Чертов мост - Воложанин Юрий Константинович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая

Материалов расследования по факту пожара у меня нет, они где-то в нерчинской милиции, поэтому чего-либо конкретного деду ответить сейчас я не мог, но сказанное им меня все-таки заинтересовало.

— А тому уполномоченному ты, деда, об этом говорил?

— Пробовал, да он отмахнулся, иди, мол, старый, отсюда со своими причудами. Некогда ему было разбираться... Думал было тебе отписать, да смекнул, что скоро сам заявишься к молодухе-то.

Тася, услышав последние слова, резко встала.

— Ой, мужички, не пора ли вам идти обедать? Все, наверное, уже остыло, — весело сказала она и скрылась в дверях сеней.

Дед выбил трубку о край крыльца, поднялся и тронул меня за плечо.

— Ну, пошли, паря, чаевничать, а то и правда, брюхо присосет к спине.

— А с этим делом надо разобраться как следует, завтра же займусь, — заверил я старика.

Проснулся я с первыми петухами, вернее, меня разбудил странный крик хозяйского петуха. Раньше я никогда не слыхал, чтобы петух так своеобразно пел: сначала он хлопал крыльями, как все петухи, потом издавал булькающий звук, напоминающий шум падающей воды в пустую железную бочку, и дотягивал срывающимся фальцетом свое неизменное «ку-у-у». Через щели кладовки, где я спал, начали пробиваться матовый свет и легкая утренняя прохлада. Покашливая, вышел из избы дед. Было слышно, как он, причмокивая, раскуривает трубку, потом подошел к кладовке и постучал костлявыми пальцами.

— Вставай, паря, а то запоздаем.

Я вскочил, наспех оделся и вышел. Дед уже сидел на ступеньке там же, где вчера, густо дымил трубкой и глядел вдаль, на темные сопки, нависшие над Ундургой. Небо на востоке просветлело. Над Ундургой легким, прозрачным одеялом навис туман, застилая ее пойму. Где-то внизу по старице закрякала утка, увлекая свой выводок из травы к озеркам, дикие голуби быстрыми парами пронеслись к хлебным полям, на макушку старой, полуголой березы уселась ворона и закаркала на всю округу. С лугов потянуло свежескошенной травой. А дедов петух стал снова надрывно «булькать», присоединяясь к пению «вторых» петухов.

— Бедный Петька, — как бы извиняясь, заговорил дед. — Испохабила ему голосишко-то соседская собачонка — придавила его как-то за стайкой, ладно, я подоспел, а то бы совсем прикончила. Хотел его дорезать, да опять же Мироныч подвернулся со своей мумией, раны-то залечил, а голосишко такой вот теперь и остался.

Я стоял, любуясь утренним рассветом, наслаждался чистым воздухом и утренней прохладой. В этот миг я забыл про все на свете — тело мое, казалось, становилось все более упругим и сильным, а мысли легкими, как те барашки-облака.

Когда дед вдруг вспомнил про Мироныча — этого доброго, отзывчивого человека, сердце мое тоскливо и больно сжалось — мне стало глубоко жаль тихих, безобидных стариков Зайцевых. Неужели их смерть явилась результатом злого умысла, а не нелепого несчастного случая? Тогда кому же сделали плохое эти всеми уважаемые люди?

Почаевали наспех в маленькой кухоньке у свистящего медного самовара. Юркая, молчаливая бабка Акулина скорехонько напекла блинов и прямо со сковороды угощала нас... Тася спала в своей комнатушке, хотя с вечера просилась ехать с нами. Мы с дедом уговорились ее не брать, так как она еще не совсем окрепла, поэтому пили чай молча и спешили, боясь разбудить девушку.

С солнцем в это утро мы встретились, когда вывернули из-за крутяка и стали спускаться в падь Жипкос. Оно золотисто залило раскинувшуюся перед нами марь, играя серебристыми бликами на росистой траве, на вздрагивающих листках осин и берез в прозрачной воде ручейка.

Дед приостановил лошадь и приставил руку к козырьку фуражки.

— Смотри, паря, сколько тут живности, — с восхищением сказал он. — Во-он прямо у закрайки, правее Чертова моста — изюбриха с теленком, а выше еще одна, поодаль вон козы, раз, два, три, четыре... почитай, стадо целое.

Я пригляделся и увидел животных. Они спокойно ходили по мари, пощипывали сочную траву, не замечая людей. Подул легкий ветерок от нас.

