Железо - Роллинз Генри - Страница 11
- Предыдущая
- 11/60
- Следующая
…
Я не понимаю тебя. Думаю, никогда не понимал. Годами я пытался тебя понять. Отгадка так и не стала ближе. Мне не больно, просто странно. Тогда у меня были рваные раны и в голове пустота. Я думаю теперь о тебе, и мне кажется, что в целом я совсем не изменился.
…
У меня под ногтями грязь – я копаю эту яму, в которой сижу. Когда говорят со мной, они говорят с моим подобием. Мясо у меня на руках для меня – как «Плэйтекс». Они пожимают мне руку, но не способны коснуться меня. Если я тянусь к ним, то словно вешаю себе на шею вывеску «Уничтожь меня». Когда я тянусь к ним, надо мной всегда играют какую-нибудь жестокую шутку. Я же полностью за уничтожение, с ним всё в порядке, но я предпочёл бы сделать это сам.
…
Человек, летящий по спирали вниз. Лоб вдавлен, глаза остекленели. Я вырываю ему глотку. Толкаю его. Он рушится вниз, оставляя за собой дымок выхлопа.
…
Она показывает пальцем. Его фарфоровая маска падает на землю и разбивается на множество зазубренных осколков. Она смотрит на лицо, которого не видела раньше. Уходит, оставляя его наедине с его деянием, разбросанным у ног.
…
Флоридская трасса, 1986 год. Трущобы в глухомани. Я медленно проезжал мимо. Снаружи жара. Лачуги, неработающие заправки, мёртвая кукуруза на полях, дебильные дети на улице, отупевшие от жары. Две девочки помахали мне вслед.
…
На моей улице заходит солнце. Я живу на Сансет-авеню. Торговцы наркотиками устроили сходняк на автостоянке у дома напротив. Подъехали на «кадиллаках» и «БМВ». Детишки смотрят на них в немом почтении. По правде сказать, и меня впечатляет. Вид у этих парней в золоте и на шикарных машинах и впрямь импозантный. Их руки свободно лежат на рулях. Сегодня за рулём, а завтра в тюрьме округа Лос-Анджелес.
…
Чистое голубое небо, пальмы, береговой бриз, прекрасный закат. Хорошо одетые чёрные мальчики продают на моей улице наркотики. Вчера вечером я выходил из машины, а один подошёл ко мне и спросил:
– Ищешь? Я показал на окна своей квартиры и ответил:
– Нет, живу. Он улыбнулся и сказал:
– Знаем, слыхали.
…
По моему стеклу карабкалась муха. Я раздавил её краем жалюзи. Я наблюдал, как муха ползёт с кишками наружу, оставляя за собой маленькую влажную полоску. Нет, я не сунулся к ней лицом и не слизнул это языком. Вы не так хорошо меня знаете, как вам кажется. Я наблюдал, как муха ползёт, пока она не ослабела так, что не могла больше тащить кишки за собой. Какая смерть. Ни жалоб, ни просьб о помиловании. Ни криков «мама». Чуть погодя я глазел в окно на дилеров, тусовавшихся через дорогу. И снова увидел свою муху. По-прежнему приклеенную к стеклу собственными кишками. Её поедала другая муха. Вот бы и мне так. Моя девушка вышибает себе в ванной мозги, а я стаскиваю её тело вниз и питаюсь им неделями. Нет, я бы так не смог. Кишка тонка. Я снова думал об этой мухе и её товарке, сидящей на ней и вгрызающейся всё глубже. У этой мухи кишки толще, чем у меня.
…
Алло, мам, как слышишь меня? Приём. Да, сынок, продолжай. Приём. Мам, сегодня небо такое красное, и в воздухе одна бензиновая вонь. Вокруг только трупы, мы вроде бы как в аду. Вертолёты так ревут, что я себя не слышу, но это не так плохо, потому что все плохие мысли тоже вымело. Кроме смерти, думать больше не о чём. Она ещё не пришла, но я думаю, дело лишь во времени. Приём. Всем пока, конец связи.
…
…
Я сижу за столом и слушаю голоса с улицы. Звуки города. Могу представить себе какие-то новые джунгли со своими животными, средой обитания и законами. Вот один барыга свистит другому, каждый на свой манер. Как птицы на деревьях. Полицейские вертолёты, мотороллеры. Споры, драки, выстрелы. Наконец, вой сирены. От всей этой какофонии я запираю дверь и не могу заснуть ночью.
…
Когда мне было семнадцать, я ездил в Испанию. Ничего рискованного, просто школьная поездка. Я жил в отеле с несколькими сотнями других школьников со всех Штатов – всем было скучно и хотелось ебаться. Будто и не уезжал никуда. Была большая вечеринка, на которой все напились, но никто никого не трахнул. Самым крутым приключением, если не считать того, что меня чуть не изнасиловали пьяные испанские гомики в «Дон Кихоте», было то, что я сходил на бой быков. Там были только мы со школьниками и местные. Местным мы ни капельки не нравились. Нам всё время хотелось, чтобы победил бык. Мы свистели, когда они тыкали бедную тварь всеми своими ножами. Состоялось всего три боя, и всё кончились одинаково. Они напоказ убивали быка медленно, а затем матадору полагалось пронзить своей шпагой шею быка и прикончить его. Мёртвое животное затем целый круг тащили по арене. Наверное, чтобы зрители лучше запомнили, или чтобы матадору кто-нибудь дал. Последний бой был лучше всех. Наступил момент, когда бык и матадор посмотрели в глаза друг другу, и шпага почти вонзилась в животное. Бык отступил в сторону, поддел рогом и вырвал матадору коленную чашечку, и наподдал ему под задницу, швырнув на сиденья этих обсосов. Все мы, «американос», вскочили, бешено аплодируя. Местные так же бешено свистели. Прислали другого парня, и он вышиб из быка всё дерьмо. Его задницу протащили по арене три раза, чтобы все знали, что победить невозможно, если ты один, перепуган и обезумел, если на тебя натравили кучу людей со шпагами и пиками, трезвых и хотящих поебаться.
…
Мальчик в закусочной не докапывался ко мне. Просто стоял, ожидая, когда его обслужат. Он был худой и бледный. Нервное лицо. Прыщи, на лице такая поросль, что похожа на плесень. Я наблюдал, как он наклоняется над прилавком, постукивая по нему монетами. Как я уже сказал, он не докапывался. У меня было дикое желание проломить ему голову и переломать рёбра. Я не могу этого объяснить. Я просто стоял, смотрел на его туловище и представлял, как я его изобью. Я уже ощущал его рёбра под носками моих башмаков, совсем как голова того типа, которого я вздул во Флориде. Сильнее по голове я никого не бил. Я не испытывал враждебности к этому парню из закусочной, никакой ненависти, ничего подобного. Потому и стоял, недоумевая, что же со мной. Мальчик в конце концов взял, что ему надо, и вышел из закусочной. Я до сих пор представляю себе, как пинаю его тело через весь зал. Его тело вздрагивало и корчилось от каждого пинка.
Возвращаясь домой, в машине я представлял себе ужасную катастрофу: голова водителя разбита о приборный щиток машины. Я думал о том, как его мозги и зубы мешаются с едой, которую он только что купил. Я даже чувствовал их запах. Такой же, как тот, что я уловил, бродя вокруг места, где Кэтрин Арнольд вышибла себе мозги. А тут – сплющенные тела, дымящаяся пища и синие мигалки полицейских машин, заливающие пространство ритмическими пассами.
- Предыдущая
- 11/60
- Следующая
