Третья дорога - Никольский Борис - Страница 5

• Предыдущая
• 5/30
• Следующая

И тут Таня все вспоминает. Вспоминает, что не была дома. Вспоминает, что еще не обедала. Вспоминает, что ее ждет вальс Штрауса.

— Мамочка, — говорит она, — я…

Глеб Сазонов с интересом смотрит на нее: что-то будет?

— Мама, — неожиданно говорит Таня. — Это Глеб. Познакомься.

— Очень приятно, — сухо, как взрослому, говорит мама. Но по ее лицу Таня видит, что ей нисколько не приятно, что она очень рассержена.

— Идем, — говорит мама.

Таня берет портфель, и они уходят с пустыря, где по-прежнему, разбрызгивая лужи, носятся мальчишки.

— Ты, конечно, уже взрослая девочка, — говорит мама ровным голосом, — и можешь поступать, как тебе вздумается, и приходить домой, когда тебе угодно. Только давай договоримся так: я больше ни переживать, ни волноваться за тебя не буду. Мы будем просто как чужие люди…

— Мамочка! — говорит Таня. Только теперь она понимает, что наделала.

— Я уже бог знает что передумала, я так переволновалась, — говорит мама, — даже в школу звонила. Машины, трамваи… Мало ли что может случиться. Мне уж всякие мысли в голову приходили…

Мама вдруг замолкает и отворачивается.

— Мамочка! Я никогда больше так не буду! — в отчаянии говорит Таня. — Вот увидишь, я больше никогда-никогда так не буду!..

Глава 4

Несколько дней Таня не ходила к Федосееву. Она чувствовала себя виноватой перед матерью и знала, что, если попросит разрешения сходить к Генке, мама пожмет плечами и скажет: «Ну что ж, иди», но будет недовольна.

Генке Таня сказала, что у нее ужасно много дел, ну, ни минутки нет свободной.

И это была правда. Она готовилась выступать 7 Ноября на концерте, до концерта оставались считанные дни. Тане казалось, что она ни за что не успеет подготовиться и обязательно соврет, возьмет не ту ноту, будет такой позор!

А тут еще новую мебель привезли, и Таня вместе с мамой несколько раз переставляла вещи. Стол, торшер, диван, сервант, кресла, журнальный столик, шкаф — все это передвигалось, переезжало из комнаты в комнату, от стены к стене, из угла в угол, словно происходила игра в гигантские шашки. Только пианино каждый раз неизменно оставалось на своем месте, потому что вдвоем его было не сдвинуть. Сначала мебель ставили по-Таниному, потом по-маминому, затем, когда пришел с работы папа, ему показали сначала Танин, а потом мамин вариант, и папа, конечно, предложил свой, и все началось заново.

Так что времени у Тани действительно не было. Да и особой необходимости идти к Федосееву — тоже. Двоек по немецкому Генка больше не получал, Анна Леопольдовна была им довольна.

Но однажды Генка не пришел в школу.

Случилось это в среду, как раз в день контрольной по немецкому, и Анна Леопольдовна, подозрительно посмотрев на пустое место за предпоследней партой, спросила:

— Товарищи, кто знает, почему нет Федосеева?

— Заболел, наверно! — выкрикнул Глеб Сазонов.

— Вот и неправда, — тут же сунулась Зина Котова. — Можно мне сказать, Анна Леопольдовна? Я его сегодня утром видела, он по улице шел.

— Ну и что? — проворчал Глеб. — Может, он сначала шел, а потом заболел.

— Хорошо. Не будем зря тратить драгоценное время, — сказала Анна Леопольдовна. — А ты, Таня, сходи сегодня, пожалуйста, к Федосееву, узнай, что с ним произошло. И передай ему: если он надеется, что избавился от контрольной, то глубоко ошибается.

Так Тане снова пришлось отправиться к Генке.

Она была уверена, что Гена, как обычно в это время, сидит дома один, и очень удивилась, когда дверь ей открыла Ольга Ивановна, Генкина мать. У нее было озабоченное и в то же время отсутствующее, рассеянное выражение лица, она посмотрела на Таню так, словно не сразу узнала.

— А, Танюша… Проходи.

— Я на минуточку, — смущаясь, проговорила Таня. Она хотела тут же спросить, что с Генкой, но в этот момент в коридоре появился он сам, здоровый и невредимый.

— Ты что это прогуливаешь?

— А у меня брат уезжает.

— Ну и что же? Значит, надо контрольную пропускать, да? Анна Леопольдовна сказала…

— Да он не просто уезжает. Он в такое место уезжает, — быстро заговорил Гена, — откуда, если хочешь знать, даже письма не идут.

— Так я и поверила! Где же это такое место, интересно знать?

— А это секрет, тайна. Понимаешь, он даже маме ничего не говорит. Только сказал: «Возможно, писем от меня месяца два не будет, так вы не волнуйтесь». Да ты сама его спроси, если не веришь… За ним сейчас на машине должны приехать, на ЗИМе, наверно, — быстро шептал Гена, поглядывая на дверь комнаты.

И, словно в подтверждение его слов, снизу, с улицы, раздался автомобильный гудок. И еще один.

Генка, совсем забыв о Тане, бросился в комнату, но в ту же минуту дверь открылась — и Таня увидела Генкиного брата. По коридору шел самый обыкновенный человек, просто даже удивительно, до чего обыкновенный — невысокого роста, в плаще и кепке, с небольшим чемоданом в руке.

— Мама, — говорил он, — ты только, пожалуйста, не волнуйся, прошу тебя… Я даю тебе слово, ничего страшного…

Тут он взглянул на Таню. Он улыбнулся и сказал:

— А, так это та самая Таня… — Но видно было, что думает он совсем о другом, что весь он уже во власти неизвестных Тане забот.

Он прошел мимо, и ей вдруг ужасно захотелось сделать сейчас, немедленно что-то такое, чтобы этот человек обратил на нее внимание, чтобы он заметил ее по-настоящему. Она не привыкла, чтобы взрослые не замечали ее.

Но что сделать — она не знала, она ничего не могла придумать, а тем временем Генка уже схватил ее за руку и потащил за собой.

Все вместе они спустились по лестнице и вышли на улицу. У подъезда стояла черная блестящая «Волга».

Генкин брат поцеловал мать и Генку и пожал руку Тане.

И в те недолгие минуты, пока он прощался, пока садился в машину, и мать, и Генка, и Таня — все улыбались ему, как улыбаются люди на вокзальных платформах, когда толстое оконное стекло уже разделяет людей и делает все слова неслышными и незначительными. И он тоже улыбался в ответ.

Потом машина дрогнула и, шаркнув шинами по асфальту, укатила.

И тогда все перестали улыбаться и пошли наверх.

Ольга Ивановна сразу ушла в кухню мыть посуду, и Генка, тихий и послушный, понес вслед за ней грязные тарелки. Таня осталась в комнате одна. Но Генка не возвращался слишком долго, и Таня с беспокойством посматривала на часы — давно пора домой. Наконец она не выдержала, взяла свой портфель и пошла на кухню проститься.

Она прошла по темному коридору и остановилась в дверях кухни.

Ольга Ивановна плакала.

Наклонив голову, она вытирала посуду, и слезы бесшумно падали на чистые сухие тарелки. Генка стоял возле нее спиной к двери и растерянно повторял:

— Мам, не надо… Ну, не надо, мам… Он же сказал, что не надо волноваться… Мам, слышишь?

— И что это за семья такая, — говорила Ольга Ивановна. — Вечно все куда-то торопятся. Подумать только — родной брат уезжает, а у сестры даже нет времени его проводить… У нее тоже дела… И так все время — один приезжает, другой уезжает… Хоть бы год пожить вместе, спокойно… Вот и отец так же говорил всегда: «Не волнуйся». И уезжал… Я устала, просто устала…

— Мам, — говорил Генка, — ну, не надо, слышишь?

Тане стало неловко, даже стыдно, словно она подсмотрела что-то такое, чего ей не полагалось видеть, о чем даже не полагалось догадываться. Она не решилась окликнуть Генку, а вернулась назад в комнату и там терпеливо ждала его. А когда он пришел, быстро продиктовала ему домашнее задание, попрощалась и побежала домой.

Дома были гости: папин приятель дядя Гриша с женой Викторией Ивановной. Они восхищались новой мебелью и говорили, что даже не могут решиться сесть на такие великолепные стулья, что просто прикасаться страшно к таким изумительным вещам. А мама, очень довольная, смеялась и говорила, что ничего страшного, что в конце концов, мебель для человека, а не человек для мебели…

• Предыдущая
• 5/30
• Следующая