Сад Эпикура - Домбровский Анатолий Иванович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/44
• Следующая

Далекое детство всегда кажется беспечным, даже если оно и не было таковым… Ведь были и тревоги, и заботы, и свои беды, и огорчения, и сверлящее сердце беспокойство от мыслей о завтрашнем дне, о собственной судьбе и о судьбе родителей. И каждый день, конечно, был отмечен удачами и неудачами, как подошвы ног на поросших колючками огородных дорожках.

Но все это забыто. И забыто не зря, потому что были радости, каких теперь не бывает. Радости, продолжением которых было воображение. Воображение дополняло их, продлевало, делало настолько полными, что они вытесняли из души все, что хоть как-то могло им помешать. Это были радости в отсутствие мыслей об их конце. Радости без сравнений, без оценок, чистые и полные радости детства. Наступило утро — радость: можно смотреть, можно слушать, трогать, бегать, кричать, прыгать, можно греться на солнышке, спрятавшись от всех на задворках, нюхать траву, разговаривать с птицами и жуками, жевать сладкие стебельки ромашки или пастушьей сумки, можно выуживать из норки на восковой шарик паука, можно забраться на тутовник и лакомиться белыми ягодами, можно спрятаться в зарослях дикого щавеля, притаиться и ждать, когда из-под каменной ограды, выйдет на прогулку рыжий хомячок…

Наступил полдень — радость: согрелась вода в море, высохла роса в лесу, уснули, спрятавшись в тень, торговцы овощами и фруктами, поднимаются в мареве над горизонтом чужие земли и города, разбухают и наливаются чернотой грозовые тучи, носятся по пыльным дорогам босоногие мальчишки…

Наступил вечер — радость: возвращаются стада с пастбищ, спадает жара, во дворах загораются под котлами костры, женщины разворачивают постели, наливаются светом звезды, все утихает, приходят сны…

Это повторяющиеся радости. А сколько было радостей неожиданных: поймал дрозда, приехали гости, узнал тайну, победил врага, заслужил похвалу, прыгнул выше всех, выследил пчелиный рой в лесу, обнаружил гнездо куропатки, сделал то, чего прежде делать не умел, и понял, что ты стал старше…

И вот еще постоянная радость — ощущение бесконечности жизни. Теперь же всякую радость сопровождают мысли, как волки сопровождают отбившуюся от стада овцу. Первая мысль — о быстротечности, вторая мысль — о ценности, третья мысль — о случайности, четвертая мысль — о том, что придет следом, пятая — о невозвратности уходящего. Пять волков гонят овцу, и ей никак не спастись. Такова участь всех радостей, которые приносят нам чувства. Философ же находит радость незыблемую. И эта радость — сама мысль… Мысль о чем?

Всех сморил полуденный сон. Даже птиц не стало слышно. Эпикур долго лежал с закрытыми глазами, не спал. Но в конце концов крылатый Гипнос[47] одолел и его. Это был крепкий и продолжительный сон. Сказались прошлая ночь, проведенная в разговорах в доме Кериба, путешествие в Пирей и обратно — одним словом, усталость.

Колот и Метродор проснулись раньше его, но не разбудили. Не разбудила его и Маммария. И если бы не сильный раскат грома, от которого содрогнулась не только сторожка, но и, казалось, вся земля, Эпикур, наверное, проспал бы еще долго. Во всяком случае, Колот, Метродор и Маммария, жалея Эпикура, сговорились не будить его до самого ужина.

Они сидели под навесом у порога сторожки, когда Эпикур вышел к ним, улыбаясь.

— Увидел веселый сон? — спросила его Маммария.

— Нет, — ответил Эпикур, — радуюсь тому, что будет дождь.

— Вернее, тому, что сбывается твое предсказание, — сказала Маммария.

— И этому, конечно, — согласился Эпикур. — Но больше тому, что будет дождь. Сад радуется, виноградник радуется, огород, травы — радуется вся земля. Вот и я тоже, — сказал Эпикур. — А вы сидите, нахохлившись, как больные куры.

— Гремит ведь, — сказала Маммария. — Страшно.

— Мы пытались втолковать ей, что в громе нет ничего страшного, но лишь зря потратили время, — сказал Колот. — Она твердит лишь одно: это Зевс с Олимпа посылает громы и молнии, напоминая о своем могуществе…

— Разве не так, Эпикур? — спросила Маммария. — Кто же, кроме Зевса, способен на такое?

