Очарованная душа - Роллан Ромен - Страница 31

• Предыдущая
• 31/252
• Следующая

В конце концов она решилась откровенно сказать о своих тревогах сестре. Она еще и словом не обмолвилась Сильвии о своей любви к Рожэ, а ведь поверяла ей все: часто рассказывала о других своих вздыхателях. Да, но других-то она не любила! А вот имя Рожэ утаивала.

Сильвия разахалась, назвала ее «тихоней» и хохотала как сумасшедшая, когда Аннета попыталась объяснить ей причину своей нерешительности, своих сомнений, терзаний.

– Ну, а твой птенчик хорош собой? – спросила она.

– Да, – ответила Аннета.

– Любит он тебя?

– Да.

– И ты его любишь?

– Люблю.

– Что же тебя удерживает?

– Ах, все это так сложно! Как бы это объяснить? Я его люблю… Очень люблю… Он премилый!

(Она принялась с увлечением описывать его под насмешливым взглядом Сильвии. Вдруг замолкла.).

– Очень, очень люблю его… И в то же время не люблю… В нем есть что-то… Не буду я жить вместе с ним… Никогда не буду… И потом…

Потом он чересчур уж меня любит. Так и съел бы меня.

(Сильвия расхохоталась.).

– Правда, так всю и съел бы, всю мою жизнь, мысли мои, воздух, которым Я дышу… О, мой Рожэ любит поесть! Одно удовольствие видеть его за столом. Аппетит у него хороший. Но я-то не хочу, чтобы меня съели.

Она тоже смеялась от души, и Сильвия смеялась, обняв ее за шею и сидя у нее на коленях. Аннета продолжала:

– Ужасно вдруг почувствовать, что тебя, вот так, живьем, проглотили, что не осталось у тебя ни капельки своего, что ты не можешь больше ни капельки своего сохранить… А он этого даже и не подозревает. Любит меня до сумасшествия, но, по-моему, он, знаешь ли, и не старается меня понять, даже не думает об этом. Пришел, взял, унес…

– Чертовски приятно! – вставила Сильвия.

– У тебя одни глупости на уме! – сказала Аннета, обнимая ее.

– А что же у меня должно быть на уме?

– Замужество. Это дело важное.

– Важное? Положим, не такое уж важное!

– Что? Отдать всю себя, ничего не сохранить – и это не важно?

– Да кто об этом говорит? Только сумасшедшие!

– Но он хочет завладеть всем! Сильвия хохотала, извиваясь, как рыбешка.

– Ах ты. Птичка! Преглупенькая! Простачок-дурачок!..

(Ничего сложного, казалось ей, тут нет: говори, что хочется, отдавай, что хочется, а все остальное сохраняй да помалкивай! Она, любя, трунила над мужчинами и их требованиями. Не очень-то они хитры!).

Да, но ведь и я-я тоже не хитра, – сказала Аннета.

– Уж это так! – воскликнула Сильвия. – Ты все принимаешь всерьез.

Аннета с сокрушенным видом согласилась.

– Просто несчастье какое-то! Хотелось бы мне быть такой, как ты. Вот ведь выпало человеку счастье!

– Давай меняться! Уступи мне свое! – предложила Сильвия.

Аннета совсем не хотела меняться. Сильвия ушла, приободрив ее.

И все же Аннета не понимала себя! Была сбита с толку.

«Занятно! – раздумывала она. – Я хочу все отдать. И хочу все сохранить!..»

На другой день – то был канун отъезда, – когда она, уложив все нужное в чемодан, опять начала мучить себя, пришел нежданный гость и усилил ее тревогу, которую она вдруг осознала яснее. Ей доложили о Марселе Франке.

Он любезно и учтиво поговорил о чем-то, а потом намекнул на помолвку – Рожэ не делал из нее тайны. Мило поздравил Аннету; в его тоне и глазах было что-то ласково-насмешливое, сердечное. Аннета чувствовала себя с ним непринужденно, как с прозорливым другом, которому не нужно все говорить и от которого нечего скрывать, потому что понимаешь его с полуслова. Заговорили о Рожэ, которому Марсель Франк завидовал – и с улыбкой признался в этом. Аннета знала, что он говорит правду, что он влюблен в нее. Но это им ничуть не мешало. Она спросила, какого он мнения о Рожэ, – молодые люди были хорошо знакомы. Марсель рассыпался в похвалах, но она настаивала, чтобы он рассказал о нем не такие общеизвестные вещи; поэтому Марсель шутя ответил, что описывать Рожэ не к чему, – ведь она знает его так же хорошо, как и он. И, говоря это, он в упор смотрел на нее таким проницательным взглядом, что Аннете стало не по себе и она отвела глаза.

