Барьер трёх минут - Раннап Яан Яанович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/37
• Следующая

Щенок, кажется, понял, что я на его стороне. Он пискнул. Я мысленно продолжал утешать его:

— Что касается характера, то на этот счёт можешь быть абсолютно спокоен. Характер можно воспитать. Если надо будет, воспитаем и твой характер.

Я мог ему это пообещать, я твёрдо знал, что он будет моим.

Похоже было, что и он знает это. Между его острыми, как гвоздики, зубами высунулся язычок с родинкой величиной с горошину и лизнул мне руку.

У меня в нагрудном кармане под застёжкой-молнией было семьдесят рублей — весь мой заработок за прошлое лето. В деревне за домом дедушки начиналось лесничество, там я пропалывал ёлочные посадки и прочищал просеки. Это было первое настоящее лето после долгой болезни, после всех этих клиник и процедур. Мать с отцом никак не хотели позволить мне работать, но я заупрямился. Я уже знал наперёд, какие будут разговоры осенью во время классного часа. Кто вкалывал там, кто тут. Кто заработал себе на брюки, кто — на пальто. И всегда у всех, кроме меня, было о чём рассказать. Я был твёрд, как гранит: работать, работать, работать. К тому же бояться-то было нечего. В лесу никто не будет подгонять меня. Как я могу повредить себе?

Эти семьдесят рублей, заработанные прошлым летом с помощью топора и мотыги, предназначались для покупки велосипеда, и я всегда брал их с собой, когда случалось отправляться с отцом на прогулку.

Теперь мне расхотелось иметь велосипед. Даже такой новомодный, на толстых шинах, который складывается и помещается в чемодане, новейшая модель — последний крик моды, хотя мы уже несколько месяцев ждали, когда же они появятся в магазине. Поглаживая тёплую шейку щенка, я чувствовал, что по-настоящему никогда и не хотел велосипеда. Что мне с ним делать? На городских улицах даже автомобилям места не хватает, где уж тут ещё ездить на велосипеде? А в деревне у дедушки... У деда есть велосипед. Что с того, что старый и скрипучий.

До сих пор я только в книгах читал, что иногда великие решения принимаются очень быстро. Теперь и со мной случилось так. Не стану рассказывать, что сказал отец и что сказал я. Могу лишь утверждать, что я с самого начала знал, кто возьмёт верх. Обычным разговором о том, как мы однажды отправимся жить в деревню, остановить меня не удалось. Я хотел завести собственную собаку сейчас, сразу. Уже сегодня. Эту самую, что лизала мой большой палец. Годы, проведённые в больницах, почти лишили меня друзей. Неужели мне нельзя завести хотя бы собаку?

Да, не стану рассказывать, что сказал отец в Кадриорге, а мать дома. В данной истории не это главное. Как бы там ни было, щенок на все разговоры ответил «гав», и его голос подтвердил нам — что случилось, то случилось, и теперь придётся просто с этим считаться. Как и с тем, что тряпка и ведёрко должны теперь всегда быть под рукой.

В тот же вечер он получил имя. Мы сидели всей семьёй перед телевизором. Страсти утихли, как пишут в газетах. Отец уже устроил цирковое представление — натянув на голову пластикатовый мешок, как противогаз, вытирал за щенком лужи. Мать держала щенка на руках. Теперь щенок грыз носок моего шлёпанца. Похоже, его не слишком интересовали бегущие по экрану северные олени, свистящее лассо, покрытые шкурами яранги и голая заснеженная тундра. Но затем в уголке экрана возникли чёрные точки, стали увеличиваться, росли и росли, пока, наконец, не превратились в лохматых, запряжённых в нарты ездовых собак, которые с яростным лаем мчались к яранге.

Враз щенок забыл про шлёпанец. Он прошуршал через комнату, ткнулся носом в ножку телевизора и гавкнул, прощупывая почву.

Ему ответил человек. Собаки исчезли, и весь экран теперь был заполнен улыбающимся широким лицом, выглядывающим из-под мохнатой меховой шапки.

— Этти! — ясно произнёс большой морщинистый рот. — Этти! — И улыбнулся, сверкая белыми зубами.

Это было чукотское приветствие, которое произносит гость. Но не просто «здравствуйте», как выяснилось. «Этти» в переводе означает «я прихожу». Там, на Чукотке, эти самые яранги расположены жутко редко, пастухи живут за сотни километров друг от друга. Когда кто-нибудь приходит в гости, радость велика. «Этти!» — говорит прибывший. И для хозяина это самые приятные слова.