— Чичас их ветерок мигом сдует словно мух со стола, — сказал дед.

И верно. Изюбриха подняла высоко голову, озираясь, словно к чему-то принюхиваясь, потом резко прыгнула в сторону леса, за ней бросился долгоногий теленок. Козы тоже забеспокоились, заметались из стороны в сторону, затем плавно, огромными скачками промчались к лесу.

— Ишь, дуры, как огня, боятся духа человеческого, — восторженно сказал дед и, улюлюкая, захлопал в ладоши.

Через минуту на мари не осталось ни одной живой души. Мы подъехали к мосту, остановились и спустились к ручейку, чтобы сполоснуться чистой родниковой водой. Освежившись, я присел на бревенчатый настил моста, где не так давно сидел и держал бесчувственное тело девушки. Передо мной вновь проплыли картины развернувшихся здесь недавно событий. Я ясно видел мчавшуюся двуколку с Тасей и Витюлей, горстку бандитов и бойцов, преследовавших их, слышал выстрелы, прижимал взлохмаченную золотистую голову девушки к груди... А потом так же, как тогда, вздрогнул, почувствовав на плече чью-то руку.

— Да-а, паря, была тут баталия... — Дед хотел было предаться воспоминаниям, но я опередил его:

— Кто же из них тогда ускользнул? — спросил я, имея в виду того последнего бандита, что вырвался от нас, а потом подстрелил Огородникова.

— Бог его знает, мне неведомо, я их шибко-то не знал и знать не хочу, японский бог!

Мой вопрос, видимо, пришелся не по душе старику, а может быть, воспоминания о бандитах вызвали в нем гнев. Он рассердился. Я замолчал: стоило ли раздражать старика этими разговорами? Дед молча докурил трубку, выбил пепел о голенище ичига и направился к подводе.

Мы направились в сторону Такши. Вскоре дед замурлыкал свою любимую песню про Ланцова, который задумал убежать с каторги. Он мог тянуть эту песню часами, повторяя и повторяя куплеты, а порою искажая на свой лад. А я думал о том, сколько у нас еще диких, глухих мест, какие богатства таят эти края. Сколько здесь леса, какие обширные елани, мари — знай, паши, сей хлеб, разводи скот. А природные ископаемые...

Вскоре лес вдруг оборвался и перед нами раскинулась широкая долина, пополам разрезанная поймой речушки Елкинды, а в дальнем ее углу, под лесом, устроилось небольшое, в одну улицу, село Такша. Вглядевшись, я увидел на месте домика стариков Зайцевых остов печи да кучу обгоревших бревен.

Направляясь с дедом Евлампием сюда, я не наметил конкретно, чем буду заниматься. Надеялся, что осмотр пожарища подскажет, с чего начать. А сейчас, глядя на место недавней трагедии, с сожалением подумал: а что же мне это даст? Установить, умышленно подожгли Зайцевых или нет, будет трудно, а найти поджигателя еще труднее. И зачем подожгли? С какой целью? Задавая себе эти вопросы, я вдруг вспомнил, как Мироныч говорил о здешнем жителе Лапушенко, подозревая его в связях с бандой.

— Деда, а где сейчас Лапушенко? — спросил я.

Дед Евлампий часто поморгал, соображая, почему я вдруг задал такой вопрос.

— Который? Их, паря, три брата.

— Тот, что жил на устье Елкинды.

— А-а, Митька, он там и обитает.

— Зачем он туда перебрался, от людей-то подальше?

— Бог его знает.

Мы свернули вправо к деревне и поехали по чуть заметной дороге среди высоких, еще зеленых хлебов. Солнце начало заметно припекать, стали появляться назойливые комары.

— А братья его где? — спросил я.

Дед встрепенулся и ответил:

— Тех давно уже нет: один ушел с семеновцами и сгинул, а другой где-то в России запропастился.

Деревню мы объехали стороной, чтобы не привлекать внимания, и сразу направились к пепелищу. Я начал осмотр, а дед набил трубку, раскурил ее и молча наблюдал за мной, не слезая с подводы.

Обгоревшие бревна, доски пола, подоконники говорили о том, что пожар начался изнутри, но в каком точно месте, определить было трудно. Я рылся в обломках, очищал пол и, наверное, занимался этим долго, так как дед не вытерпел и спросил:

— Ну чаво там, паря, так долго ищешь?

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая