встретились. Будет чрезвычайно интересно исследовать ваш организм.

– Именно этого я и хочу.

– И я, разумеется. Наука… – он замолчал, задумавшись, и произнес:

– Для нас главное – найти какое-нибудь доступное средство общения.

Сдвинув брови, он принялся расхаживать по кабинету, потом воскликнул:

– Как я раньше не догадался! Вы научитесь стенографировать, черт побери! – На его лице появилось радостное выражение. – И я совсем забыл про фонограф. Отлично. Мы будем записывать вашу речь и прокручивать запись на более медленной скорости. Короче говоря, вы останетесь в Амстердаме и будете жить у меня.

Я испытывал радость от того, что свершилась моя мечта, что отныне дни мои перестанут быть бесплодными и праздными. Я чувствовал себя теперь причастным к науке. Отчаяние, вызванное душевным одиночеством, сожаление о бесцельно прожитых днях – все, что угнетало меня долгие годы, отошли в прошлое в преддверии новой настоящей жизни.

На следующий день доктор отдал все необходимые распоряжения. Он написал моим родителям, нанял преподавателя стенографии, обзавелся фонографом. Так как Ван ден Хевель был очень богат и к тому же безраздельно предан науке, он проделал огромное количество опытов, тщательно исследовав мои зрение, слух, мышечное строение, пигментацию. Доктор приходил во все большее воодушевление и восклицал: «Это потрясающе!»

Уже через несколько дней я понял, как важно, чтобы опыты проводились методически: от простого к сложному, от объяснимых отклонений – к необъяснимым. Кроме того, я прибегнул к небольшой хитрости: я раскрывал свои способности лишь постепенно.

Прежде всего доктор заинтересовался быстротой реакций моего организма. Он убедился, что острота моего слуха не менее поразительна, чем скорость речи. Во время опытов я воспроизводил едва различимые шорохи, улавливал отдельные реплики в гуле десяти-пятнадцати голосов. Также была установлена моя способность зрительно расчленять ряд последовательных движений, например, полет насекомого или галоп лошади, как при моментальной фотосъемке. Причем преимущество оставалось за моим зрением. Я мог одновременно охватывать взглядом движения целой группы людей, например, школьников, бегающих по двору во время перемены, пересчитывал подброшенные в воздух камни, чем не переставал удивлять доктора и его друзей.

Скорость моего бега, двадцатиметровые прыжки, умение необыкновенно быстро брать и ставить на место разные предметы больше всего нравились не столько доктору, сколько его близким. Дети и жена моего друга всякий раз радовались, когда во время загородных прогулок я обгонял несущегося галопом всадника или бросался вдогонку за ласточками. И в самом деле, я могу дать фору в две трети пути любому чистокровному жеребцу и легко обгоняю всех птиц.

Доктор, чрезвычайно довольный результатами исследований, так определил мое место среди людей: «Человеческое существо, обладающее неизмеримо большей скоростью движений не только по сравнению с другими людьми, но и со всеми известными животными. Выделяясь среди прочих существ быстротой реакций, оно заслуживает особого названия и места в системе живого мира. Необычное строение глаз и фиолетовый оттенок кожи являются первичными признаками принадлежности к данной общности».

Исследование мышечной системы не выявило ничего достойного внимания, за исключением крайней худобы. В строении слухового аппарата и кожного покрова были обнаружены несущественные особенности. Доктор подверг тщательному изучению мои черные с фиолетовым отливом волосы, тонкие, как паутина.

– Если бы вас еще анатомировать… – говорил он иной раз, шутя.

Время летело незаметно. Благодаря моей природной способности к быстрому письму и настойчивости, я довольно скоро овладел стенографией, причем к общепринятым сокращениям добавил несколько собственных. Мои записи расшифровывал стенограф, а кроме того, мы пользовались фонографами, выполненными по чертежам самого доктора и прекрасно приспособленными для воспроизведения моей речи в замедленном темпе.

Между мной и доктором установилось полное доверие.

Первые недели он никак не мог освободиться от подозрений, и это вполне объяснимо, что мои способности связаны с нарушением мозговой деятельности. Но как только это предположение отпало, наши отношения стали истинно дружескими и, как мне кажется, приятными для нас обоих.

Мы изучили мою способность видеть сквозь целый ряд так называемых светонепроницаемых веществ и сквозь воду, стекло, кварц, которые при определенной толщине слоя представляются мне интенсивно окрашенными. Как я уже говорил, я отлично вижу сквозь листву, деревья, облака, но с трудом различаю дно мелкого водоема. Стекло для меня не так прозрачно, как при обычном зрении, и к тому же представляется мне цветным. Кусок стекла большой толщины кажется мне черным. Доктор в полной мере удостоверился во всех особенностях моего зрительного восприятия; больше всего ему нравилось, что я могу видеть звезды в пасмурную ночь.

• Предыдущая
• 5/7
• Следующая