Ромашка - Далекий Николай Александрович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/55
• Следующая

Девушка закрыла глаза. Темнота успокаивала ее. Больше ей ничего не нужно. Вот так лежать, не двигаясь, ни о чем не думать.

— Па–а–яять! Ка–астрю–лии! Па–а–сууду! Ведра! — совсем близко раздался требовательный и тревожный голос жестянщика.

Тихий приказывал Оксане подняться и выйти к нему навстречу. Вот снова у самого окна:

— Жестяя–яные раа–боты! Ремо–оо–нт!

Оксана лежала, не подавая признаков жизни. Темнота, покой… Тихий уйдет. Он уже, пожалуй, прошел мимо. Вдруг она спрыгнула с кровати, высунула голову в открытое окно и с отчаянием крикнула:

— Дядя! Эй, дядя! Зайдите!

— Иду, иду, барышня! — торопливо отозвался невидимый за густыми кустами сирени жестянщик.

Оксана ожидала его на крыльце, выходившем во внутренний дворик. Тихий появился из–за угла дома. Он шел, согнувшись под тяжестью перекинутой через плечо большой кожаной сумки — худенький старый человек, с трудом передвигающий ноги в стоптанных парусиновых туфлях. Морщинистое загорелое лицо с сильно запавшими, поросшими седой щетиной щеками, выражало тупую покорность судьбе. Доживающий свой век мастеровой…

— Это вы звали, барышня? — спросил он громко и бросил поверх сползших на нос очков косой, испытующий взгляд на девушку.

Оксана молчала. Она стояла на крыльце в одних чулках, растрепанная, бледная.

— Н–да… — темными, обожженными кислотой пальцами Тихий в замешательстве поскреб небритый подбородок: жалкий вид девушки испугал его. — Ну что ж, покажите вашу кастрюльку. Не глядя, цены не назначают…

И он бережно снял с плеча сумку.

Когда Оксана вынесла кастрюлю, жестянщик, сгорбившись, сидел посреди дворика на камешке, положив на колени загорелые, натруженные руки. Он, очевидно, был всецело поглощен своими мыслями и не слышал шагов девушки. Жестянщик очнулся, когда Оксана, не заметив лежавшей на траве сумки, задела ее ногой и чуть не упала.

— Осторожно, ты… — прошипел он испуганно и тотчас же бережно подтянул к себе сумку. — Тут у меня… Рванет — от нас одно воспоминание останется. Для другой компании инструмент заготовлен…

«Ага, — равнодушно и как–то механически отметила про себя Оксана. — Он ходит без оружия, но в сумке спрятана самодельная бомба. Какая–нибудь железная трубка или коробка, начиненная взрывчаткой. При обыске сумка сработает. Он готов ко всему и предпочитает легкую смерть.

— Что ж, маленькая дырочка есть, — говорил между тем жестянщик, озабоченно осматривая дно кастрюли против солнца. — Пустяк. Сейчас запаяю — будет как новая! — И, раскрывая крышку сумки, спросил шепотом: «Что передала новому связному?»

— Записку. Было название полка — «Крылья Германии».

— Ясно, — нахмурился Тихий. — А зачем тебя вызывали в военную разведку?

— Переводить. У них заболел переводчик.

Жестянщик резко повернулся и, сорвав очки с носа, почти с ужасом в широко раскрытых глазах посмотрел на девушку.

— Как?! Ты была на допросе? Ты его видела?

— Да.

Очки задрожали в руке жестянщика. Сжав губы, он отвернулся, ссутулился.

— Как он держался?

— Хорошо. Он покончил с собой…

— Знаю.

Тихий вынул из сумки напильники, наждачную бумагу, бутылку с соляной кислотой. Зубами вытащил пробку — кусочек очищенного от зерна кукурузного початка, сплюнул, сердито оглянулся по сторонам.

— Беда, Ромашка, не везет нам в последнее время: лучших людей теряем. Вот и ты… как я вижу, захворала…

Девушка не ответила. Не поднимая головы. Тихий неопределенно хмыкнул.

— Что ж, — после непродолжительного молчания сказал он с тяжелым вздохом. — Придется с тобой расстаться. Приготовься. Может быть, этой же ночью переправим тебя.

— Куда? — вяло спросила Оксана. Смысл слов жестянщика еще полностью не доходил до ее сознания.

— Подальше от Полянска. Отдохнешь, придешь в себя, и постараемся пристроить где–нибудь на новом месте. А тут слух пустим, будто тебя убили партизаны за участие в допросе их связного.

