Огонь - Страндберг Матс - Страница 32

• Предыдущая
• 32/113
• Следующая

Мину наткнула на вилку три куска котлеты, засунула их в рот, прожевала.

— До свидания, — сказала она.

Виктор с сожалеющим видом покачал головой, потом встал из-за стола.

Голос Иды взмывает к потолку, отражается от стен музыкального класса. «Amazing grace…»^[11] — поет она и чувствует, что голос слушается ее и может подняться еще выше. Кабинет музыки превратился в огромный стадион, где она стоит одна в свете прожекторов. Вокруг зрители — тысячи обращенных к ней лиц. На последних нотах Ида чуть подпускает в голос дрожи и открывает глаза.

Юлия, Фелисия и остальные участники хора аплодируют.

Но Керстин Стольнакке не рада:

— О святые боги, что мне с тобой делать, Ида!

Сердце у Иды ёкает.

Все замолчали и уставились на нее.

— Я что-то не так сделала? — с улыбкой спрашивает Ида.

Она так тщательно выпевала каждый звук, чем еще эта кляча недовольна?

— С технической точки зрения исполнение безукоризненное, но где твои чувства?

Ида смотрит на мешковатое платье Керстин, на ее мужеподобную прическу. О каких чувствах вообще идет речь?

Ну почему школьным хором руководит эта дура, которая совсем не разбирается в музыке. Все знают: у Иды лучший голос в школе и, может быть, во всем городе. Это не хвастовство, а реальный факт.

«Почему теми, кто умеет что-то делать, всегда руководят те, кто сам ничего не умеет, да еще из зависти зажимает тех, кто умеет?» — думает Ида. Сама Керстин петь вообще не может!

— Вот! — сказала Керстин.

— Что «вот»?

— Чувство! Злость! Ты на меня злишься, я вижу это по твоим глазам.

— Я не злюсь, я просто задумалась, стараюсь понять, где ошиблась и как это исправить.

Керстин протопала к Иде, ее широкое платье развевалось, как палатка на ветру. Взяв Иду за плечи, она заглянула ей в глаза:

— Не бойся показать себя в песне. Покажи, какая ты на самом деле. Не думай, что это будет некрасиво. Или опасно. Покажи свою чувствительность, свою уязвимость. Не бойся показать нам себя, Ида.

От удивления Ида не находит, что сказать. Как только Керстин отпускает ее плечи, она сразу возвращается на свое место в хоре. Юлия с Фелисией шепчут ей, чтобы не обращала внимания и что Керстин — дура. Иде приятно это слышать, но легче от этих слов почему-то не становится.

— Пожалуйста, Алисия, — говорит Керстин.

Вперед выходит худенькая первокурсница с черными растрепанными волосами. Лампы на потолке мигают, но скоро напряжение выравнивается.

На душе у Иды беспокойно:

Может, со мной что-то не так? Поэтому Густав меня не любит?

Но она быстро отгоняет неприятную мысль. Нужно верить в свои силы.

С ней все в порядке. Не в порядке с головой у Керстин Стольнакке.

Мину задерживается в школьной библиотеке. Ей нужно подготовиться к контрольной по шведскому. Делать это дома, когда папа с мамой постоянно ссорятся, — невозможно.

Но и тут ей не удается сосредоточиться. В голову лезут, отвлекая от учебы, разные мысли. Виктор. Совет. Александр. Адриана. Анна-Карин. Николаус. Демоны. Матильда. Мысли разбредаются и никуда не ведут.

— К сожалению, мне нужно закрывать библиотеку.

Мину поднимает глаза. Беременная библиотекарь Юханна стоит возле стойки с пьесами и смотрит на Мину с извиняющейся улыбкой. К ее животу прижата подборка «Ромео и Джульетты».

— Извините, я сейчас уйду, — говорит Мину. Она закрывает книгу и запихивает ее в битком набитый рюкзак.

— Хороших выходных, — отвечает Юханна, запирая за ней дверь.

Мину стоит на лестнице, слушая, как высокий девичий голос поет: «Ave Maria!»

