Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 35

• Предыдущая
• 35/37
• Следующая

Председатель отмахнулся от рыцаря рукой, будто мошку прогнал, а потом громко, по-доброму и совершенно беспричинно засмеялся, спровоцировав на такой же безудержный хохот остальных рыцарей круглого стола.

У выхода барона Николая ждала донья Маня. Увидав лицо своего рыцаря, все сплошь в красных пятнах, она поспешила привести его в чувства.

— По-моему, — сказала она, — этот Ивангоев — типичный пещерный тролль после неудачной пластической операции. Тарзан Реликтович. Мое мнение: таких надо выгонять за дверь или ставить в угол, а не сажать во главе стола. Эх, вызвала бы я его родителей на педсовет, да боюсь, поезд ушел давно!

— Ты что, его видела? — спросил рыцарь.

— Я подглядела в щелочку.

Барону Николаю, едва он представил, что донья Маня наблюдала всю эту сцену, стало не по себе. Он расстроился и несколько даже разозлился.

— Дорогая оруженоска, — желчно заявил он, — подглядывать — это непорядочно.

— Непорядочно женщин не пускать в присутственные места, дорогой рыцарь, — парировала донья Маня.

Барон Николай не нашелся, что ответить, поэтому промолчал. Подумав, он сказал:

— Знаешь, у меня вообще такое чувство, что мы ввязались во что-то непорядочное. Поэтому хорошо, что все так обернулось.

— Как обернулось? — не поняла оруженоска. — Еще ничего не обернулось. Или ты хочешь вспомнить старое и не закончить начатое с таким трудом дело?

Рыцарь посмотрел на нее ошарашено, пожал плечами.

— Извини, — говорит, — но это дело я не то, что закончить, я его даже продолжить не могу: оно не от меня зависит. Не буду же я этот Союз приступом брать, чтобы только меня в него приняли! Просить и умолять я тоже не намерен, да и не умею — нас в рыцарском училище этому не обучали. А взятки давать мне просто противно. Вот и выходит, что нет у меня никакой возможности, никакого шанса довести это дело до конца.

— У тебя есть шанс, — сказала донья Маня. — Ты забываешь, дорогой мой рыцарь, что у тебя всегда есть шанс — в лице твоей верной оруженоски.

Барон Николай посмотрел на донью Маню. Многое было намешено в этом взгляде: и восхищение, и раздражение, и надежда, и недоверие, и гордость, и недоумение. Даже еще кое-что было, но барон Николай не разобрал, что это. Он иногда ловил себя на мысли, что рядом с этой женщиной совершенно ничего не понимает и глупеет прямо у себя на глазах.

— Ты что-то придумала? — спросил он, с удовольствием поглупев еще на чуть-чуть.

— Есть одна мыслишка, — ответила оруженоска. — Диспозиция такая: ты идешь домой, пишешь новую справку и без четверти двенадцать снова являешься к Круглому Столу. А подпись и все остальное я беру на себя. Адью, дорогой мой рыцарь встретимся в полночь!

В одиннадцать часов вечера затеялся дождь — впервые за последние три недели.

Без шести минут двенадцать барон Николай вернулся в рыцарский зал с новой справкой без подписи. Почти ничего не изменилось: рыцари все также сидели и жевали, еды и напитков меньше не стало — видимо, официанты уже принесли новые порции. Только окна были отворены еще шире, чтобы проветрить прокуренное помещение, да в уголке появился небольшой менестрельский оркестрик, играющий средневековый шансон:

Символический королевский трон куда-то убрали и теперь посреди круга сам председатель, хорошо назаседавшийся, отплясывал гопака. Плясал он самозабвенно: панцирь снят, вторые подбородки ходят ходуном, пот бьет ключами, сквозь шелковую рубашку с отложным воротником просвечивает бледно-синяя солдатская майка. Председатель давно уже не думал ни о каком бароне Николае, поэтому, окончив пляску, посмотрел на прибывшего с недоумением — не сразу вспомнил, кто таков и зачем явился.

— Ты что, дроля? — спрашивает удивленно. — Подпись добыл? Или с какими другими подношениями?

