За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович - Страница 68

• Предыдущая
• 68/104
• Следующая

— Как звать брата? — насторожился Хауссер.

— Петр.

— Петр Карабаш?

— Фамилии я не знаю.

— Он не брат ей, а… любовник.

— Допустим. Разве это меняет положение?

— Почему она решила, что я могу освободить кого–либо? — тревожно спросил Хауссер. Он был похож на свернувшегося в клубок ежа, растопырившего во все стороны иглы осторожности и недоверия.

— Она считает вас влиятельным человеком. Она даже сказала: «Он все может».

— Чепуха! — Хауссер, кажется, разозлился. — Эти люди каждого немца считают влиятельным. Я маленький чиновник, только и всего.

— Вы скромничаете, — засмеялась Оксана. — Уже одно то…

— Что она еще сказала вам? — голос Хауссера звучал резко.

— Она не скрывала, что брат ее — украинский националист, и говорила, что вы… По ее словам выходило так, что вы уже несколько раз добивались освобождения некоторых националистов, арестованных гестапо.

— Фантазия! — почти вскрикнул Хауссер. — Фантазии сексуальной истерички и ничего больше. Вам нужно было выставить ее за дверь.

— Я женщина, господин советник, — мягко сказала Оксана. — Мне понятно ее горе. Она говорит, что ее брата арестовали в связи с этим убийством. Однако вы ведь убеждены, что убийца — партизан, а не националист. Поэтому я решила попросить вас сделать все возможное.

— Ходатайствовать за националистов тоже входит в ваши обязанности? — зло усмехнулся Хауссер.

— Нет, конечно, это моя личная просьба. Надеюсь…

— Ее тревога преждевременна, — советник завертел головой, словно воротничок был тесен, душил его. — Преждевременна! И запомните, Ева, я — маленький чиновник. Мое влияние ничтожно. У украинцев есть пословица — пятое колесо у воза. Я — это пятое колесо.

— Все возможно… — с хитрым видом сказала Оксана. — Но уже одно то, что меня послали к вам…

Честолюбивая улыбка дрогнула на пухлых губах Хауссера. Он вдруг задумался, потирая рукой щеку.

— Скажите, Ева, там, у вас… Может быть, вы что–нибудь слышали. Как союзники расценивают быстрое наступление советских войск? Их это радует?

Вот что интересует эксперта по восточным вопросам. Но что он сам думает по этому поводу? Оксана уклонилась от прямого ответа.

— Всем хотелось бы, чтобы война поскорее закончилась.

— Кажется, вы скрытничаете, — Хауссер был разочарован. — Я не думаю, чтобы союзники были в восторге от военных успехов русских. Это не в их интересах.

— Да, я слышала…

— Ага! — обрадовался советник. — Я полагаю, что ваши были бы не против, если бы мы, немцы, подольше задержали русских здесь, на подходах к Западной Европе?

— Но ведь есть обязательства, долг, — сказала Оксана так, как если бы пыталась отвести от союзников обвинение в вероломстве.

— Обязательства, союзнический долг… Все это слова! — пренебрежительно махнул рукой советник.

— Как сказать…

— Тогда почему не выполняется обязательство открыть Второй фронт?

— А вам не терпится? — лукаво прищурилась Оксана.

— Нет, я просто восхищен. Ваши политики хотели бы содрать шкуру со зверя, убитого другими.

— Думаете, нам это удастся?

— В прошлом такие случаи…

Стук в дверь — и Хауссер не закончил фразу. Явился уже знакомый Оксане лейтенант из гестапо. Жадно, — одним движением глаз он схватил и, видимо, запечатлел в своей зрительной памяти лица Хауссера и Оксаны, их фигуры, кровать у стены, как бы сфотографировав все это, и просиял в сторону девушки ослепительной, похожей на вспышку магния, улыбкой. Легонько щелкнул каблуками.

— Господин советник…

Хауссер даже не удостоил его взглядом.

— Скажите вашему шефу, что я болен и не могу прийти. Скажите, что моя болезнь является следствием того потрясения, которое я перенес в связи с убийством, Совершенным днем, всего в нескольких сотнях метров от кабинета вашего шефа.

Лейтенант заметно покраснел, в замешательстве взглянул на хорошенькую помощницу советника и сообщил почти шепотом:

— У шефа находится оберштурмбаннфюрер… Он только что прибыл.

