Парламент - Романов Сергей - Страница 18

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая

— Спала, я тебя спрашиваю? — Петяева с силой оттолкнула от себя Кляксу и, не скрывая гнева, заглянула ей в глаза.

— Спала, — обречено ответила Светка.

— А разве я тебе давала такие указания?

— Нет.

— А кого ты должна окучивать?

— Француза.

— С кем теперь твой француз, знаешь?

— Нет.

— А я знаю. Так вот, пока ты забавляла депутата, француза охмурила и увела у тебя из-под самого носа помощница другого депутата. Могу тебе сказать, сколько мы из-за твоего ротозейства потеряли денег…

— Сколько? — подняла глаза Светка на свою патронессу.

— Приблизительно столько, сколько тебе придется отрабатывать в течение полугода, имея каждый день по десять клиентов.

Светка, снова опустила глаза и молчала.

Виолетта Павловна, немного успокоившись, присела на стул и с угрозой в голосе произнесла:

— Забудь, депутата, слышишь, забудь.

— Разве я виновата, что он сам ко мне клеится! — поняв что гнев хозяйки постепенно проходит, сказала Светка.

— А ты, девочка, не попадайся ему на глаза. Я очень давно знаю Пантова и уверяю тебя, что ничего путного с ним не получится. — Уже совсем смягчившись заговорила с Марутаевой, Виолетта Павловна, — Тем более в настоящее время он со своей очередной дамой забавляется в Париже.

— А мне сказал, что уехал по делам в область.

— Как же в область! — хмыкнула Петяева, — Он что, обещал тебе золотые горы?

— Обещал.

— И мне он их тоже когда-то обещал. Стервец!

Петяева умолкла, в задумчивости смотрела на подоконник, по которому прыгала синица. Надо же, как кстати и вовремя. Будто намекала на известную пословицу о журавле и той самой надежной синице. Птичка, наконец, вспорхнула и исчезла с подоконника.

— Лучше синица в руках, чем журавль в небе. — Оставив задумчивость, все-таки произнесла пословицу Виолетта Павловна и обратилась к Светке, — Ты не думай, что я только о своей выгоде пекусь. Да, на французе можно хорошо заработать. Но и ты, запомни, выйдя за него замуж, уедешь из этой страны и навсегда забудешь, что такое голод, холод и безденежье. Ты меня понимаешь?

— Да, Виолетта Павловна.

— Тем более, француз, в отличие от Пантова, совершенно не знает, кем ты здесь была. Ему лишь известно, что симпатичная девушка ищет себе состоятельного жениха. И ты ему нравишься. Вот и действуй. Выйдешь замуж, получим деньги — и все тебя сразу оставят в покое. Я, конечно, приложу все силы, устрою вам ещё одну встречу наедине, постараюсь, чтобы и появившаяся вдруг соперница сошла с дистанции. А потом — рассчитывай только на себя. Уяснила, наконец, вертихвостка?

Петяева впервые мило улыбнулась.

— Я вам очень благодарна за заботу обо мне, Виолетта Павловна. Очень благодарна…

— Иди, — отмахнувшись, приказала Петяева.

И когда за Светкой Марутаевой закрылась дверь, директор нервно передернула плечами и подумала: «Как же, оставляю я тебе в покое! Ты, дорогуша, до конца дней своих будешь мне за такого жениха налоги платить. Иначе он обязательно узнает, как ты здесь повышала производительность труда и боролась за всеобщий охват городского населения интимными услугами».

Они поселились в «Рице». В двухкомнатных апартаментах. Пантов тут же снял трубку телефона, набрал номер портье и приказал сию же секунду принести омаров, лягушачьи лапки, запеченные в тесте, фруктовый салат и бутылку коньяка. Подумав несколько секунд, Пантов добавил, что коньяк ему требуется именно из одноименной с напитком провинции. И совсем было бы хорошо, если бы в баре оказалась бутылочка «Ричарда Хенесси».

Он положил трубку на аппарат, самодовольно улыбнулся и, бросив взгляд, на уставшую от перелетов, но счастливую Эдиту, высокопарно сказал:

— «Ричард Хенесси» — как мне не доставало его в нашей провинции!

— Кто это? — не поняла Эдита.

