Завтрашний ветер - Файнберг Владимир Львович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/22
• Следующая

— Не понимаю, зачем обязательно ловить самому! — возмущался лысый мужчина. — У местных рыбаков на базаре можно купить сколько угодно рыбы!

— Николай Сергеевич, берите же его под руку! — командовала тётка. — А ты, мальчик, что тут делаешь? Отплывай, отплывай, нечего глаза таращить!

Лысый ухватил Владилена Алексеевича под руку и потянул к гостинице.

— Не торопитесь, не торопитесь, — приговаривала тётка, закуривая папиросу. — Потихонечку, потихонечку, а устанете — вот стульчик, беда-то какая, о господи!

— Послушайте, дорогие товарищи. — Владилен Алексеевич тряхнул рукой, и лысый отлетел в сторону. — Этак я просто от тоски помру… Я здоров. Я хорошо себя чувствую. Всё в норме, слышите? Саша, пойдём к тебе в гости, можно?

— Давайте, — сказал я, не подумав.

— А вы все возвращайтесь в гостиницу, — сказал Владилен Алексеевич и подмигнул мне. — Меня рыба чуть не утащила — правда, парень?

Я кивнул.

Пока я вытаскивал на берег лодку, чтоб её не смыло волной от парохода, те двое ещё топтались вокруг него с уговорами. Потом они пошли к гостинице, долго оглядываясь на нас.

Я положил вёсла на плечи, Владилен Алексеевич взял удочки, и мы тоже пошли к лестнице. Он шёл медленно, но не хромал, а только подтягивал за собой правую ногу.

— Как ты думаешь, — спросил Владилен Алексеевич неожиданно, — смогу я у вас снять комнату?

— Комнату? — удивился я.

— Ну да. Понимаешь, один никак не могу побыть. Ни в Москве. Ни здесь. Хочется хоть между съёмками побыть одному. Бывает у тебя такое?

Когда мы подходили к нашему дому, я ещё издалека увидел за деревянной оградой мать. Она сыпала на землю пшено — давала корм курам.

— Что, Саша, здесь? — догадался Владилен Алексеевич.

Я кивнул и подумал не о том, как мать меня сейчас пороть будет, а про то, как удивится этот человек, узнав, что меня вовсе не Саша зовут. Подумает, что я брехун.

Только мы хотели перейти улицу и открыть калитку, как послышался рёв горна и дробь барабана и между нами и домом появился отряд пионеров-туристов. Все они были в галстуках, с рюкзаками, вёдрами и котелками.

Впереди всех шёл рыжий запевала, по бокам его горнист и девчонка-барабанщица.

Запевала глянул на нас и запел тонким голосом:

Горнист задудел в свой сверкающий горн, а девчонка хвастливо рассыпала барабанную дробь. И вся колонна подхватила, маршируя мимо нас: «Эге-гей!»

Тут я увидел, что по ту сторону за оградой с хворостиной в руке уже стоит мать, глядя на меня сквозь идущих пионеров.

Вот прошли последние…

— Ну что ж, — сказал Владилен Алексеевич, — веди, коль привёл.

BУвидев, что я подхожу к калитке не один, мать спрятала руку с хворостиной за спину.

— Вот, мам, постояльца привёл, — буркнул я, пролезая боком в отворенную калитку. — Комнату снять хочет.

Мать отступила назад, пропуская чудного человека с палкой и удочками.

— Мы не сдавали, — сказала она и вдруг засуетилась, забегала, распугивая хворостиной кур. — Вас как величать-то? Один будете жить или семья приедет?

— Один. Зовут меня Владилен Алексеевич.

— Так чего ж вы стоите-то? Вам трудно небось стоять. Валерка, оставь ты свои вёсла, веди человека в горницу, а я сейчас фартук сниму.

Когда мы поднялись на крыльцо, он заглянул на веранду и сказал подошедшей матери:

— А вас-то как звать, хозяйка?

— Ефросинья Васильевна. Фросей все называют.

— Так вот, Ефросинья Васильевна, горница мне не нужна, а хорошо бы прямо вот здесь на веранде поставить раскладушку или кровать. Свежий воздух и тишина. Больше мне ничего не надо.

