Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/60
• Следующая

— Но ведь дверь за мной закрывали вы…

— Будто я оставлю их на ночь открытыми.

— Стало быть, все-таки не спали, — не отставал я.

— Знаете что, господин хороший. Оставьте меня в покое. Не понимаю, о чем вы говорите. — Она полушутя, полусерьезно выпроводила меня из кухни и закрыла дверь. В растерянности я остановился в коридоре, прислушиваясь, как на кухне гремела посуда.

— Что с вами? — раздалось за мною. Это был Богданов.

Я махнул рукой и сказал, что не нашел с теткой Настей общего языка. Он рассмеялся:

— Спорить со старой бабой даже черту не под силу. Пойдемте-ка лучше к нам. По радио передают, что гитлеровцы в Берлине проводят массовые аресты коммунистов. Пойдемте, послушаем.

Да, коричневая чума расползалась по Германии, и об этом сейчас говорили по радио. Напряженная политическая ситуация затмила остальные дела. В Германии росла опасность для всей Европы. Здесь, в тихом доме лесничего, мы обсуждали это событие, не питая иллюзий насчет того, что выкормыши самых реакционных кругов немецких империалистов и монополистов остановятся на полпути. Прусский милитаризм и тевтонская заносчивость «сверхчеловека» начинали свое кровавое дело, и Гитлер был его исполнителем.

Мы так внимательно слушали радио, что не заметили стука в дверь. Вошла тетка Настя и сообщила, что нас спрашивают два представителя органов государственной безопасности.

— Здравствуйте, товарищи, — входя в комнату, приветствовал нас один из них, а второй лишь молча поклонился. — Вы нас звали, вот и мы.

Старший, Усов, был начальником, младший, Рожков, — следователем.

Богданов рассказывал, что произошло, Рожков записывал, а Усов как бы безразлично смотрел на потолок, где блестела электрическая люстра. Когда Богданов закончил, Курилов встал, вынул из кармана и положил на стол пряжку с оторванным куском ремня.

— Это потерял убийца, — выразительно заявил он.

— Скажем пока — преступник, доктор Хельмиг еще не умер, — мягко возразил Усов. — Где вы это нашли, товарищ?

— На том месте, откуда он стрелял. Очевидно, спешил скорее удрать и не заметил, как у него лопнул ремень от брюк.

— Смотрите, какой Шерлок Холмс! — засмеялся Богданов. — Нам об этом ни слова…

— Пряжка есть, дело за малостью — ее владельцем, — под общий смех заявил Шервиц.

— Лучше что-то, чем ничего, — впервые заговорил Рожков.

Пряжка пошла по рукам, и хоть ничего в ней не было особенного, каждый ее внимательно рассмотрел. Усов попросил всех рассказать, кто что знает. Когда очередь дошла до меня, я рассказал обо всем, что произошло прошлой ночью, не забыв упомянуть и о странном, на мой взгляд, поведении тетки Насти.

— Вот и прекрасно, — сказал Усов. — Вы не могли бы позвать вашу домработницу, товарищ Богданов?

Через минуту лесничий вернулся с теткой Настей. Она остановилась у двери и только после приглашения прошла в комнату, чтобы сесть на стул.

— Ваше имя?

— Анастасия Конрадовна Блохина, — едва слышно выдохнула старуха.

— Знаете немецкий язык? — не глядя, спросил Рожков.

Тетя Настя удивленно взметнула на него глаза и не ответила. Рожков повторил вопрос, пристально уставившись на нее.

— Когда-то… немного… знала, — заикаясь, ответила старуха.

— А сейчас уже не знаете? — спросил Усов.

— Сейчас? — протянула она.

— Да, да, вчера или сегодня вы не говорили по-немецки? — настаивал Рожков.

— Как вы так можете думать, товарищ начальник? — испуганно спросила тетя Настя.

— Именно так, как говорю, и удивляюсь, почему вы не отвечаете. Ведь нет ничего плохого поговорить по-немецки, например, с гостем, который приехал на охоту, — сказал Рожков.

— Да, ничего нет плохого… Но почему вы об этом спрашиваете?

— Из любопытства. Я видел на кухне молитвенник — немецкий. Вы, очевидно, евангелистка и, насколько мне известно, родились в Риге, до замужества носили фамилию Крюгер. Ваш отец из прибалтийских немцев, а мать русская.

Тетка оцепенела. Она впилась глазами в Рожкова, словно хотела прочесть на его лице больше, чем он сказал.

— У вас здесь есть родственники? — спросил Рожков, склонившись над своей тетрадью.

