Дольчино - Жидков Станислав Николаевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/50
• Следующая

Невдалеке от собора, на самом видном месте, стояло высокое резное кресло епископа пармского. Чуть в стороне помещался продолговатый стол, покрытый красным бархатом, и три стула для отцов-инквизиторов. Вся центральная часть площади от собора до здания синьории была отгорожена двойной шеренгой солдат. За ними плотной стеной стоял народ.

Купцы и цеховые старшины стояли отдельной группой. Они презрительно поглядывали на чернь, заполнявшую площадь и прилегающие улицы. На лицах простолюдинов застыло выражение страха. Многие хорошо помнили Сегарелли. Его смелые проповеди запали в душу: «Все равны перед богом и должны жить свободно. Никто не имеет права пользоваться плодами чужих рук. Земля и её богатства принадлежат всем. Недалеко то время, когда не будет ни сеньоров, ни епископов и начнётся царство любви и справедливости».

А теперь проповедника сожгут как еретика. Монахи утверждают, что он продался сатане. Люди перешёптывались, с опаской поглядывая на мелькавшие в толпе фигуры в длинных рясах.

Почти у самой шеренги солдат, неподалёку от собора, молчаливо стояли трое: мужчина, женщина и мальчик лет четырнадцати. По запылённой одежде и усталым лицам было видно, что они пришли издалека.

В руках у мужчины был деревянный посох. Он опирался на него обеими руками, задумчиво наблюдая за приготовлениями к казни. Это был высокий широкоплечий человек с короткой рыжеватой бородой. Несмотря на скорбное выражение, взгляд его был решительный и непреклонный. Широкополая шляпа, холщовая рубаха и штаны да пара стоптанных цокколей[4], какие обычно носят горцы, составляли его костюм.

Молодая женщина печально смотрела на площадь. Волосы, свободно падавшие на плечи, оттеняли её смуглое лицо. Положив руку на плечо подростка, она что-то тихо ему говорила.

Но вот по толпе прошло движение. Из открытых дверей собора с большим крестом в руках вышел епископ. Белая атласная мантия ниспадала с плеч до земли, волочась длинным шлейфом. Тяжёлая митра искрилась на солнце бриллиантами. Вслед за ним, появились инквизиторы, подеста[5] и целый рой каноников.

Раздались глухие удары колокола. Притихшая толпа стала креститься.

— Ведут! Ведут! — послышались голоса.

Все повернулись в сторону тюрьмы. Оттуда сквозь двойную шеренгу солдат одетые в чёрное монахи вели осуждённого. Он шёл босой, с высоким бумажным колпаком на голове. Жидкие седые космы свисали на полуистлевшую одежду.

— Смотрите, что сделали проклятые с отцом, — порывисто обернувшись к своим спутникам, прошептал подросток.

— Молчи, Паоло, — тихо сказал мужчина с посохом, — враги заплатят за всё.

Подходивший к месту казни узник оступился и чуть не упал. Один из сопровождавших францисканцев протянул руку, чтобы поддержать его. Но он выпрямился и, отстранив монаха, направился к столбу.

Палач помог ему подняться на высокий помост и приковал к толстым чугунным кольцам. Подручные ещё раз поправили уложенные внизу связки хвороста.

По знаку старшего инквизитора поленницу с нескольких сторон подожгли смоляными факелами. Сухая солома и ветви быстро вспыхнули. Пламя опалило босые ноги осуждённого.

Старик вздрогнул. Его седая голова медленно поднялась. Казалось, он кого-то искал в толпе. Все затаили дыхание. Лишь треск разгорающихся сучьев нарушал мёртвую тишину.

Внезапно лицо Сегарелли преобразилось.

— Прощайте, братья!.. Дольчино! — ясно донёсся его голос. — Бог да поможет вам завершить правое дело!

Длинный язык пламени обвил тело старика. Ни стона, ни крика не сорвалось с уст старого проповедника, лишь болезненно напряглось худое тело, из глаз потекли слёзы.

Толпа колыхнулась вперёд, потеснив обе шеренги солдат. Ропот пронёсся над площадью.

Костёр разгорался. На узнике начала тлеть одежда. Собрав последние силы, Джерардо Сегарелли обернулся к собору, в сторону епископа. Над площадью зазвучали слова:

— Будь проклята, вавилонская блудница. Близится твой последний час! Я проклинаю вас, чёрные рабы дья…

Голос проповедника прервался, голова бессильно упала на грудь. В то же мгновение пламя поглотило его целиком. В толпе слышались рыданья.