Она прикидывает, куда бы пойти, и отбрасывает все варианты один за другим. Кафе «Monique» приказало долго жить. На Ульссоновском холме в пятницу вечером полно алкашей и тусующейся молодежи. Может, пойти к шлюзам? Но там не расслабишься — слишком близко старая усадьба и Виктор. Было бы хорошо посидеть у Густава, но после их «дискуссии» о «Позитивном Энгельсфорсе» Густав ее избегает. А она не решается подойти первой.

О тронься скорбною мольбою и мирный сон нам ниспошли! Ave Maria!^[12]

Песня заканчивается, раздаются короткие аплодисменты, и школа погружается в тишину.

Ничего не поделаешь, придется идти домой. Если Мину повезет, мама с папой будут заняты завтрашним приездом тети Бахар и временно перестанут ссорится. Если нет — придется искать убежища в саду.

«Как собаке», — думает Мину.

Вдруг тишину нарушает громкий и взволнованный женский голос, потом хлопает дверь и опять наступает тишина.

Мину не сразу понимает, что голос принадлежит директрисе. А когда понимает, то осторожно, стараясь не шуметь, спускается по спиральной лестнице вниз, туда, где находится кабинет директора.

— Вы не имеете права так поступать, — говорит за закрытой дверью Адриана.

Второй голос что-то отвечает, но так тихо, что нельзя разобрать ни слова.

Мину на цыпочках подходит к кабинету заместителя директора Томми Экберга. Дверь открыта нараспашку, но внутри никого нет. В комнате — дверь, соединяющая ее с директорским кабинетом. Эта дверь слегка приотворена.

Вот бы стать невидимой, как Ванесса.

Мину отчаянно боится заходить внутрь. Но еще больше боится пропустить что-то важное.

Она прошмыгивает в кабинет Томми Экберга. Стол замдиректора завален бумагами и папками. Тут же лежит недоеденная шоколадка.

Мину на цыпочках преодолевает расстояние, отделяющее ее от двери в кабинет директора, присаживается на корточки и заглядывает внутрь.

Директриса стоит возле письменного стола. Шторы задернуты, в кабинете полумрак, светится только настольная лампа, украшенная мозаикой со стрекозами.

По другую сторону письменного стола стоят три человека — Томми Экберг, учитель рисования Петер Бакман и светловолосая, подстриженная «под пажа» женщина в деловом костюме.

— Это абсурд, — говорит Адриана. — Кто это придумал?

— Есть решение муниципалитета, — говорит женщина в костюме.

— Кроме того, среди учителей нарастает недовольство, — подхватывает Петер Бакман. — Как представитель профсоюза…

— Конечно, вы можете обратиться в суд по трудовым спорам, — продолжает женщина в костюме. — Но сейчас мы требуем, чтобы вы освободили этот кабинет. Обязанности директора временно будет исполнять Томми Экберг.

— Адриана, мне очень жаль, — промямлил Томми, поглаживая кустистые усы.

— Я отказываюсь, — сказала Адриана.

— Выбирайте: или вы уходите добровольно, или вас выведут с полицией, — процедила женщина в костюме.

— С полицией?

— Необходимо определить степень вашей вины за происшедшее с Элиасом Мальмгреном и Ребеккой Молин. Мы предпочли бы вести закрытое расследование, но, если вы откажетесь сотрудничать, нам придется прибегнуть к помощи общественности. Вы должны нас понять.

Адриана находилась на грани обморока. Чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться обеими руками за крышку стола.

Тут Петер Бакман увидел, что дверь приоткрыта, и резко захлопнул ее. Мину едва успела отскочить. Она тихонько выскользнула из кабинета Томми, пробежала по коридору и спустилась по большой лестнице к выходу. От волнения ей было трудно дышать.

Это ужасно. Несправедливо.

И все это очень, очень настораживает.

Анна-Карин сидит на стареньком серо-голубом диванчике. В дом престарелых дедушка переехал со своей мебелью, но вид у комнаты неуютный и какой-то нежилой.

Дедушка осторожно проводит пальцем по красным отметинам на левой руке Анны-Карин. Ранки от лисьих зубов еще не затянулись. Ночью они напоминают о себе глухой, ноющей болью. Днем болячки чешутся. А иногда, как теперь, рука немного немеет, как от заморозки. Анне-Карин сделали противостолбнячный укол. Но когда рука немеет, ей становится страшно, в голову лезут слова «гангрена» и «ампутация».

• Предыдущая
• 32/113
• Следующая