Опыт о человеческом разумении - Локк Джон (1) - Страница 42

13. Во-вторых, части чистого пространства неотделимы друг от друга, так что непрерывность не может быть разделена ни реально, ни мысленно. Мне очень хотелось бы. чтобы кто-нибудь отделил одну часть его от другой, непосредственно смежной, хотя бы только в мыслях. Разделять и отделять в действительности - значит, по-моему, через отделение частей друг от друга образовать

==221

две поверхности там, где прежде была непрерывность. А разделять мысленно - значит составлять в уме две поверхности там, где прежде была непрерывность, и считать их отделенными друг от друга; а это можно сделать только с теми вещами, которые ум считает способными быть отделенными и через отделение приобретать новые отдельные поверхности, которых они еще не имеют, но могут иметь. Но на мой взгляд, ни тот, ни другой способ отделения, ни реальный, ни умственный, не подходит к чистому пространству.

Правда, можно рассматривать определенную часть пространства, которая соответствует и соразмерна футу, не рассматривая остального; это действительно рассмотрение части, но отнюдь не умственное отделение или деление, ибо провести деление в уме, не рассматривая две поверхности отделенными друг от друга, так же невозможно, как невозможно разделить в действительности, не отделяя две поверхности одну от другой. Но рассмотрение части не есть отделение. Можно рассматривать в солнце свет без его теплоты или подвижность в теле без его протяженности, не -думая об их отделении. Одно - рассмотрение только части, ограничивающееся чем-нибудь одним; другое - рассмотрение обоих как существующих отдельно.

14. В-третьих, части чистого пространства не способны к движению, что вытекает из их нераздельности, ведь движение есть не что иное, как изменение расстояния между двумя вещами; но это невозможно между неотделимыми частями. Следовательно, они должны находиться в вечном покое в отношении друг друга.

Таким образом, определенная идея простого пространства ясно и достаточно отличает его от тела, ибо части пространства неотделимы, неподвижны и не противодействуют движению тела.

15. Определение протяженности не объясняет ее. Если· кто спросит меня, что такое то пространство, о котором я говорю, я отвечу ему, когда он скажет мне, что такое его протяженность. Говорить, как обыкновенно делается, что протяженность означает иметь partes extra partes 34, - значит говорить только то, что протяженность есть протяженность. Каким образом, в самом деле, я буду лучше осведомлен о природе протяженности, оттого что мне скажут, будто протяженность означает иметь протяженные части, внешние по отношению к протяженным частям, т. е. что протяженность состоит из протяженных частей? В таком случае, если кто-нибудь спросит, что

==222

такое волокно, я могу ему ответить, что это есть вещь, составленная из нескольких волокон. Но будет ли он благодаря этому понимать лучше прежнего, что такое волокно? И не будет ли он скорее иметь основание думать, что я задавался целью более подшутить над ним, нежели серьезно просветить его.

16. Разделение всего существующего на телесное и духовное не доказывает тождества пространства и тела. Защитники тождественности пространства и тела выставляют следующую дилемму. Пространство есть или нечто, или ничто. Если между двумя телами ничего не находится, они должны необходимо соприкасаться; если признать его чем-то, то, спрашивают они, что оно: тело или дух? На это я отвечаю другим вопросом: кто сказал им, что существуют или могут существовать только плотные предметы, которые не могут мыслить, и мыслящие существа, которые не могут быть протяженными, и ничего более? А ведь только это они подразумевают, когда употребляют слова <тело> и <дух>.

17. Субстанция, которой мы не знаем, не доказательство против [существования] пространства без тела. Если спросят, как обыкновенно бывает, чем является это пространство, лишенное тела, субстанцией или акциденцией, я сейчас же отвечу, что не знаю, и не буду стыдиться своего незнания, пока вопрошающие не укажут мне ясной, определенной идеи субстанции.

18. Я стараюсь, насколько могу, освободиться от тех заблуждений, которым мы склонны поддаваться, принимая слова за вещи. Не спасет нас от невежества, если мы будем притворяться знающими там, где не имеем никакого знания, производя много шума звуками без ясного и определенного значения. Произвольно данные названия не могут ни изменить природы вещей, ни заставить нас понять их, поскольку они лишь знаки и обозначения определенных идей. И хотел бы я, чтобы те, кто придает такое значение звучанию этих четырех слогов, [образующих слово] <субстанция>, подумали, будет ли оно иметь один и тот же смысл, если применять его, как они делают, и к бесконечному, непостижимому богу, и к конечному духу, и к телу, а также обозначает ли оно одну и ту же идею, когда субстанциями называются все эти три столь различные вещи? И если да, то не будет ли отсюда следовать, что бог, духи и тело, сходясь в одной общей природе субстанции, различаются только в том, что они просто различные модификации этой субстанции,

==223

как, например, дерево и булыжник, будучи телом в одном и том же смысле и сходясь в общей природе тела, различаются только в том, что они просто модификации этой общей материи? А это будет уже слишком грубое учение. Если они скажут, что применяют это название к богу, конечным духам и материи в трех различных значениях и что оно обозначает одну идею, когда называют субстанцией бога, другую, когда называют субстанцией душу, и третью, когда так называют тело. Если, таким образом, слово <субстанция> обозначает три отдельные различные идеи, то им было бы полезно разъяснить эти различные идеи или по крайней мере дать им три различных названия, чтобы избежать в таком важном понятии неясности и заблуждения, которые естественно вытекают из неразборчивого употребления такого сомнительного термина. А заподозрить, что этот термин имеет три различных смысла, настолько трудно, что в обычном употреблении он едва ли имеет хоть один ясный и определенный смысл. И если они таким образом могут образовать три различные идеи субстанции, то что мешает другим образовать четвертую?

19. Субстанция и акциденция мало полезны в философии. Те, кто впервые пришел к понятию акциденций как класса реальных предметов, которые должны чему-то быть присущи, были принуждены изобрести слово <субстанция> для их поддержания. Если бы бедный индийский философ (воображавший, что Земля также нуждается в какой-нибудь опоре) придумал это слово <субстанция>, ему не надо было бы утруждать себя поисками слона для поддержания Земли и черепахи - для поддержания слона: слово <субстанция> сделало бы это с успехом. И ответ индийского философа, что именно субстанция поддерживает Землю, хотя он и не знает, что она такое, вопрошающий мог бы считать хорошим точно так же, как мы считаем достаточным ответом и полезным учением наших европейских философов, что именно субстанция поддерживает акциденции, хотя они и не знают, что она такое. Так что у нас нет никакой идеи относительно того, что такое субстанция, но есть только смутная и неясная идея того, что она делает.

20. Что бы ни сделали в данном случае ученые мужи, умный житель Америки, изучающий природу вещей, едва ли счел бы объяснение удовлетворительным, если бы, желая изучить нашу архитектуру, он узнал, что колонна

==224

есть вещь, поддерживаемая базисом, а базис - вещь, поддерживающая колонну. Не подумает ли он при таком объяснении, что его высмеивают, вместо того чтобы научить? Незнакомый с книгами был бы весьма щедро осведомлен об их природе и содержании, если бы ему сказали, что все ученые книги состоят из бумаги и букв и что буквы есть вещи, находящиеся на бумаге, а бумага - вещь, содержащая на себе буквы. Замечательный способ приобрести ясные идеи букв и бумаги! Но если бы латинские слова <Inhaerentia> и <substantia> перевести соответствующими им понятными словами: <то, что держится> и <то, что поддерживает>, они бы лучше раскрыли нам великую ясность учения о субстанции и акциденциях и показали бы их пользу для решения философских вопросов.