Хребет Скалистый - Гуров Игорь - Страница 32

• Предыдущая
• 32/42
• Следующая

Сам того не подозревая, Васька Лелюх на этот раз оказался провидцем.

В подъезде краевого управления милиции Проценко и его спутников встретила с заранее приготовленными пропусками Анечка Колесникова.

— Вас просили зайти в комнату двадцать четыре, к завхозу, — обратилась она к Жмуркину, — там нужно что-то с машиной уточнить. Перерегистрация знаков, что ли. Вы прямо сейчас зайдите. Как раз и Филипп Васильевич отлучился.

Разыскав комнату двадцать четыре, Жмуркин без стука толкнул дверь. Особенно церемониться с завхозом он не собирался.

За столом сидели Решетняк и какой-то майор. На диванчике около стены расположились два молодых человека в штатском.

— Входите, — повелительно произнес Решетняк, а когда опешивший Жмуркин сделал несколько шагов вперед, насмешливо добавил: — Что-то вы робки стали, Коршун.

Жмуркин отпрянул к двери, но только что сидевшие на диване молодые люди оказались уже позади него. Один из них сдавил запястье правой руки Жмуркина, а второй быстро и ловко выхватил плоский пистолет из заднего кармана его брюк.

— Значит, Ваньку Каина из этого пистолета прикончили?

— Я не понимаю вас, — пробормотал Жмуркин. — Кого вы называете Коршуном? Какое отношение ко мне имеет Ванька Каин?

Решетняк в упор посмотрел на него и сказал:

— Чтоб вы не думали, что я вас беру "на пушку", сюда приведут вашего друга, который рассказал уже все. Давайте, Потапов.

Один из державших Жмуркина молодых людей выглянул в коридор и крикнул:

— Введите арестованного!

Жмуркин не отрываясь смотрел на дверь.

Два конвоира пропустили впереди себя невысокого, плотного человека с коротко остриженными черными волосами, сильно тронутыми проседью.

— Слягавил, Князь! — бросился к нему с поднятыми кулаками Жмуркин.

Но Потапов успел схватить его за руки.

— Поганый болтун! — в бешенстве заорал арестованный, и его глаза налились кровью. — Подвяжи язык!

— Уведите, — кивнул Решетняк конвоирам на арестованного, которого Жмуркин назвал Князем. — Опростоволосились, Коршун. Думаю, больше вам запираться не к чему. Знакомьтесь — майор Сомов, Поведет следствие по вашему делу.

Ничего больше не добавив, Решетняк вышел и направился к себе в кабинет.

Подавленное настроение Проценко невольно передалось Ольге. Они сидели с убитым видом.

Решетняк весело посмотрел на них и спросил:

— Почему такое уныние?

Не поднимая головы, Проценко глухо ответил.

— Несчастье, Филипп. Этот мерзавец Ванька Каин, оказывается, украл вместе с "Тремя мушкетерами" одно письмо Натальи, а в нем…

Решетняк не дал ему докончить:

— Если ты говоришь о шифрованном письме и ключе к шифру, то их взял я, а не Ванька Каин.

— То есть как? — изумился Проценко.

— Сейчас, сейчас, — засмеялся подполковник. — Этакий нетерпеливый народ! Все по порядку расскажу.

— Нужно подождать Жмуркина, — остановил его Проценко, — он больше всех переживал.

— Пожалуй, Жмуркина ждать не стоит, — улыбнулся Решетняк, — я его только что арестовал. Кстати, и фамилия его не Жмуркин.

— Как? За что? Не может быть!

— Придется запастись терпением, — ответил Решетняк, — нам пока еще тоже не все ясно, но думаю, что уже сегодня многое прояснится. Я уверен, что вечером смогу вам кое-что рассказать. Приходите ко мне сюда в двадцать один ноль ноль. Сейчас же прошу извинить меня, дорогие друзья, надо принять участие в допросе Жмуркина и еще одного его приятеля…

В девять часов вечера Проценко и Ольга снова были в кабинете Решетняка.

Филипп Васильевич представил им немолодого майора милиции:

— Знакомьтесь — старший следователь Степан Степанович Сомов. Вот он нам и расскажет то, что ему известно о Жмуркине, об убийстве Ваньки Каина и о тайне "Трех мушкетеров".

Майор Сомов опустился в кресло, подождал, пока рассядутся его слушатели, и начал неторопливый рассказ.

…Вскоре после окончания войны в один из исправительных трудовых лагерей на Урале поступил новый заключенный. Фамилия его была Коршунов, звали его Максим. Осужден он был сроком на пять лет за мошенничество.