Барон Николай молча протянул председателю справку. Тот глянул мутно, ничего разобрать не может: в глазах у него раздвоение, буквы пляшут гопака.

— Подпись, — гремит он голосом, будто палицей сотрясает, — подпись-то есть тут?

— Сейчас будет подпись, — говорит барон Николай и глядит на свои часы. — С минуты на минуту.

Председатель нахмурился. Только хотел было обратно новичку его пустую бумажку сунуть да взашей послать, как случилось по всей зале некоторое сотрясение. Полыхнули свечи, дернулась люстра, пошатнулся, опрокинув несколько бутылок, стол. Ливень метнул в окна пару хороших ведер, окатив особо пьяных рыцарей. Оркестрик взял паузу и именно в этот миг, как будто по заведомо разработанной партитуре, прозвучал первый удар грома и чиркнула своей гигантской спичкой молния. Председатель замер, слегка оглушенный, и справку отдать не успел.

— Это что? — спрашивает он, озираясь. — Уж не твоя ли лягушонка в коробчонке едет?

— Нет, — отвечает ему рыцарь, — это мой поручитель подпись ставить идет.

И тут, по всем законам оперного жанра, разверзлись входные двери, хлынул зеленоватый могильный свет, и в проеме показался собственной персоной памятник Дону Капитону — грозный, мемориальный, каменный. Охранники, с криками трусливого отчаяния промчавшись через зал, скрылись в неизвестном направлении. Официанты и лакеи, побросав подносы, кинулись в подсобку. Собаки поджали хвосты и сбились в дальнем темном углу, скользя по полу тонкими лапами. Музыканты закрыли телами свои инструменты. А далее от раскрытых дверей прошелся по всему залу сквозняк, бесцеремонно раздул бумаги на секретарском столе и стал их гонять промеж не прерывающих жевание рыцарей. Витя бросился те бумаги догонять — да где там! Тут как раз снова грянул гром, зазвенели разбитые стекла, дым смешался с ливнем, и в блице молнии барон Николай увидел, как рыцари наконец-то перестали жевать.

Потому что каменный Дон Капитон — в два человеческих роста высотой, в четыре разплечья шириной — не спеша входил в залу, и от каждого его бронзового шага сотрясался пол и выпадали из подсвечников оплывшие восковые стерженьки.

Перестав жевать, рыцари частично протрезвели и все, как один, полезли под стол. Только председатель не полез, — не из храбрости своей, а потому, что парализовал его ужас. Витя Тигрошкурцев дергает его из-под стола за шпору, а тот стоит столбняк столбняком, и только справка в его вытянутой руке дрожит мелким рукописным ознобом.

Памятник подошел к столу, осмотрелся по сторонам и молвит камнепадным голосом:

— Поднимите мне забрало!

Барон Николай, которого явление памятника тоже немного в холодок бросило, опомнился, подставил себе табуретку, залез на нее и забрало каменному Дону Капитону отворил с усилием. Тот окинул помещение загробным взглядом, углядел в сердцевине стола белолицего председателя, ухмыльнулся злобно и попер к нему напрямки, в щепки ломая попавший под колено стол. Председатель, почувствовав неминучую опасность, из ступора вышел, зашевелил губами, руками затряс, горлом забулькал:

— Кап… Капитоша! — говорит. — Кап.. какими судьбами?

И руку ему для рукопожатия протягивает — изо всех последних сил храбрится: соображает, что новичок-рыцарь на него смотрит.

Памятник отмахнул своей каменной десницей рыхлую председательскую пятерню и так ему чеканит:

— Лапы убери, копна еловая!

— Кап… кап… — булькает председатель.

— Ты на кого капаешь! — обозлился Дон Капитон, схватил со всего маху председателя за грудки, к лику своему подтянул и дыхнул земельным духом в его официальное лицо.

— Подпись тебе нужна, моль бумажная?

И тряхнул его три раза. У председателя от первой встряски весь третий дополнительный подбородок на нет сошел. От второй встряски второй дополнительный испарился, а от третьей — и первый дополнительный пропал. Вырвал Дон Капитон из председательской руки справку, откинул вытряхнутое тело на пол.

• Предыдущая
• 35/37
• Следующая