«Этти!» — сказал я тихо. Ух ты! Щенок тут же подкатился ко мне. При этом он так забавно вертел задом, болтал ушами и так лукаво поворачивал голову, словно действительно хотел сказать: «Ого-о, я прихожу!»

Три недели и три дня спустя мы уехали в деревню к деду. Собственно, с этого мне и следовало бы начать свой рассказ.

Сколько я себя помню, летом я всегда жил у дедушки, конечно, не считая годы болезни. Дом дедушки стоит на краю совхозных земель. Маленький дом, возле него крохотная банька, высокий сарай и глубокий погреб. Настоящий хутор, говорит он сам, только вот хлева нет. Впрочем, там когда-то и был хутор. Кажется, маленький и бедный. Об этом свидетельствует оставшееся бог знает с каких времён название «Хюти» — «Хижина».

Про дедовский дом отец говорит, что если бы ему позволили по собственному желанию выбрать место, чтобы поселиться среди лесов, гор, лугов и полей, то и тогда не удалось бы сделать этого лучше, чем сделали те, кто построил Хюти. И в этом, по-моему, он почти прав. Почти, потому что хутор мог бы всё-таки располагаться поближе к реке или какому-нибудь другому месту для купания. Всем остальным я был вполне доволен.

Если выйти во двор, стать лицом к северу, то видно, как за лугами большие и маленькие машины катятся в сторону Таллина или Тарту.

— Простор! Его-то мне и не хватает между городских стен, — говорит мать, глядя в эту строну. И глубоко вздыхает.

Но если с этого же самого двора глянуть на юг, увидишь сразу же за оградой молодой сосновый лес, слева от него лиственная рощица, справа ельник, между ними группами высокие сосны, полоса вырубки, небольшой заболоченный ольшаник и так далее, и так далее — вперемежку песчаные пустоши, болота, кустарники, чащи, и так до самой реки, которая текла далеко от Хюти, и поэтому я ещё никогда её не видел.

— Девственная природа! Вместо того, чтобы наслаждаться ею, я сижу в конторе, — говорит отец, глядя на юг, затем раздувает ноздри, потягивает носом и спрашивает хрипло:

— Куда опять задевался мой томагавк? Пахнет диким кабаном.

— Дед, — объявил я сразу же, в первый день, как только мы приехали на хутор. — Этим летом я буду спать не в комнате. Мы с псом поселимся в баньке.

— Хм, — отозвался дед. У него был такой обычай — хмыкать. На сей раз по его тону я сразу понял, что он не собирается указывать мне, где спать, что это полностью моё личное дело.

— Щенок может помешать тут в комнате, — уточнил я для ясности.

— Мхм, — снова подал голос дед, но уже совсем иным тоном. Теперь это означало, что об этом беспокоиться не стоит. Решение было принято. Банька стояла в дальнем конце двора, почти что в ельнике. Раньше я просто не осмеливался спать там. Но теперь мы ведь были вдвоём.

Сунув под мышку свёрнутый рулоном половик, я направился через двор, щенок не отставал от меня ни на шаг. Щенок служебной собаки должен иметь своё постоянное месте, так написано в настольной книге собаковода. На новом месте жительства с этого и следовало начать.

— Этти! — сказал я строго, когда половик был разостлан в углу. — Место, Этти, место!

Если вы читали книгу немецкого профессора Лоренца о собаках, то знаете, как важно добиться беспрекословного выполнения этой команды.

Щенок потряс головой, тряхнул ушами, зевнул и неохотно побрёл на половик. Кое-чему мы уже научились.

— Теперь, Этти, начнётся серьёзная жизнь, — продолжал я. Конечно же, я знал, что он не поймёт длинной речи, но это ничего не значило. Речь была больше для меня самого. «Воспитание служебной собаки дело нешуточное. Тот, кто обзаводится служебной собакой, берёт на себя тяжкий груз. Он берёт на себя ответственность», — так сказал мне отец. Это было последнее, чем он пытался отговорить меня. Он выкатил эту «ответственность» сквозь зубы, словно бомбу или гранату, которая при неосторожном обращении может взорваться.

• Предыдущая
• 20/37
• Следующая