— Не кто, а что! «Хенесси» — настоящий коньяк! А настоящий коньяк, дорогая, — Пантов вспомнил высказывание кардинала Мазарини, которое ему попалось под руку накануне отъезда, — можно сравнить только с любовью к женщине: его вкус и горек, и сладок, терпкость — в сочетании с мягкостью, легкость — с крепостью. Выпив его, можно испытать истинное блаженство или потерять разум…

Эдита, сняв с себя пиджак и расстегнув пуговицы на блузке, собиралась принять душ. Но неожиданное красноречие Пантова заставило её оглянуться на своего ухажера.

— Кто это сказал?

— Я! — горделиво задрал подбородок Пантов.

— Никогда не замечала за тобой такого красноречия. — Не поверила Эдита, — Ты все больше русскими пословицами и поговорками сыпал.

— Всему свое время, дорогая. Но теперь ты находишься не в нашей Тмутаракани, а в столице мира — Париже. А здесь даже у немых появляется красноречие.

Он замолк, хищно наблюдая, как она грациозно снимает с себя блузку и юбку. Но в это время в дверь постучали, и Эдита юркнула в ванную комнату.

Вошел официант и поставил на столик поднос с коньяком и закусками. Когда же он снова скрылся за дверью, Пантов бросился к ванной комнате. Эдита была уже в одних трусиках.

Пантов, жадно оглядев нагую фигуру, взял спутницу за руку:

— Пошли…

— Но, Миша, я собралась принять душ. Погоди четверть часа.

— Пошли, я сказал. Коньяк и омары не терпят отлагательства.

Ей пришлось подчиниться. Он посадил её на диван, а сам занял кресло напротив.

— Этому знаменитому коньяку не меньше девяноста лет. — Сказал Пантов, открывая бутылку, — И все время он хранился в дубовых бочках. А перед тем как его разлить в каждую бутылку добавляли по несколько капель коньяка, которому вообще лет двести пятьдесят…

Эдита, сидя на диване почти раздетая, чувствовала себя неловко. Поэтому, чтобы быстрее отогнать от себя это чувство, тут же взяла налитую рюмку и, не дожидаясь пока Пантов закончит свою речь, выпила её до дна. Коньяк оказался очень крепким.

— Милая! — вытаращил на неё глаза Пантов, — Разве так пьют «Хенесси» женщины!

Коньяк приятно ударил в голову Эдите, она устало улыбнулась и, уже не стесняясь своей наготы, с иронией посмотрела на Пантова.

— Ну, и как же его пьют?

— Мелкими глотками. А ещё лучше разводить содовой. Ведь не зря на подносе стоит бутылочка с этой водой.

Она потянулась за самым крупным омаром.

— Знаешь, что, милый! Я русская баба и потому пью твой «Хенесси» так, как мне нравится. А другие — пусть разводят. Что мне до других! — Она с аппетитом засовывала за щеки кусочки мяса разделанного омара и лягушачьи лапки в тесте, — Налей-ка мне еще. Гулять, так гулять!

Очарованный небывалым задором своей подруги Пантов, снова наполнил её стопку, которая в два счета была опрокинута в рот.

— Нечего сказать — хороший напиток!

— Вот за это я тебя люблю ещё больше, дорогая…

Он выпил свой коньяк, пересел к ней и сразу повалил её на диван. «Экзотика кончилась, — подумала она, — Началась плата за путешествие».

Пантов подпрыгивал, закатывал от блаженства глаза, по его лицу струился грязный пот. Она лежала не двигаясь и ожидала конца спектакля, который, к её сожалению, только начинался. «Ну же! Ну!» — кряхтел Пантов, требуя от неё помощи. Ей хотелось побыстрее сбежать в ванну Но она пересилила себя, закрыла глаза и обняла его за плечи.

— Любимый, — выдохнула Эдита и в сознании возникло лицо Агейко, — Любимый, дорогой. Как я тебя хочу…

Через пару дней их пребывания в Париже у Эдиты сложилось впечатление, что Пантов все время куда-то спешил. Он даже не захотел побывать в Лувре. Они поднялись на Эйфелеву башню, погуляли в Люксембургском саду, кавалерийским наскоком одолели кордебалет «Мулен Руж», Нотр-Дам и музей мадам Пампадур. От Триумфальной арки прошли до самого Лувра, посетив несколько ресторанчиков на Елисейских полях, но в знаменитый музей Пантов покупать билеты отказался наотрез. Нет, в жадности упрекнуть Пантова было нельзя. Наоборот, он бросал деньги на ветер — заказывал самые изысканные закуски и дорогие вина. От одного исторического места к другому они, как правило, добирались только на такси, да и на телефонные переговоры с Россией он затратил кучу денег.

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая