Всего несколько дней - Прилежаева Мария Павловна - Страница 4

— К генералу Павлищеву.

— Так это мой дед. Дед, к тебе пришли! — закричала она. — Из школы. Антон Новодеев.

Она проводила его в кабинет деда.

Еще полчаса назад Антон сказал бы, что такое может быть только во сне.

Кабинет генерала с большим книжным шкафом; кожаный диван, кресла. Ковер во всю стену. Два ружья, кинжал в ножнах, сабля и огромный, непонятного назначения рог на ковре. Массивный, заваленный бумагами и книгами письменный стол. Все было внове и любопытно Антону.

Худощавый, прямой, в домашней коричневой куртке с бежевыми отворотами, генерал сидел за столом. Полистал принесенную рукопись.

— Прекрасно! Татьяне Викторовне спасибо. Татьяна Викторовна — твоя мать? Передай спасибо. А вот следующая порция. Получай.

Антон спрятал в портфель довольно толстую стопку бумаги, исписанной четким строгим почерком.

— Хотелось бы, чтобы мама не очень задерживала, — сказал генерал.

— Хорошо. Я передам.

Она стояла у порога. Антон не видел, но чувствовал ее присутствие.

— Маме поклон, — сказал генерал, и Ася вышла вместе с Антоном из дедова кабинета.

— Зайдем ко мне?

Удивительное продолжилось. Антон в смятении следовал за нею. Она была его тайной на расстоянии, издали. Ему нравилось думать о ней, воображать ее издали. Сейчас, вблизи, он не знал, как держаться, о чем говорить. Она привела его в небольшую комнату. Антон заметил оранжевые занавески на окне из сплошного стекла, торшер того же тона возле дивана. Казалось, комната залита солнечным светом.

— Садись.

Сели. Она на диван, он на стул против дивана. Он глядел на нее во все глаза, во рту пересохло, он решительно не знал, о чем говорить.

…Волосы пушистыми волнами сбегают у нее на плечи. Она не тонюсенькая, как большинство наших девчонок, которых, кажется, можно перехватить у пояса руками, — крепенькая, складная: наверное, ловко берет мяч в волейболе, может быть, лыжница, спортсменка. Антон заметил и ее ситцевый, в голубеньких кружочках халатик, белые тапочки. Все в ней мило.

Почему он увидел ее только нынешней осенью? Почему раньше не увидел ее?

— Как твое взрослое имя? — задал он первый глупейший вопрос, чтобы как-то начать разговор, потому что она не начинала, а, улыбаясь, молча на него глядела.

— Ася.

— А по-взрослому?

— Ася же! Помнишь тургеневскую Асю? Мама романтик. Ищет во всем поэтическое или хотя бы нестандартное. Надоели Тани и Вали. Пусть будет тургеневская Ася. Тебе нравится?

— Ничего.

Она засмеялась:

— Спасибо и на том. Спрашивай дальше. Сразу уж все узнавай.

— Сразу всего не узнаешь. А родители?..

— Родители в Англии. Папа работает в консульстве, мама преподает в нашей посольской школе. Дед с бабушкой не захотели меня отпускать, им скучно одним, потому я и живу у них.

— О-го! Важная ты персона, — дерзковато, чтобы показать равнодушие к ее важности, сказал Антон.

Ему стало непросто и не очень уютно в генеральском доме. И жаль, что она перестанет быть тайной…

— Пока еще не персона, — беззаботно ответила Ася, — поглядим, что будет потом.

Она была смешлива, в темно-синих глазах вспыхивали искорки, а у губ при улыбке обозначались с той и с другой стороны две ямочки.

— Родители в Англии, а на тебе ничего заграничного, — снова не очень впопад полуспросил Антон и запылал яростной краской, сообразив, что замечание его не слишком умно.

Ася засмеялась, тряхнув светлой гривкой волос.

— Дед не любит клипсы, джинсы и все прочее модное. Ужасающий деспот. А у тебя дома что? — спросила она. — Ты единственный? Ясно. В нашем десятом почти все единственные. Мама машинистка, поняла. А отец?

— Папа умер неделю назад, — глядя в ее беспечные глаза, сказал Антон.

Она тихо охнула. Сцепила руки, хрустнула пальцами.

— Горюешь?

— Да.

«Надо уйти, скорее уйти», — думал Антон. Ася быстрым движением поднялась, взяла руками его за виски. Антон почувствовал на горячей щеке ее прохладные губы.

«Она меня поцеловала. Поцеловала меня. Пусть из жалости… она поцеловала. Не хочу, чтобы жалела, но ведь еще раньше она узнала, что я Антон Новодеев. Мало ли в школе ребят, а она узнала именно меня, отчего-то заметила, хотя мы в разных классах. Как все радостно, необыкновенно… Но что это я? — спохватился Антон. — С ума сошел! Как я смею радоваться, когда папа умер? Я самый последний человек, самый презренный на свете, изменил папе… Нет, нет, нет! Папа! Я не забыл, что ты умер, не хочу радоваться без тебя. Не сметь радоваться, не сметь думать об Асе!.. Здорово, что ее зовут Асей. А как хорошо она сказала, что ее мама романтик. И дед интересный. Бабушку я еще не видел, а дед интересный, судя по кабинету; ковер увешан оружием, будто в восемнадцатом веке. И мемуары… И она веселая, без забот… Но что я! Ведь приказал себе не думать о ней. Ничтожный человек, нарушил приказ… А завтра пойду в школу».

Он приготовил с вечера учебники и тетради, повесил на спинку стула форму для завтрашнего дня и то шумно хлопотал, боясь что-то забыть, то задумывался так глубоко, став без движения у темного, почти ночного окна, что мама удивилась:

— Какой-то ты на себя непохожий сегодня.

Утром Антона разбудил ее стон. Она лежала в постели бледная, с разметавшимися по подушке волосами.

— Антошка, не пугайся, чуть прихворнула. Слабость, и все тело ноет. Вызови, пожалуй, врача. И не ходи в школу сегодня, — сказала она. — Был бы жив отец… вся нагрузка без него на тебе.

Антон кипятил маме чай и, не зная, как еще ей помочь до прихода врача, без толку суетился, снова звонил в районную поликлинику.

Врач все не шел, пришла почтальонша.

— Письмо. Заказное. Распишись тут.

— Художнику… — он чуть запнулся. — Виталию Андреевичу Новодееву.

— О боже, боже! Читай. Что с нами делает жизнь? Читай.

— «Многоуважаемый Виталий Андреевич! Наш замысел, в котором Вы приняли такое жаркое участие, нас все больше интересует. Делаем все по Вашим советам в смысле планировки, экспозиции и тому подобных тонких вещей, что до встречи с Вами было для нас все равно что для горожанина лес дремучий. Великая просьба: приезжайте в Отрадное, Виталий Андреевич, возможно скорее, до крайности нужна Ваша консультация и обещанная помощь. Хочется выполнить задуманное. Вышлите телеграмму, встретим Вас на самой новейшей „Волге“ или, для экзотики, запряжем Гордого в „музейный“ наш тарантас, прискачем на станцию. Помните Гордого? Он Вам понравился, превосходно Вы его нам запечатлели в подарок. Спасибо за все. Ждем с нетерпением. Ваш недавний, но преданный друг и почитатель, представитель и полномочный Отрадного…»

— Дай! — хрипло прервала мама, поднимаясь с подушки.

Антон протянул письмо.

— Конверт!

Он передал конверт. Трясущимися руками (какие худые, бледные руки!) мама порвала на мелкие клочья конверт и письмо.

— Вот вам! Вот вам! Вот… У вас «Волги», музейные тарантасы, а он… а мы… вернулся без копейки. Почитатели, доконали мы его-о-о!..

Она упала на подушку и отчаянно, как тогда, у гроба, мотала головой, скрипя зубами.

Антон рылся в шкафу, ища теплую кофту — мама зябла. Разбил стакан, наливая ей воду, что-то делал еще, все нескладно, все больше впадая в уныние, но тут пришли из поликлиники.

— Экий у вас беспорядок, — были первые слова старой докторши. — Картин на стены навешали, а пол не подметен.

Грузная, с тяжелым подбородком, она ворчливо упрекнула Антона, что живет без лифта на третьем этаже, а у нее пятнадцать вызовов в день, и половина без лифтов; район старый, дома, почитай, все постройки прошлого века, в новые не зовут, там свои поликлиники, топай по этажам целый день в ее-то годочки, а бросать работу не хочет. Не может жить без работы.

Наворчавшись, отдышавшись, она прослушала маму.