Попав в тюрьму, Коршунов не утратил своего веселого, общительного нрава. Он был дисциплинирован, хорошо работал, а по вечерам развлекал заключенных то пением, то забавными рассказами о своих мошеннических проделках, которыми начал заниматься чуть ли не с десятилетнего возраста. Но чаще всего в свободное время Максим рисовал на листке бумаги углем или карандашом портреты своих товарищей по заключению. Портреты эти в лагере имели большой успех. Многие удивлялись тому, как Коршунов — в лагере его звали «Коршун» — ловко и быстро добивается в рисунке портретного сходства.

— Чего ж вы хотите, — улыбался он, слыша возгласы одобрения, — я ведь в художественном училище занимался. Как раз бы в конце сорок первого окончил, да война помешала.

В этом лагере отбывал наказание заключенный по кличке «Князь». Утверждали, что он действительно происходит из семьи каких-то кавказских князей.

С первых же дней пребывания в лагере Коршунов заметил, что уголовники боятся немолодого, неразговорчивого Князя и сносят от него любые притеснения. А он с ними не церемонился: отбирал передачи, заставлял вместо себя убирать барак, нередко, срывая зло, награждал оплеухами и пинками.

Других заключенных, не уголовников, Князь открыто презирал и ни в какие сношения, с ними не входил.

Тем удивительнее показалось всем, что этот злобный, скрытный человек начал водить дружбу с Максимом Коршуном. Князь явно ухаживал за Коршуном, открыто пытался приблизить его к себе. Он всячески старался почаще оставаться с Коршуном один на один и подолгу о чем-то с ним разговаривал.

Юркие проныры-карманники однажды решили подслушать, о чем же ведутся эти оживленные беседы. Удивлению их не было предела: Князь интересовался картинами. Втихомолку лагерники много смеялись.

Интерес матерого бандита к живописи удивлял и Коршунова, но в конце концов он решил, что у каждого человека может проснуться интерес к искусству, даже в самом преклонном возрасте.

Князь же внимательно приглядывался к Коршунову, расспрашивал о «деле», за которое тот попал в лагерь. Наконец он понял, что Коршун для него «свой» и таиться перед ним нечего.

— Слушай, Коршун, правду говорят, что есть такие картины, которые десятки, а то и сотни тысяч стоят?

Максим Коршунов подтвердил это. — Так вот слушай, Коршун, — продолжал Князь, — мы можем обделать хорошее дело. Срок и у меня и у тебя кончается почти в одно время. Я на месяц раньше тебя выйду. Тебя дождусь, и мы раздобудем десяток или там два таких картинок. Только вот куда их сбыть? На толкучке таких денег не дадут.

— Сбыть не штука, — успокоил его Коршун: — иностранцам в Москве. Всякие там чины посольств. Они с удовольствием покупают. Это я бы обтяпал. Но картин не взять. Картинные галереи, где висят такие полотна, охраняют почище любого банка. Там, кроме сторожей, сигнализация, фотоэлементы. Да мало ли что.

— А мы и не будем брать в галерее. У нас дело будет почти без риска.

И Князь стал рассказывать:

— В сорок втором году сидел я в ростовской тюрьме. Суда мне еще не было, но дело пахло керосином. Нас, меня и дружка моего, звали его Сенька Кривой, застукали на вооруженном налете. Банк один с Украины эвакуировался, ну, мы и решили его распотрошить. Дело-то было плевое. Банк этот временно помещался в какой-то школе. Ни тебе железных дверей, ни решеток на окнах. Мужчины на фронт ушли, охрана — две бабы-милиционерши. Одна снаружи, а другая: внутри здания. Ту, что снаружи, дружок мой без шума пришил финкой. Выставили мы раму и забрались в школу, но не в ту комнату, где сейф стоял, а рядом. Приоткрыли чуть дверь, видим милиционерша стоит и вроде прислушивается. А тут, как назло, у меня под ногой Половица скрипнула. Она за наган и командует: "Ни с места!" — а сама к телефону пятится, он у нее за спиной на столике стоял, а с нашей двери глаз не сводит. "Бросай пушку!" — кричу я ей. А она вместо этого из нагана — раз и другой. Ну, ей-то не видно, куда в темноту стрелять, а она у меня на свету как на ладони. Я ее враз снял. С первого выстрела. Наган у нее выпал из рук, и сама упала. Но еще живая была. Пришлось финкой кончить.

• Предыдущая
• 32/42
• Следующая