Хауссер издал скрипучий горловой звук, молча снял с вешалки фуражку.

В коридоре лейтенант пропустил вперед советника, оказался рядом с Оксаной:

— Мы не знакомы… Генрих Гайлер.

— Ева.

— Очень приятно, — гестаповец придержал Оксану за локоть, замедлил шаги. — Вы не скучаете? Вас нигде не видно.

— А что вы можете предложить? — без особой заинтересованности спросила Оксана.

— Казино, дружескую вечеринку.

— И вы, конечно, сейчас же напьетесь там, будете приставать с объяснениями в любви…

— Что вы! Как можно? Готов дать слово, что буду пить столько, сколько вы разрешите. Могу даже совсем не пить, ни одной рюмки.

— Ну, такие жертвы мне не нужны. Это было бы даже скучно. В котором часу вы зайдете за мной? Я имею в виду посещение казино.

— Сегодня? Сегодня я не могу. Давайте завтра, в восемь часов вечера.

— Не могу обещать… Я не уверена, что завтра у меня будет желание развлекаться.

— Но сегодня невозможно, — виновато сказал лейтенант. — Вы же знаете, что случилось… У нас масса работы.

Они задержались на лестничной площадке.

— Это обычные отговорки мужчин. Вы лишаете меня даже общества советника. Не понимаю… Может быть, вы его тоже подозреваете в причастности к убийству?

Лейтенант рассмеялся:

— Мы очень ценим и любим господина советника, поверьте. Для моего шефа он всегда желанный гость. До завтра!

Гестаповец щелкнул каблуками и побежал вниз по лестнице, догоняя ушедшего вперед советника.

Журналистка ждала Оксану у лестницы на третьем этаже.

— Я сделала все возможное, Мария.

— Что он сказал, Евочка? — встрепенулась журналистка, не спускавшая глаз с Оксаны. — Он обещал вам?

— Нет, он ничего не пообещал, он сказал: «Ее тревога преждевременна». Господин советник дважды употребил это слово — «преждевременна».

— Он спасет Петра, — убежденно произнесла Мария. — Раз он так сказал…

— Между прочим, господин советник рассердился, узнав, что вы считаете его влиятельным человеком, помогающим националистам.

— Этого не надо было говорить, Евочка. Он очень осторожный, скрытный человек и все держит в тайне. Но уверяю вас — он все может, от него многое зависит. Если он так сказал… Я могу надеяться. Спасибо, Евочка.

Войдя в кабинет начальника гестапо, Хауссер понял, что Герц и оберштурмбаннфюрер Грефрат давно ждут его. Судя по их лицам, между ними состоялся разговор, одинаково неприятный для обоих. Герц, как только увидел Хауссера, сейчас же встал из–за стола, собираясь выйти, но Грефрат остановил его.

— Не надо, вы не помешаете, — оберштурмбаннфюрер протянул руку советнику, подождал, пока тот усядется, и приступил к делу.

— Господин Хауссер, я в общих чертах уже знаю те обстоятельства, при которых произошел этот ужасный случай. Господин штурмбаннфюрер изложил мне свою точку зрения и ознакомил с вашей. Не буду скрывать — тут разговор откровенный и было бы ошибкой считаться с чьим–либо самолюбием, — я больше склоняюсь к вашему мнению. Конечно же, у нас есть основания считать, что убийство организовано партизанами. Но дело не в этом, и сейчас речь будет идти о другом. — Оберштурмбаннфюрер тяжело вздохнул. — Имеются два обстоятельства, с которыми мы не можем не считаться. Версия, по которой убийство приписывается украинским националистам, получила, к сожалению, широкое распространение среди немцев. В этом, — опять–таки не буду скрывать, — есть известная вина штурмбаннфюрера, проявившего излишнюю поспешность в своих выводах и действиях. Но это еще полбеды, все можно было бы исправить. К сожалению, гаулейтер Кох информирован о случившемся именно в таком духе. Он настаивает на казни заложников. Ка–те–го–ри–чески! — Грефрат кисло улыбнулся, развел руками. — Надеюсь, не требуются особые комментарии. Все мы знаем характер гаулейтера и его вли–я–тель–ность.

— Это вам не Розенберг… — не без злорадства вставил Герц.

Оберштурмбаннфюрер сморщил нос, как будто почувствовал дурной запах.

• Предыдущая
• 68/104
• Следующая