— Е… есть… племянник, Аркадий Аркадьевич…

— …Блохин, — спокойно продолжал Рожков.

Мой удивленный взгляд встретился с таким же взглядом Курилова. Потом я повернулся к хозяйке дома, и она, предчувствуя мой вопрос, молча кивнула: да, это так.

— А теперь расскажите, что произошло вчера ночью, — спросил Усов.

— Произошло? — вновь по привычке повторила она, словно не зная, что ответить. Казалось, она злится. Лишь после некоторого колебания сказала:

— Ничего не знаю. Слышала только, что кто-то вышел из дома. Разбудил меня скрип, пошла посмотреть. Никого не увидела и подумала: кто-то вышел из дому и оставил двери открытыми. Вот я их и закрыла…

— Кто на ночь закрывал дверь? — спросил Усов.

— Я закрывал, — отозвался Богданов. — Остальные уже спали.

— Вот и прекрасно, — похвалил Усов. — Значит, потом кто-то их снова открыл. Это были вы, товарищ? — указал он на меня.

— Возможно, — сказал я. — Не исключено, однако, что до меня уже кто-то выходил из дому…

— Не исключено, совсем не исключено, — поддержал меня Усов. Он молча встал и подошел к окну, потом сказал:

— Кто же мог до вас выйти из дома?

— Кто-нибудь из нас, — ответил я, пожав плечами.

— Вот и прекрасно, кто же?

Однако на его вопрос все ответили отрицательно; получалось, таким образом, что я был единственным, кто той ночью выходил из дома.

— Мне бы хотелось осмотреть комнату, в которой спал доктор Хельмиг, — заявил Усов, и Богданов увел его вместе с Рожковым. Они довольно долго не возвращались, и тогда тетка Настя нарушила тишину:

— Человек должен бояться с кем-нибудь поговорить…

— Почему? — спросил ее Шервиц по-немецки, и она ответила ему на этом же языке чисто, без акцента:

— А что этот долговязый записывал? Что я говорила с доктором Хельмигом по-немецки? Нашел, чему удивляться…

— Это и меня удивило, — сказал инженер. — Я ведь тоже немец, но со мною вы говорили по-русски. Почему?

— Не знаю, — нерешительно произнесла тетка Настя, — наверно, мне показалось, что он плохо говорит по-русски…

Я не мог избавиться от впечатления, что она что-то скрывает. Встал и направился за Верой Николаевной, которая пошла в кухню. Там я ее спросил, весь ли день вчера старуха была дома.

— Нет, не весь, — ответила хозяйка. — Ходила зачем-то в Лобаново.

— Когда?

— После обеда. Очень меня это рассердило. Ведь я ей сказала, что приедут гости из Ленинграда, надо кое-что приготовить, а она…

— Извините, — прервал я, — а вы сказали, кто именно приедет?

— Конечно, ведь нам об этом сообщил Курилов. Вас-то мы считаем как бы своим, но эти два немца — Шервиц и Хельмиг, да еще барышня Хельми… Женщина в гостях несколько меняет дело, хлопот больше… И вот на тебе, тетя Настя вдруг собирается, уходит и все бросает на меня.

— Какая бесцеремонность, — согласился я. — Что же ей приспичило?

— Не понимаю, честное слово, не понимаю. Пока она не знала, что будут гости, никуда уходить и не думала. Но как только узнала,/ сразу же собралась и ушла.

— Странно, — пожал я плечами.

— Да это еще что! — засмеялась Вера Николаевна. — От нее и не такого можно ждать. Чём старше становится, тем ужаснее. Временами на нее что-то находит, и она вдруг исчезает. Особенно в последнее время. Вернется, молчит, но работу свою делает хорошо. Потому ее и держу… Таких людей, знаете, надо мерить особой меркой. Кто знает, что и нас ждет в старости…

Неужели все дело в старческой непоседливости?

Возвращаясь коридором в комнату, я услышал, что меня кто-то зовет. Это был Усов. Он стоял с Шервицем в дверях комнаты, где ночевал Хельмиг, и попросил меня выйти наружу, к открытому окну. Затем он задал мне из комнаты ничего не значащие вопросы, на которые я отвечал вполголоса. Через минуту в окне первого этажа появился Шервиц и заявил, что во время вчерашнего «рандеву» слышно было куда лучше. Ничего удивительного — ночью звуки громче. Но он настаивал, что ночной разговор состоялся именно у окна комнаты, в которой спал Хельмиг.

• Предыдущая
• 19/60
• Следующая