— Мы не забудем этот день!.. Не плачь, Паоло.

Мужчина бережно взял под руки своих спутников и повёл их прочь с площади. Шёл он так спокойно и уверенно, что все молча расступались, давая им дорогу.

В заново отделанной галерее большого загородного дворца в Ананье неторопливо прогуливались римский папа Бонифаций VIII и пармский епископ Опционе. Рядом с высоким, грузным Бонифацием низкорослый, худощавый епископ казался совсем маленьким.

— Какое необыкновенное сочетание синего с красным на золотом фоне! Великий Дуччо да Бонинсенья превзошёл самого себя. — Опционе в восхищении остановился перед одной из фресок. — Как вам удалось заполучить такого мастера? Говорят, это обошлось не дёшево.

— Что поделаешь, друг мой, истинное искусство требует жертв, — отозвался папа. — Пять месяцев его пребывания здесь обошлись дороже, чем перестройка самого здания.

— Зато теперь вашей резиденции позавидует любой король! Подобные фрески можно встретить лишь в Сиенском соборе.

— Вижу, ты неплохо разбираешься в живописи. Мы ещё вернёмся к этой приятной теме, а сейчас побеседуем деле. Удалось, наконец, узнать автора письма? Кто скрывается под именем «Ангел из Тиатира»?

— Пока точно не установлено. Но думаю, еретик, который объявил себя посланцем неба и возглавил патаренов[6], — Дольчино.

— Не тот ли это отступник, что дважды бежал от святейшего суда и за поимку которого обещано пятьсот венецианских дукатов?

— Ваша память достойна вашей проницательности! Я говорю именно о нём, — выразив удивление осведомлённостью собеседника, подтвердил епископ.

— Чтобы защищать интересы церкви, надо знать её врагов.

Бонифаций начал беспокойно перебирать янтарные чётки. И, помолчав, добавил:

— Дольчино… сын Джулио Торниелли, того самого священника из Новары, что осквернил сан преступной любовью к прихожанке. Пришлось ему бежать в сельскую глушь. Там-то и появился на свет новоявленный слуга дьявола. После смерти матери его отдали на воспитание другу семьи… Кому бы ты думал?

Опционе в недоумении развёл руками и смущённо потупился под взглядом папы.

— Этим другом семьи оказался каноник верчельского собора Август Дориа, — продолжал Бонифаций.

Глаза епископа злобно блеснули.

— Доколе же этот иоахимист[7] будет испытывать наше терпение?!

— Не горячись, Опционе. Никто не укроется от длани господней. Но пока что… Пока что библиотека каноника и сам он со своими древними наставниками — Аристотелем, Лукрецием и прочими — сделали из Дольчино опаснейшего еретика.

— Но, ваше святейшество, откуда у вас эти сведения?

— Откуда? Как вам это нравится — вместо того чтобы докладывать мне, он справляется у меня же!

— На то вы и мудрейший среди нас, — с улыбкой отозвался епископ.

Бонифаций подошёл к столику, налил из графина в золочёный стаканчик кьянти[8], выпил и серьёзно сказал:

— Такой человек тем более опасен, что умеет отлично пользоваться священным писанием. Его «Ad universos Christi fideles»[9] пользуется небывалым успехом. Несмотря на казнь Сегарелли, проклятый орден растёт. Послание нового ересиарха разошлось по всем христианским странам. Если вовремя не пресечь смуту, начнётся открытый мятеж.

— Ваше святейшество правы. В моей епархии было уже три попытки к бунту. Чернь осмелилась даже напасть на городскую тюрьму.

— Ты послушай, о чём он пишет! — возбуждённо продолжал папа, вынимая из ящика стола лист пергамента. — «Никто не должен платить священникам десятину, если они не бедны, как древние апостолы. Все прелаты, отказавшиеся от образа жизни первых святых, — клятвопреступники. Власть, данная Христом церкви, кончилась, потому что она развратилась, как та распутница, о которой говорится в Апокалипсисе. Освящённые храмы хуже конюшен и свинарников, ибо служат торговцам индульгенциями. Только члены братства, основанного Джерардо Сегарелли, идут путём, указанным господом…» Дальше следуют такие поучения, что я не решаюсь осквернять ими слух. — Бонифаций скомкал листок. — Ну, что скажешь? Каково твоё мнение об этом «Ангеле из Тиатира»?

• Предыдущая
• 2/50
• Следующая