Потом она тоже в упор посмотрела на него, подметила его тонкую усмешку, доказывавшую, что они поняли друг друга. Разговор зашел о пустяках, как вдруг Аннета прервала его и озабоченно спросила:

– Скажите откровенно: вы находите, что я не права?

– Никогда не осмелюсь заявить, что вы не правы, – ответил он.

– Без любезностей, пожалуйста! Только вы и можете сказать мне правду.

– Вы же знаете, что положение у меня особенно щекотливое.

– Знаю. Но ведь я знаю и то, что оно не повлияет на искренность наших суждений.

– Благодарю! – сказал он.

Она продолжала:

– Вы считаете, что Рожэ и я – мы не правы?

– Считаю, что вы ошибаетесь.

Она опустила голову. Помолчав, сказала:

– И я так считаю.

Марсель не ответил. Он все смотрел на нее и все улыбался.

– Почему вы улыбаетесь?

– Уверен был, что вы так думаете.

Аннета вскинула на него глаза.

– Теперь скажите, какое у вас мнение обо мне?

– Ничему оно вас не научит.

– Зато поможет лучше во всем разобраться.

– Вы влюбленная бунтарка, – ответил Марсель. – Вечно влюбленная (простите!) и вечно бунтующая. У вас потребность отдавать себя и потребность сохранять себя…

(Аннета привскочила – не удержалась.).

– Я обидел вас?

– Ничуть, ничуть, напротив! Как это правильно! Ну, говорите же дальше!

– Вы – сама независимость, – продолжал Марсель, – но жить в одиночестве не можете. Таков закон природы. Вы чувствуете его острее других, потому что вы жизнедеятельнее.

– Вот вы меня понимаете! Понимаете лучше, чем он. Но…

– Но любите вы его.

В тоне ни капли горечи. Они по-приятельски смотрели друг на друга и, улыбаясь, думали о том, до чего же любопытная штука человеческая натура.

– Да, не легко, – сказала Аннета, – не легко жить вдвоем.

– Ошибаетесь, было бы совсем легко, если бы люди на протяжении веков не умудрялись осложнять жизнь, мешая друг другу. Надо покончить с этим, только и всего. Но, разумеется, нашему милейшему Рожэ, как и всякому добропорядочному, косному французу, не постичь этой мысли. Все они считали бы, что пришла их гибель, если бы вдруг им перестало мешать прошлое. «Где нет помех, там нет услады», особенно когда тот, кому мешают, сам мешает своему ближнему.

– А как все же вы смотрите на брак?

– Как на разумный союз выгод и утех. Жизнь – это виноградник, которым пользуются сообща; возделывают его и собирают виноград вместе. Но распивать вино всегда вдвоем, с глазу на глаз, никто не обязан. Идут на взаимные уступки: друг у друга просят и отдают друг другу гроздь утех, которой владеет каждый, но благоразумно позволяют друг другу побывать на сборе и в ином месте.

– Уж не ратуете ли вы за свободу адюльтера?

– Устарелое, допотопное выражение! Я ратую за свободу любви – самую насущную из всех свобод.

– Ну, она-то мне меньше всего нужна, – возразила Аннета. – Для меня брак не перекресток, на котором отдаешь себя любому встречному. Я отдаю себя одному человеку. И если б я перестала его любить или полюбила другого, то ушла бы в тот же день; я и себя не поделила бы между ними и не потерпела бы дележа.

Марсель иронически пожал плечами, словно говоря: «Да важно ли это?..»

– Видите, мой друг, – заметила Аннета, – вот и оказалось, что вы мне еще более чужды, чем Рожэ.

– Значит, и вы приверженица старой доброй системы, провозглашающей:

«Да помешаем же друг другу»?

– Брачный союз оттого только и возвышен, что зиждется на единолюбии, на верности двух сердец, – возразила Аннета. – Что же от него останется, не считая кое-каких практических преимуществ, если и это утратится?

– Тоже вещь немаловажная, – заметил Марсель.

– Недостаточная, чтобы возместить жертвы, которые ты приносишь, – сказала Аннета.

– Если вы так рассуждаете, то чего же вы плачетесь? Надевайте оковы, от которых вас пытались избавить.

• Предыдущая
• 31/252
• Следующая