Это Оксана поняла. Слух об убийстве Анны Шеккер — хорошо. Место немочки займет или уже занял кто–нибудь другой. Все в порядке. Ей, Оксане, дают возможность передохнуть. Она спросила почти равнодушно:

— Вы нашли мне замену?

Тихий отрицательно покачал головой.

— Как? — встрепенулась девушка. — А аэродром?

— Аэродром оголяется. Девчонки в столовой не подходят — барахло. Вторую немку нам не придумать: нельзя повторять прием. Анна Шеккер выходит из игры. Эта карта бита. Подбросить новенького — начнут следить.

На скулах Оксаны появился слабый, лихорадочный румянец.

— Значит, мне нужно оставаться, — сказала она покорно. — Я останусь.

— Нет.

— Не понимаю… — пробормотала девушка, быстро замигав глазами. — Ведь аэродром — главный объект.

— А что делать? — сердито снизу вверх взглянул на нее Тихий. — Ты работать не сможешь. Я вижу твое состояние… Не виню: людей железных нет.

Казалось, Оксана пробуждалась ото сна. Она торопливо взглянула на ручные часы. Привычным движением поправила волосы, облизнула сухие губы.

— Обед начнется через полтора часа. Я отдохну немножко, пойду туда, успею…

Жестянщик снова покачал отрицательно головой.

— Нельзя тебе. Запрещаю. Анна должна быть веселой, без пятнышка. А ты… Посмотри на себя — не человек, а тень. Едва на ногах стоишь. Обморок в столовой, грохнешь поднос с посудой на пол. Это, знаешь, верный провал. Я бесполезных жертв не признаю.

Он чиркнул зажигалкой. Вспыхнул шумный огонь паяльной лампы. Закусив губу до боли, Оксана смотрела, как рвется из трубки неистовое, прозрачно–голубое пламя. Да. Тихий прав. Сейчас она очень слаба. Внезапная, ничем не оправданная перемена с Анной Шеккер бросится всем в глаза. Но Тихий… Чего он мучит ее? Суровый, бессердечный человек. Не умеешь сказать теплое слово — прикажи! Есть сила приказа. Прикажи своей разведчице снова стать Анной Шеккер, веселой, беспечной немочкой.

— Дайте мне два дня, — жалобно попросила девушка. — Сейчас я не могу… Через два дня я снова буду в форме, никто не заметит… Полежу дома, скажу, что болела.

Тихий держал над пламенем паяльник. Лицо его сохраняло суровое, непреклонное выражение.

— Нельзя. Это еще хуже… Странная болезнь! Они не дураки. Виду не подадут, выследят и в один день, в один час всех накроют. Говорю тебе — Анна должна быть чистенькая, как стеклышко.

И он добавил с горькой, мучительной насмешкой:

— Да, Шеккер для нас потеряна. Жалко! Уж очень хорошая, симпатичная барышня была…

Только тут со всей беспощадной ясностью открылась перед Оксаной сущность создавшегося положения. Вопрос стоял о жизни или смерти Анны Шеккер. Право решить этот вопрос Тихий предоставлял своей разведчице. Он не утешал ее, не уговаривал, не подбадривал и не приказывал. Может быть, он понимал, что самые хорошие слова сейчас не нужны, а самые строгие приказы — бесполезны. Тихий требовал ответа.

Отказаться от немочки, «умертвить» ее не представляло труда — Анна Шеккер была всего лишь именем. Но за это имя заплачено дорогой ценой. Оно словно впитало в себя и кровь тех, кто погиб, похищая настоящую переводчицу в штабе карательного отряда гитлеровцев, и смертельный риск тех, кто с документами и одеждой Анны разыскивал больную Оксану, чтобы превратить ее в невидимку, и надежду тех, кто, даже не зная о существовании Оксаны, верил, что в тылу у гитлеровцев действуют бесстрашные люди, добывающие для армии ценнейшие сведения о противнике.

Анна Шеккер не могла умереть. Она слишком дорого стоила. Дороже жизни разведчицы, назвавшейся этим именем.

Девушка не видела ничего перед собой. Ей казалось, что она стоит на краю высокого, страшного обрыва. Она слышала, как сердито, ненасытно шипит пламя лампы, и это пламя словно пробивалось ей в грудь, жгло сердце. Ненависть! Ее сила — ненависть! Пусть пылает неугасимый, никем не видимый огонь святой ненависти и также невидимо испепеляет врагов. Анна Шеккер — оружие. Оксана не выпустит этого оружия из рук!

— Сейчас…

Девушка стиснула зубы, проглотила горький комок и, не сказав ни слова, пошла в свою комнату.

• Предыдущая
• 41/55
• Следующая