— Да что вы?! — удивилась мать. — У нас в горнице и буфет и занавески висят. Красота…

— Нет, красота мне ни к чему, — перебил её Владилен Алексеевич. — Дом у вас над рекой, веранда в сад выходит, больше мне ничего не нужно. О цене, я думаю, договоримся.

— Конечно, конечно, — подхватила мать. — Как все, так и мы, лишнего не возьмём, своё бы не потерять.

— Ну и отлично. Я весь день на съёмках, а здесь буду только ночевать.

Тут я не выдержал и спросил:

— А разве это вы кино снимаете?

— Снимаю. А к тебе вот какая просьба: добеги, пожалуйста, в гостиницу, найди кого-нибудь из нашей киногруппы и скажи: режиссёр просил принести его вещи.

Я сорвался с крыльца и побежал к гостинице.

…Я никогда не думал, что у нас в посёлке столько ребят: вся площадь перед гостиницей была полна мальчишек. Я стал продираться сквозь толпу ко входу, и на меня сейчас же завопили:

— Сыч, куда вперёд всех лезешь?

— Уже набрали обе команды. Опоздал.

— Он небось царские деньги не все подобрал!

— Да нет, я знаю, — закричала толстая Нюрка, — он в цыганы записываться, у него рыба тухлая — никто не покупает!

Я еле пробился к дверям.

Там стоял наш поселковый милиционер Агафонов. Сняв фуражку, он утирал потное лицо носовым платком.

— А ты куда ещё?! — Он ухватил меня за ворот.

— Режиссёр велел, — пробормотал я, приоткрывая тяжёлую дверь в гостиницу.

— Сыч в кино сниматься лезет! — загалдели ребята на площади. — В самой заглавной роли! Гоните его!

— Поворачивай-ка, — сказал милиционер. — Поздно пришёл.

— Пустите. Я за вещами. Мне режиссёр велел. Владилен Алексеевич.

— Никого не знаю. Вертай до дому!

Тут я ухитрился снова отворить дверь и заметил в полумраке вестибюля ту самую тётку с папиросами, которая прибегала на берег со складным стулом. Она о чём- то разговаривала не с кем-нибудь, а с Наташкой Познанской. Вокруг стояли уже отобранные счастливчики для футбола.

— Эй, тётка! — закричал я изо всех сил. — Меня Владилен Алексеевич прислал!

Она оглянулась и велела милиционеру пропустить меня.

…Минут через пятнадцать я вышел из гостиницы, шагая впереди тётки и высокого лысого, который нёс два красивых’’ чемодана. Я показывал дорогу к дому и нёс в руке белую кепку режиссёра.

Толпа мальчишек расступилась перед нами в полной тишине.

Вот так и случилось, что у нас в доме стал жить постоялец. Владилен Алексеевич. Кинорежиссёр.

В первый же вечер он попросил поставить ему стол в саду над самой кручей. Мать отнесла столик с веранды, я потащил табурет, а сам Владилен Алексеевич понёс туда керосиновую лампу и свой складной стул и по дороге чуть было не свалился, наверное споткнулся об корень.

Было уже совсем темно. А он почему-то уселся там, над кручей, а не на веранде пить чай. Да ещё попросил мать сесть рядом и велел рассказывать свою жизнь.

Мать очень удивилась.

И я тоже. Я стоял в сторонке под грушей.

Мать сказала:

— Я никому про свою жизнь ещё не говорила.

— А мне расскажете. Мне все последнее время рассказывают свою жизнь. И вы бы рано или поздно рассказали. Рассказывайте сейчас.

Мать ещё больше удивилась и крикнула:

— Валерка, поди принеси и мне чаю, да сахару захвати!

Я сам бы ни за что не ушёл, потому что каждому интересно послушать, как его мать про свою жизнь рассказывать станет, да понадобился ей этот чай!

Я скорей побежал к дому.

Чайник был в летней кухне, и в нём уже не было кипятка!

Я налил в него воды, пошёл в дом и поставил на электроплитку. Так возни меньше, хоть мать и ругается, когда летом плитку включаю: за электричество платить надо, а дров на реке сколько хочешь наловить можно.

Чайник нагревался медленно.

• Предыдущая
• 5/22
• Следующая