Как раз после этих ее слов снова громыхнуло в небе, сорвался и зашумел над виноградником ветер, подняв в воздух пыль и сухие листья. Грозовая туча надвигалась на Афины с запада. Она уже давно закрыла солнце, бросив на землю тень и задернув черными дождевыми шторами горизонт и все, что лежало за городскими стенами, — поселок гончаров, хлебные поля и сады. Маммария втянула голову в плечи и с опаской поглядывала на тучу, ожидая новой молнии и раската грома.

— Гром происходит от вздувания ветра в полостях туч, — сказал, обращаясь к Маммарии, Эпикур. — Если сильно дунуть в пустой кувшин, можно также услышать гул. И огонь ревет под ветром, об этом ты тоже знаешь. Возможно, что гром бывает тогда, когда рвутся и раздвигаются тучи, или оттого, что они сталкиваются друг с другом и ломаются, как куски льда…

— Отчего же так много объяснений для одного явления? — спросила Маммария. — Присовокупи тогда к ним и Зевса.

— Зевс на Олимпе — это басня, Маммария. Мои же толкования грома соответствуют видимым явлениям. И так как они объясняют его происхождение с разных сторон, то не оставляют места для нелепых и пустых догадок. И это вселяет в нашу душу покой, — ответил Эпикур с видимым раздражением: он знал, что убеждать в чем-либо Маммарию — пустое занятие. Пустое потому, что она всегда была своенравной женщиной, теперь же к этому прибавилась старость, а старость подобна окаменевшей почве — на ней растут колючки, но не приживаются семена злаков…

— А вот еще можно представить себе облака в виде огромных кусков полотна. Ветер треплет их, а они хлопают, — принялась язвить Маммария. — Или в виде орехов, которые раскалываются, или в виде доски, по которой Зевс хлопает ладонью…

Колот засмеялся. Эпикур нахмурил брови, но ничего не сказал, а лишь подумал, что сам виноват, не надо было вступать в ученый разговор с Маммарией: болтливая женщина может посрамить в споре любого мудреца, об этом знали уже древние и оставили потомкам не одно предостережение. Вот и Пифагор говорил: «Ласточек в доме не держи», что означает: не принимай гостей болтливых и несдержанных на язык.

— А еще сильно хлопает дверь, если ее закрыть с силой, — продолжала Маммария, — и щит грохочет, если по нему бить мечом…

— И голова гудит, если она пустая, — сказал Эпикур.

Маммария ахнула от этих слов Эпикура и собиралась, должно быть, ответить ему словами похлеще, но тут снова ударил гром, прокатился по небу от горизонта до горизонта, потрясая землю и небо, набухшая туча лопнула под тяжестью скопившейся в ней воды, и потоки дождя ринулись к земле, шипя и гоня впереди себя ветер.

Качнулись и заскрипели высокие вязы, росшие вдоль каменной садовой ограды, засвистели и забились на ветру космы ив, целая стая сухих листьев взмыла над виноградником и понеслась вниз, в маслинник и дальше, к пруду. Со стуком упали на землю несколько яблок, сбитых ветром с ближнего дерева, глухо охнул и беспокойно задышал в ожидании встречи с ливнем орешник, бросились под навес воробьи, закружился в воздухе мусор — перья, солома, — захлопали в домах двери, откатилась жара, и вместе с первыми каплями дождя упал на землю сумрак, сотканный из пыли, влаги и густой тени.

В сторожке стало так темно, что впору было зажечь светильник. Пришлось к тому же прикрыть дверь и заткнуть пучками травы отверстия в стенах, по которым хлестал дождь. Вскоре крыша во многих местах протекла, и в сторожке стало холодно, как в погребе. Маммария первой подала пример мужчинам — закуталась в одеяло и подсела к жаровне с углями, подбросив в нее пучок сучьев. Вскоре вся четверка сидела у огня, время от времени поднося к нему руки, и тот щедро одаривал их теплом и играл бликами на их лицах.

А ливень бушевал на полную мощь, гнул и крутил отяжелевшие кроны деревьев, мчался по земле потоками, вбивал в глину стебли травы, кустарники и смывал все, что можно было смыть и унести. Вода наполнила пруд и потекла через дамбу, проломив себе широкий проход в каменной ограде усадьбы.

• Предыдущая
• 17/44
• Следующая